Летучий голландец

Черту морскому в зубы тех, кто не покидал болото.
Мельничные жернова судьбы, ржавые гильзы лет
валятся в зубы морского черта, стертые от работы,
сколотые камнями, что рвут из-за пазухи как стилет.
Загомонили волны, шумят расхристанные полотна
в очереди к мольберту, как старики за святой водой.
А крысы, взявши сухим пайком надежду, идут поротно
за борт, взметнув проклятья как автоматы над головой.

Выматерив палача, отрекаясь от чуда, как поп-расстрига,
сбросив свой камуфляж «под сказку», плюнув на свой окот,
не улыбаясь, Чеширский Кот выкарабкался из книги,
и в судовую роль вписался как Корабельный Кот.
И выбираясь на палубу, чтобы глотнуть крепчайшего бриза,
чувствует - лепестками ромашки из ослабевших лап
«хочет-не-хочет-вопит-мурлычет» - сыгранная реприза
разваливается форштевнем лихим, безжалостным, как пила.

И в тот же бурун опилок, в этот же фарш «былое и думы»,
в эти же «воспоминания и размышления» отставника,
прах и пепел от Песни Джунглей после зачистки трюмов,
Маугли сыплет, старея от человечьего языка.
Злобной, отгрызшей душу себе вместо лапы, лисицей,
точно наследник Али Бабы, проигравший все в «нечет-чёт»,
хмуро облокотился на леер и на меня косится,
думает о кохинварской девке, о том, что она не в счёт.

А мне до него - что мне до него, я тоже не настоящий.
Мёртв, но не захоронен, и потому завербован в рейс.
Дело мое простое – выть на луну, я – назадсмотрящий,
и, когда нет луны, молчать, забившись, как мачта в степс,
в мрачную ватность ног бойца, забытого при отходе,
в гулкую тишину под каской не хватившего дня.
В нежность перецелованных губ в жадности и природе,
в тепло и спасение губ, уповающих на больного меня.

И та, захотевшая странного, не жалеющая о суше,
изрезав ненужные ноги о человеческие ножи,
ляжет на пересечку курса, крик подавив белуший,
чтоб ощутить всей кожей как судно, дернувшись, задрожит.
Дернется, перевалит, рыскнет, палуба покачнется,
рыжей любви копна взметнется с кровью из-под винта,
и за кормой все тускней, невнятней и далее остается
смысл убитой сказки, останки взрезанного кита.

И остается держать как штык, слабея от кровопотери,
сгрызая себя лисицей, не сразумев разомкнуть капкан,
к мысу Любой Надежды курс, зазубринами безверья
лохматящий наши души и сны пронизывающий кукан.
Харкая кровью с криком «Ровней на руле!», привыкать к удушью
глотая «Прости меня и вернись» Пока не выест глаза
зрелище, как от твоих вымпелов «Спасите наше бездушье»
любой корабль, передернув обшивкой, отваливает назад.