Не люби...

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный дёготь труда...
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье — 
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мёрзлые плахи,
Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду, —
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.

 Осип Мандельштам, 3 мая 1931



*   *  *

Не люби
моей речи,
не знай её вовсе –
обнимет за плечи
поэтическим вече,
когда
псовость
словечек
расхожих
в беде тебя бросит,
когда крыть станет нечем
разрыв между всеми и лично тобою, –
вот тогда
пригуби
моё слово
с полосатой его подрасстрельной судьбою
в двадцать лет моей жизни
в равнодушной к возвышенным чувствам, как вечно,
в любой под луною
с подоплёкой желудочных выгод отчизне,
мой читатель исповедальный,
в знание
точное
автора стихотворения
не водворённый,
возможно,
я в оболочке телесной тебя никогда
не узнаю,
но это неважно,
суть – небумажно
михайловско-болдинско-алма-атинская осень
запричитает дождями пушкинско-внерегионными
над головою,
склонённой
над этой строкою,
милостью Божьей
пронзая,
дрожью
сакральной
(твоей и моею), светло
окрылённой,
станет тепло
в непогожий
ненастный
денёк,
путь далёк,
огонёк
еле
брезжит,
в съедающей плоть лишь метели
последних постелей,
последних шагов,
но у выстраданных
с истинной
искренностью – 
в казематах,
в больницах,
в казармах,
в диктатах
законов
базарных –
слов,
корневых,
подключённых
с бессонной
надеждой
к биотокам
традиций
мусикийско-вневременных,
кругосветных,
бессмертные лица,
разделённой
со всеми ударенными жизнью под дых
склонностью
к целокупному
небосклону
и мёртвых,
начисто стёртых,
превращающему в живых, –
вот что есть
в моих
строках,
как братства растущих времён
с легионом имён –
честь
и весть...

Не желаю тебе
в твоей (здесь
и сейчас в твоём времени) смертной судьбе
коридора
с глазками
надзора,
хвори,
измены,
клеветы, приговора,
моря
горя,
но неизменно
желаю простора
духовного роста,
что сильнее погоста,
граммов
летящего в лоб твой
иль мой,
узаконенного судом или просто 
воровато назначенного
врагами твоими,
моими –
свинца,
я желаю тебе в обстоятельствах самых
суровых
удачи
сохранения
человеческого лица,
а ему –
через тьму
в лик, предписанный Богом всем людям с рожденья,
врастать  невозможно
без вдохновенья,
без молитвы,
без стихотворенья,
без обновы –
отчаяньем человека от себя
именитой...

Сквозь тюремные, площадные, могильные плиты,
любя,
я врастаю в духовный твой мир над поющей строкою гореньем,
казёнщиною не убитым,
жиром
мира
средь пира,
кончающегося распадом
безбожья
за роскошной
оградой,
не залитым...

Мне –
не надо
награды
такой,
я – 
вне...

Разделитель воли
моей
в зарешёченной
напрочь юдоли,
единоверец по боли,
уводящей в небесные
дали
от тленных
царей,
я дарю тебе трепет
строчечной,
внутривенной
светлой
печали
мне кровных
поэтов,
что неровно
и ровно
прорастали,
ветвясь правдой строчек,
как
ей
было
угодно –
свободно –
в моих казематах
и лазаретах
постылых...

Через мрак
с помощью вышеозначенной –   
бестелесной,
повсеместно-чудесной –
пронесённый
мной
свет
я дарю тебе tet-a-tet
безвозмездно
над всепоглощающей бездной,
мой
читатель, как сам
я –
и кронный,
и корневой,
небосклонно-земной,
жизнью, знаемой не понаслышке,
живой,
не салонный...

Твой
поэт.

Видел искры
под сталью
над кругом
наждачным,
вращающимся с бешеной силой?

 В этом –
тающий
сталин,
расцветающий
разноцветно-перистым
светом
над прижизненной Летой
Мандельштам...

Над кремнистым
путём
разговоров астральных
искренность –
выстраданность
человеками
в веке
и в крае любом
речи,
не искалеченной
лбом
толоконным
забот ни о чём –
о достатке, который не унесём,
отправляясь далече
за летящим от нас небосклоном,
приглашающим в дом –
не на песке –
окрылённых
в смертной тоске
нетленным
огнём...

Здравствуй, моя
над могилой
сияющая силой
неясных
в напрасном
лучей,
из романса,
известного
ныне уже повсеместно,
звезда,
воскрешающая
друзей
и сжигающая
палачей,
сохрани
моей речи ручей,
изнутри монолиты кащеевых щей
превращающий в сито
с колючею
правдой твоей,
утекающей в щели
сознания
обожания
пустомелей,
для расцветания
победным салютом
очеловеченного
тобой
мироздания -
в людях,
высокой ценой
страдания,
личного,
лютого,
достигших
взаимного
понимания
с лучшими
виршами
противника
(имярек)
словоблудия,
до свидания –
будет!

Человек,
присягнувший на вечную
верность эре зычного,
человечного
пребывания
в чуде
книги
реликвий
мгновений
великих,
остановленных в стихотворении
по мановению
вдохновения
свыше...