Мы все, наверно, Господу смешны...

Мы все, наверно, Господу смешны –
Живущие в плену самооценок,
Желанием судить искушены
Как мир, так и о нём, покаместь целом.

Но мир давно висит на волоске...
С тех пор, как мы, отринув сущность «homo»,
Возводим наши замки на песке –
Поверх чужого каменного дома,

Останков чьих-то, памятей о них...
И жаждем расширенья вожделенно –
И на земле, и в далях «запасных»,
Дабы не обделить их нашим тленом...

И, веря в исключительность свою,
Любой из нас (кто тайно, кто открыто)
Себя провозглашает бытию,
По меньшей мере, чьей-нибудь орбиты

Иль центром, или фокусом... Любой,
И высоко летающий, и низко,
И тот, кто в мир несёт одну любовь
Как божью (неоцененную!) искру, –
 
Он сам себе божок, иль даже бог,
Чей светлый лик, заведомо нетленен,
Напоминает миру, как он плох,
Тот мир... И ждёт грядущих поколений –

Прозревших, лучших, ценящих добро
И свет, и всё, что сделал он когда-то...
Надёжно скрывший чёрное нутро
С бесценным поклоненьем супостату...

Цинично? Может быть. Но мне давно,
Создателю и жертве самомненья,
Как Господу, наверное, – смешно,
И грустно, что и я – не исключенье.

Я, как и все, – из племени людей,
Кто мнит себя – чего-нибудь, но центром,
А есть – лишь тлен, из мяса и костей,
Не стоящих для Господа ни цента...

И, может быть, одним прекрасным днём,
Меня желанье выгонит из дома –
Но не судить весь мир или о нём,
А разыскать утраченное «homo»!

Я выйду в парк, неспешно поброжу
По солнышком обласканным аллейкам,
И к умиротворённому бомжу,
Лежащему «вопросом» на скамейке,

Подсяду, и... всмотрюсь в его глаза,
Без признаков какого-либо мненья,
Что просто смотрят – в небо, или за...
Дождавшись от земли освобожденья.

~~~~


*Homo - от греч. homos - равный, одинаковый