Алтай. Гл. 12

Друзья мои, еще и до Хрущева,
Тогда еще, когда я был и хил, и мал
И по слогам картавил это слово,
Я важность кукурузы понимал:
У нас она была всему основа
И составляла хлебный арсенал.

Нам кукуруза заменяла крупы,
Муку же – кукурузная мука.
Обычно засыпали зёрна в ступу
И с помощью тележного «курка»

(Тяжелый "шкворень", передок телеги
Соединявший с остальным возком)
Дробили их в движении простом.
Сдается мне, что в Ноевом ковчеге
Таким же вот работали пестом.

Чтоб получить из этой древней ступы
Продукцию трех видов и сортов,
Часами приходилось тюкать тупо.
Но пионер бывал «всегда готов»
Толочь и сеять: крупное – для супа,
Муку – для хлеба на десяток ртов,
А остальное  - в каши либо в пойло
Для живности в «пригоне» или в стойлах.

Хлеб выпекался в виде каравая,
Был ломким, ноздреватым, с желтизной,
Поверхностью своей напоминая
Дно водоёма, высохшего в зной,
И тёртая картошка – дар Алтая –
Была в нём важной частью составной,
Ему отчасти связность придавая.
И елся хлеб, особенно парной.

Но эта «манна» не являлась с неба,
Как некогда евреям (зри «Исход»).
Никто из нас тогда евреем не был
(Да и сейчас нам в этом не везёт),

Поэтому семейству дяди Коли
Под кукурузу отводилось поле –
Огромное, на мой тогдашний взгляд,
Не тридцать соток и не пятьдесят,

Но всё-таки как минимум пятнадцать.
И это были крохи для семьи,
Которой приходилось полагаться
Лишь нА руки крестьянские свои.

А руки те принадлежали бабам
И малокровным чадам этих баб,
Но и средь слабых был я самым слабым
Поскольку был «по-городскому» слаб

И не умел по-деревенски стойко
Переносить и жажду, и жару,
Не мог быть нечувствительным настолько,
Чтобы терпеть часами мошкару.

Но адской мукой был палач летучий,
Который назывался здесь «паут».
Один укус уж был «тяжелый случай»,
А если над тобой висят их тучи
И все по жалу острому несут,
То заедят ребенка в пять минут.

«Паут», который так меня тревожил
Был на пчелу обычную похожим,
И, налетая, как тупой снаряд,
Он тоже заливал под кожу яд.

И жгучей болью отзывалась рана,
Тотчас же расплываясь волдырём.
Нам крупно это покажи с экрана,
Наверняка мы в страхе заревём.
Но вот сестра с терпением барана
Сносила эти пытки день за днём –
Как видно, объявилась очень рано
В известном женском качестве своём.

И на необозримом нашем поле
Мы кукурузу тяпками пололи,
Картошку – тож, руками – в огороде,
И каждый день, и повсеместно – с Лоди.

Моя любовь цвела махровым цветом,
Но всё былое было под запретом,
Поскольку у взрослеющей подруги
Уже подрастерял я все заслуги.

Она нескладным сделалась подростком,
Поглядывавшим на больших парней,
И ей я мог казаться недоноском,
С которым днем намного веселей,

Чем ночью. Но опять мы спали вместе,
И это я особо подчеркну:
ВСЕ спали, словно куры на насесте,
И с курами же отходя ко сну.

И в этой тесноте у нас с ней тоже
Имелось «основательное» ложе.
Поскольку размещалось  на полу, -
Половики. Зато в «своём» углу.

О простынях не заводилось речи
Подушки тоже были не в чести.
В мешок дерюжный втиснувшись по плечи,
Мы шевельнуться не могли почти
 
И оба поворачивались разом,
Причем она мне упиралась тазом
В промежность и, понятно, волновала
Моё  мужское-детское  начало.

Не меньше «загоралось ретивОе»,
Когда я к ней повернут  был спиною,
Поскольку ощущал я ТО и ЭТО,
Хоть девушка всегда была одета,

Ведь каждый спал «эсесовским» зигзагом,
Обняв другого и к себе прижав…
Чем это было – мукой или благом,
Ответа не подскажет мне Устав.
Коль время посвящаешь этим «сагам»,
То, как ни поверни, а всё не прав.
Читатель, если он, когда-то будет,
Вот тот, конечно, правильно рассудит.

А я же, грешный, пробовал упрямо
Проникнуть в запредельное рукой.
Коснувшись вожделенного мной «срама»,
Так нарушал девический покой,
Что как-то раз она вскричала: «Мама!» -
И я сомлел от резкости такой,
Надолго потеряв охоту снова
Пробиться сквозь холшёвые покровы.


 … Ну, вот, мой друг, такой я недотёпа,
Не то, что ты -  удачливый во всём.
Тебя учила светскости Европа,
А мы веками в Азии живём,
В грязи и в «тесноте, да не в обиде»,
И пребываем в первозданном виде.

И «секс» у нас, как видишь, чистый смех
(Что Лермонтов еще отметил в «Думе»).
«Имеем мы у женщины успех»…
Одни – в яранге, а другие – в чуме.

А чтоб блеснуть в гостиной, на балу,
Обворожить кого-то обхожденьем…
…Нет, мы умеем только на полу,
И то, когда насильственно разденем.

И эту примитивность бытия
Как раз и обрисовываю я.
(Пабраде, Литва. Армия).