Господа присяжные

Господа присяжные, в смысле заседатели,
Ни за что посажен я, а судят, как предателя.
Вы разберитесь милые во всех хитросплетениях,
Ох, как необходимо мне, знать тут ваше мнение.

Прокурор глядит сурово, как на врага народа,
Четвертак запросит снова, не скостит ни года.
Всё грозит глазастенький мне дальнею дорогой,
Может свет, кто застит ему, а может он убогий.

Господа присяжные, в смысле заседатели,
Вы к словам его будьте повнимательней.
Вдруг опять, как раньше, станет путать судей он,
Ничего тут личного, я в смысле правосудия.

Всё расскажу, сейчас, как было, ну чего греха таить,
Правда, ведь она, как шило – её в мешке не утаить.
Я, скажу вам не преступник, а скорее лишь простак,
Адвокат, вон мой заступник, подтвердит, что это так.

Было то в начале лета, но не помню точной даты,
Ко мне тогда сосед зашёл, а я был слегка поддатый.
Ерофеич, тот, что сверху, говорят учёный знатный,
Наверняка о нём слыхали он, как Кастро - бородатый.

Не ворочает он гири, прямо скажем не атлет,
Но зато в научном мире он большой авторитет.
Без конца по заграницам, всё снуёт «туды - сюды»,
И когда он только пишет свои научные труды.

Ну, и вот тот Ерофеич, тут я сделаю акцент,
Не абы, какой профессор, а вполне крутой доцент.
Пить, правда, водку отказался, пил один зелёный чай,
А в конце во всём сознался: « Гадом буду, выручай!

 У меня горит путёвка, на эти самые…Канары,
Мне, тебя, просить неловко, хоть я по возрасту не старый.
Обошёл я всех соседей, ты один  как перст остался,
Выручай, возьми и съезди, я б и сам не отказался.

Скажу, правда, не бесплатно, деньги всё же мне нужны,
Отдохнуть там сможешь знатно, тебе отдам за полцены.
Верю, цену ты потянешь, вполне тебе, то по плечу,
Ну, а я же завтра утром на симпозиум лечу».
               
Я бы, может, отказался, даже пусть за полцены,
Жена, Нинка, тут ввязалась: « Да, ты, что, дурак, - возьми,
Мы ж с тобой не олигархи, а за полцены ты, где найдёшь,
Ведь не век тебе батрачить, по-людски хоть отдохнёшь.
Да и нам ты с тех Канаров хоть гостинцев привезёшь».

Пять годков, как «папа Карло», всё на народных стройках,
А потом лесоповал в награду, как жертве перестройки.
За те длинные рубли, горбатился без продыху,
Всё мечтал о Монте-Карло, там предаться отдыху

А Ерофеич просто счастлив, он уже почти поёт,
Ну, а мне когда лететь то? – «Завтра в полдень самолёт». 
Позвонил тут друг мой, Колька, как обычно рассмешил,
Всё за версту, наверно, чуял перепонками души.

Рассказал ему, как другу и совет спросил: как быть?
Он сказал, что надо срочно это дело нам обмыть.
Говорит, везун ты, Юрка, прямо чистый Саркози,
Не забудь, ты мне оттуда омаров к пиву привези.

Ну, ты, что такая радость, ведь то не горе, не беда,
Тут уж пить не станем гадость, только водочка одна.
Себя назначил тамадою, не спросив жену, меня,
И все хлопоты по дому взял, конечно, на себя.

Он в магазине шиковал, всё притворялся олигархом,
Всё, что ни попадя, он брал, да ещё вдвойне, с приварком.
Он на ходу соображал, решал немыслимо задачи,
И с продавщицей флиртовал, совсем не брав при этом сдачи.

А, что ему жалеть рубли, которые добыты мною,
Тем более они все шли, на выпивку с едою.
Они его расстроить не могли, поэтому, не зная счёта,
Легко он с ними расставался, без всякого на то расчёта.

А потом гулял с размахом, всё, порываясь песни петь,
Я же пил чуть-чуть, со страхом, завтра в полдень мне лететь.
Он до полночи куролесил, соседей наших всполошив,
Кто-то оплеуху ему отвесил, остатка сил совсем лишив.

Лишь только небо, чуть забрезжит, светом утренней зари,
А он уже стоит с надеждой, у моей входной двери.
Открываю, он трясётся, слова молвить нету сил,
А лишь к бутылке присосётся, вроде как бы и не пил.
               
И тогда любитель спорить, - на груди рубаху рвёт,
Редко, но бывает тихим, лишь, когда три дня не пьёт.
Что-то в виде исключенья, правил тех, что не поймёт, 
А под вечер, в заключенье, у нас под окнами поёт.

Ну, а вчерашние походы выдаёт лишь только взгляд,
И скажу, начав с погоды, он критикует всё подряд:
«Посмотри, во что одет ты, что за рубаха, что за штаны,
Ну, прям какой-то старый дед ты, или шаман из Астаны.
А в таком ведь одеянии тебя не пустят из страны».

Он всю округу знал прекрасно, словно Папа - Ватикан,
И, как свою подругу Галку - меня повёл по бутикам.
Ну, а там такие цены, а я скажу, не падишах,
А Колька громко возмущался, что я его обжал в средствах. 

А потом исчез куда-то, думал, что совсем пропал,
Появился он внезапно, неся огромный чемодан.
Меня, увидев, рассмеялся, хотя впору мне хоть плач,
А потом слегка помялся, будто сдобный он калач.

«Чтобы мне не видеть деда, из таёжной, из глуши,
Как посла, - говорит, тебя одену, я за сущие гроши.
Время есть всё ж до обеда, нужно глотку промочить,
Я ж профессор в этом деле, и ты меня не смей учить».

Он раскрывает чемодан, как кудесник, в один момент,
Я заглянул туда, а там, сплошь лишь только «сэконхэнд».
Ну, а Колька торжествует, словно мышь в своей норе,
И бельё он, то тасует, как известный кутюрье.

Разделил всё на две кучки, одну придвинул он ко мне,
Себе-то взял он, что получше, - привыкай, говорит, к новизне.
Извини, говорит, не удержался, прикупил себе на сдачу,
Сам-то я поиздержался, а тебе вон прёт удача.

Этот модный гардероб, достался мне почти задаром,
Ты и мечтать о том не мог, вот чемодан ещё в подарок.               
А чемоданчик тот не прост, видать по миру помотался,
Он чуть поменьше сундука, что от тёщи мне достался.

Выбирай, себе наряды, мы в них мигом облачимся,
На такси, минут за сорок с ветерком с тобой домчимся.
Ну, а там, в аэропорту помашу тебе я ручкой,
Будь же ты повеселей, а то сидишь какой-то скучный.
               
И вот уже аэропорт принял нас в свои объятья,
Колька тоже тут, как свой, говорит, что чей-то зять он.
Он там частенько подъедался, чуть не каждый выходной,
Тесть его или главный по полётам, или сторож с проходной.

Тут ко мне какой-то дядька, привязался, как сто грамм,
«Предъявите, говорит, что везёте, - указав на чемодан».
Я был почти, что в самолёте, на пути к тем островам,
А Колька крикнул: « Хрен возьмёте!» и добавил: «Бомбы там!»

Тут меня прошибло потом, всё ж единственная жизнь,
Ну, а Колька, как  пехоте, громко крикнул всем: «Ложись!»
Все попадали тут на пол, хоть он был не очень чист,
Обложил всех Колька матом, и его раздался свист.

Я поначалу растерялся, шелохнуться, даже не смел,
Колька снова отозвался, как змея мне прошипел:
«Ну, чего ты тут разлёгся, прямо детский «Ералаш»,
Беги шустрее к самолёту, билет кондуктору отдашь.

Не боись, тебя прикрою, за тылы спокоен будь,
Вновь хочу тебе напомнить, - про омаров не забудь».
Я сильно был тогда расстроен, ещё больше удивлён,
Что в экстремальные минуты он думал всё же о своём.

Хочу признаться, в это время, я сам себя не сознавал,
Рванул, и с места стометровку секунд за десять пробежал.
Меня догнать на том отрезке, скажу, не смог бы уж никто,
Ведь не зря когда-то в детстве сдавал я нормы ГТО.

А тут смотрю, за мной автобус, совсем нежданно, прикатил,
Скажу вам честно, в том забеге, не рассчитал тогда я сил.
А Колька, знать подсуетился, подстраховаться всё ж решил,
Прям, как, директор автобазы, свою любезность проявил.

А потом, как сон кошмарный, страшно даже вспоминать,
Не дай бог приснится дважды, не увижу больше мать.
На меня, как тень скользнула, сквозь автобусную дверь,
Чёрной смертью опахнуло, что-то страшное, как зверь.

В голове удар по стали, иль разбитых стёкол звон,
То они меня достали, был тут мой последний стон.
Руки мигом мне сложили, будто крылья за спиной,
Потом с размаху положили меня мордой на бетон.

Тут, наверно, понял я, что накрылся отдых мой,
Потому, как мне браслеты защелкнули за спиной.               
Помню только, что их главный, как команду, крикнул им:
«С чемоданом осторожней, а то на воздух все взлетим!»

Вот теперь сижу я в клетке, как террорист-предатель,
Ну, а Колька, как свидетель, - главный подстрекатель.
Себя крутым он выставляет, усами важно шевеля,
Мне таракана он напоминает, хотя, по сути, просто тля.

Не попасть теперь уж точно мне на те Канары.
Протирать судьба моя - лагерные нары.
Видно снова, как фанера, мимо пролетаю,
Но я ж не мафиози, я, же пролетарий.

А прокурор зараза, всё в тюрьму толкает,
Говорит не прямо, а только намекает.
Отрекись ты разом, говорит, ото всех Аль-каид.
Всё трещит сорокой и не умолкает.

Говорит, очисть ты душу от поганой тары,
Тогда поедешь, с богом, - на наши ты «Канары»,
Освободишь другим ты, здесь очко и нары.
Глазёнки вон блестят его, как у КАМАЗа фары.

Вы тут разберитесь, Кодекса старатели,
Вы же всё ж присяжные, в смысле заседатели.
Вы уж постарайтесь тут не ошибиться,
Ну, а я-то буду за вас за всех молиться.