Комсомольский прожектор! Ч. 5, роман

ПОСТОЯННОЕ МЕСТО ПУБЛИКАЦИИ:http://stihi.ru/2012/12/04/8324

СБОРНИК "Комсомольский прожектор!" рец.0 Фрагмент романа "Неравнодушье, как диагноз!"

ЧАСТЬ пятая, МОЙ ДЕБЮТ, ЭКСПРОПРИАЦИЯ, ПОКУШЕНИЕ!
 Однажды я привёз Вовке это моё личное произведение, записанное на магнитофон: «Танго Маленький цветок!» Прежде чем включать, я взял с Вовки слово, что он не будет расстраиваться
и представил ему это своё произведение. Лариса была при этом и тоже слушала это в первый раз и слушала, затаив дыхание. Лежащие в палате больные, тоже слушали и наградили меня аплодисментами, а Лариса поцеловала в щёку. Вовка сказал:
-Был бы я девушка, тоже бы поцеловал!
Потом слух прошёл по больнице и меня попросили принести ещё раз и слушали в других палатах и приходили врачи. Ведь всего только три года назад Юра Гагарин слетал впервые в космос и это  моё произведение ложилось в души людей прямо в самое тёплое место.
   Однажды, когда я пришёл  к Вовке в больницу без Ларисы, он сказал:
-Лёха! Гадом буду! Эта девка должна быть твоя! Но чувствую, что она тебя просто уважает! А ты её должен захомутать! Как хочешь!
  Я и сам не находил себе место! Я засыпал и просыпался с ощущением, что она смотрит на меня и видит каждый мой поступок, как когда-то, в школьные годы, мною владела моя первая любовь – Нинка. В этом случае Нинка у меня из души не ушла. Она так и была, как всегда в моей душе, но как-бы за каким-то стеклом, потому что душевного у меня с нею так ничего и не получалось. Она меня держала на расстоянии. Лариса тоже держит меня «на расстоянии», но она просто светит мне своей натурой и направляет, в отличие от Нинки. Однажды я был с Ларисой наедине… Я подошёл к ней вплотную и хотел поцеловать, а у неё такой приличный бюст четвёртого размера, что через него не сразу дотянешься до губ. Хотел притянуть её за шею, но она, смеясь, скинула мою руку и сказала:
-Ну не надо! А? Ну,  и без этого хорошо нам с тобой!
-Хорошо-то – хорошо! Но хочется лучше! – улыбаясь,  сказал я.

    Так вот,  я пригласил моих «сокамерников» на мой дебют в спектакле. Они аплодировали стоя! Аплодировали мне! А вообще-то они были первый раз в театре, за исключением одного ленинградца  «Коли питерского» – неоконченного студента, который сел в тюрьму за то, что с другом студентом пытались продать иностранцам  атомные секреты из своего  физико-технического института. Он неоднократно нам пытался доказать, что это его друг подставил, а сам он, ни сном,  ни духом не ведал о его замысле. Нам тоже очень хотелось в это верить,  и мы верили. Коля   «питерский»  судил обо мне менторски и сказал, что у меня есть большое будущее! И даже посматривал на меня как-то с недоверием, что  это был на сцене тот самый «коммунист»,  с которым они на кухне варят супы и жарят картошку с мойвой! А потом за ужином «расчехляют»  поллитровочку «по-братски»….
            Дело в том, что на этот спектакль я пригласил и девчонок  из «Пятьсотвесёлого».Они тоже были в восторге от моего дебюта, хотя сам я никак не мог оценить свою «игру» положительно! А ещё… На спектакле была моя…(Да нет! Не моя!) любовь  -  Нинка из Цимлянска, которая приехала в Волгоград поступать в Политехнический институт на химический факультет и, поступив, осталась учиться. Я, когда был в отпуске дома, она была в Волгограде, сдавала экзамены, а я оставил адрес своего общежития её родителям. Она прислала открытку и сообщила, что поступила в «Политех». Я на её адрес послал пригласительный на мой спектакль и она приехала с сестрой. Мне с нею не дали пообщаться  мои «сокамерники» и девочки из «Пятьсотвесёлого». Поблагодарил  я Нинку и сестру  за то, что приехали на мой дебют, видя их восторженные взгляды, и тут же извинился, потому  что меня обнимали перед ними другие – знакомые девчонки  из женского общежития «Пятьсовесёлый».
    Незадолго до моего дебюта в театре у меня с моими «сокамерниками» произошёл вот такой случай:
     Я уже говорил, за  что  меня зэки  уважали, а вот настороженность всё-таки ко мне у них была. И решили они при удобном случае меня проверить.
     У нас в соседней комнате через стенку образовалась блатная «гоп-кампания». В их комнате тоже числился настоящий коммунист, но он  только числился, а сам проживал видимо у какой-то сожительницы. Эта компания вела себя довольно таки вызывающе и иногда пытались «пристебаться» ко мне. Я вступал в драку,  не ожидая помощи от своих «сокамерников» и даже добивался успехов, но они всегда меня упрекали за то, что я их не привлекаю. Я говорил, что  никогда не обращусь за помощью и не буду ни на кого жаловаться. Они меня за это тоже уважали . А однажды…
       Вечером я заметил, что они, мои сокамерники,  что-то ко мне имеют и переглядываются, как бы сомневаясь говорить или нет…
   -Колитесь! В чём дело?
    И они рассказали:
      Эдик днём был дома- отсыпался за сверхурочную работу. Поскольку днём  шума меньше, была хорошая слышимость и Эдик «усёк»,  что в соседней комнате идёт какой-то «базар» по-крупному. Он взял литровую банку, приставил к стенке, а к её донышку своё ухо и подслушал о чём речь. Оказывается,  они сегодня вечером идут на «гоп-стоп», то есть на грабёж работников Алюминиевого завода,  у которых сегодня получка, а автобусы с «Алюминьки» ходят только до девяти. В виду «возлияний»,  некоторые задерживаются и опаздывают на автобус, а поэтому идут пешком через мост реки Мечётки. Там с двух сторон кусты и есть пути для отхода.
       Рассказав это,  мои зэки притихли и сидели,  переглядываясь, мол, что предложишь? По понятиям будешь действовать или ссучишься до «ментуры».
     Я, подумав,  сказал:
-Есть идея и, думаю,  реальная, потому что я знаю те места,  как пять пальцев и знаю путь по которому они будут отходить. Мы их возьмём после дела и так отделаем, что им больше не захочется это делать. Только надо замаскироваться, чтобы не нажить врагов под боком и не выдать себя голосом. Надо днём пройти тот путь,  посмотреть всё внимательно и запомнить, потому что фонарики брать нельзя. Ещё я зайду к девчатам в общагу в «Пятьсотвесёлый» и возьму у них поношенные капроновые чулки, чтобы одеть на наши морды. Сами будем в одинаковых спецовках, но оденем их в балке за «Комсомольским парком».  Сколько их будет неизвестно, но думаю,  что они не дураки и больше трёх в команду брать не будут. Нам тоже, я думаю,  не надо набирать много. Вот Коли-питерского и Шила нет и не надо их  посвящать. Миша, хоть ты и посвящён, но должен забыть всё что слышал. Ты с нами не пойдёшь – и ростом маловат и по возрасту сам понимаешь…(Мише было за сорок и ростом он был не велик). Пойдём: я, Юра- боец  и Эдик –драчун.
-Я тоже боец!- сказал Эдик.
     Юра испытующе молча смотрел на меня не выражая ни согласия, ни протеста.
-Что молчишь, Юра? –спросил я, - Не согласен?
-Горячишься, коммунист!- сказал он, - Путь отхода, говоришь один? Так он и для нас один! Об этом ты подумал?
-Вообще путь отхода для них есть ещё, но он в сторону милиции и я не думаю, что они пойдут туда. А у нас путь отхода не один. Я знаю запасной путь, который никому не доступен, а только мне. У меня в балке на склоне живут знакомые. У них во дворе собака, которая никого, кроме меня не пропустит, а выход у этих знакомых есть через вторую калитку прямо в город на улицу Дегтярёва, на которой и находится милиция, но мы выйдем в цивильной летней одежде. Если они всё же,  из хитрости или из глупости,  пойдут в сторону милиции…Ну, что ж! Значит им повезло, если милиция не остановит, но и мы ничего не потеряем. Следующий раз, через месяц ещё что-то придумаем.
-А почему ты так быстро сориентировался, как будто приходилось раньше в таких делах участвовать?-спросил недоверчиво и с живым любопытством «москвич» Юра.   
- Юра, приходилось! Я же в Бекетовке два года в общаге обитал. Я был самый молодой и разница в возрасте была большая. Мне было 15-16 лет, а ребята послеармейского возраста и все в основном дети вербованных и бывших осужденных, восстанавливавших из руин Сталинград, строивших Волгодонской судоходный канал, Волжскую ГЭС. Это были ребята – « оторви и выбрось», как говорится. Ну, и я не мог быть среди них белой вороной. Всяко бывало, а иной раз и я идеи подавал. В основном добывали на жизнь ломом на вагонах, но иногда и  «экспроприировали у экспроприаторов».
-Ощущается!- ухмыльнулся Юра, - Я бы тебя в мафию взял!
      Мы осмотрели предполагаемое место происшествия. Я показал в «Комсомольском парке» место за воздушной каруселью, откуда видно,  как на ладони мост через Мечётку, идущих по нему людей и транспорт. И всю заросшую кустами  Мечёткинскую балку. В кустах мы  приготовили  дубины из сухих сучьев, чтобы делали больно, но нельзя было убить, чтобы бить без разбора и опаски. Провёл ребят по тропинке, указал калитку  моих знакомых, отправил их назад, как пришли, а сам зашёл,  поздоровался с кобелём  и с хозяевами, отказался от чая, пообещав зайти в другой раз, попросил разрешение выйти через верхнюю калитку, чтобы убедиться, что у них запор, который открывается только изнутри, не сменился.  Я зашёл к девчонкам из моего цеха в общежитие, которое почему-то с довоенных времён называлось «Пятьсотвесёлый»,  попросил поношенные капроновые чулки, в шутку пообещав купить взамен новые. На вопрос ответил, что буду для аквариума дафний ловить в болоте. Ещё я ребят обязал непременно одеть кожаные перчатки, чтобы не было ссадин в случае чего.
           Акция прошла у нас успешно. Отобранные деньги мы пустили на наш «общак», не включая в него Колю –«Питерского» и Гену- «Шило». Но они в основном питались где-то у сожительниц. Мы договорились между собой - на избитых соседей не поднимать глаза, иначе можно не выдержать и рассмеяться, тем самым выдать себя. А смотреть на них было действительно уморительно! Как они ползали! Какие изумительные и умопомрачительные шишки были у них на головах и лицах – как рога! Мы заходили в свою комнату  и, заткнув рожу подушкой,  хохотали до изнеможения.
     Всё же один из нас не выдержал! Тот на кого я бы не подумал! Эдик «Золотарь» по пьяни в пивнушке пригрозил этим ублюдкам, что «мы с Коммунистом вам ещё не такую кару придумаем!» Да! По пьяни Эдик с головой был не дружен… А эти ублюдки поняли, кто в нашей комнате «держит погоду» и стали готовить мне западню.
            И вот приближался  праздник годовщины Великой Октябрьской революции. Наш театр должен был проводить  вечер с театрализованным представлением  в кафе «Темп» на ул.Дзержинского. Я пригласил  своих «сокамерников» на вечер в кафе и пообещал общество девочек из «Пятьсотвесёлого», если они не будут «ужираться» и будут вести себя нормально. Юра-«москвич» как раз работал в смене. Со мной собирались Эдик и Миша. Я предупредил, чтобы они были трезвыми, иначе с собою их не возьму. Я целый день был на репетиции, а вечером зашёл за друзьями.
     На столе я увидел две пустые бутылки из под водки и «мёртвого», то есть спящего Мишу. А  Эдик был очень поддатый и невинно улыбался, пытаясь завязать галстук, как я учил. На мои претензии он махнул рукой  на Мишу:
-Всё путём! Я всё продумал! Я специально Мишу вырубил! А то он нам всех девок распугает!
        Себя Эдик считал красавцем. Он был старше меня на семь лет, великан, слоновой кости, на голову выше меня, хотя я был 1.74 м. Он купил в комиссионке коричневый очень просторный костюм и при наличии галстука был очень похож на Маяковского. Но на свою здоровенную, как у быка голову он одевал маленькую колхозную фуражку и был похож на какое-то «Чмо из рукомойника» и не обижался, когда я его так называл. Я отобрал у него фуражку, завязал ему галстук и  потащил на улицу, так как я обещал девчонкам из «Пятьсотвесёлого» зайти за ними.
       Возле  «Пятьсотвесёлого» я сказал Эдику посидеть на лавочке, а  сам пошёл к  девчонкам. Они, как всегда, были не готовы. Я объяснил им, что я должен быть раньше в кафе, а они могут не торопиться, что столик заказан и через полчаса они спокойно могут подойти и я выйду за ними. Только, если опоздают, то я смогу их взять только через полчаса, но они не увидят меня в роли  ведущего, открывающего вечер. Я буду читать красивый стих Александра Прокофьева. Они обещали не опаздывать и я пошёл на улицу.            Дело в том, что когда я с улицы зашёл в подъезд к девчонкам, то в подъезде почему-то было темно. Когда я поднимался, то в подъезде в темноте подозрительно молча стояли, курили человека три мужского пола. Когда возвращался, то понял, что народу прибавилось. Я спускался по лестничному маршу,  как сквозь строй, стоявший почему-то молча. Когда я почти достиг межэтажного поворота, где с улицы немного пробивался свет, мне на шею сзади накинули петлю и резко затянули. Я  сумел всё-таки всунуть под петлю один указательный палец, а потом рядом с ним другой и поэтому мне не сломали хрящи. Я почувствовал, что меня за петлю волокут наверх и вяжут её за решётку перил, в то же время,  хватая меня за ноги и лишая опоры. Изогнувшись всем телом, я сделал мах и вырвал у них из рук, ещё не завязанные концы. Упав на ступеньки и,  поняв смертельную угрозу, я резко вскочил и прямо с половины марша прыгнул,  через и сквозь нападавших,  в остекление  с площадки между первым и вторым этажом. Я упал вместе с обломками, наверно ещё,  довоенных рам и стекла на козырёк перед входом в подъезд и по инерции, не удержавшись,  свалился с него и повис брючным ремнём на старом ржавом крюке бывшего фонаря вниз головой. Я понял, что из подъезда выскакивают мне вдогонку нападавшие и даже увидел их «шишкаря» Гнутого с ножом в руке и с улыбкой замахивающегося на меня. Я крикнул:
-Эдик!
-Да тута я!-услышал я рядом и увидел, как одна рука хватает руку с ножом, а другая  за шею Гнутого и нагибает его на его же нож. Он пропищал:
-И-и-и-и!- а Эдик, несколькими ударами обратил в бегство остальную «кодлу», взял стоявшего на коленях Гнутого подмышку, отнёс и посадил на лавочку. При этом Гнутый не разгибался и жалобно пищал.
-А как ты думал?- сказал Эдик, - Сиди пищи и держи свою пику, а то сбежит!
   Эдик подошёл ко мне, висящему на крюке, тихо заржал:
-Коммунистов по праздникам вешать нельзя-я-я!- при этом  взял меня подмышки и грубо рванул с крюка, порвав мне ремень и я стал на ноги.
-Надо скорую вызвать!- сказал я.
-Это тебе скорая нужна! Мотаем отсель!Первый раз в жизни убегаю!- и он трусцой побежал, а я за ним, держа одной рукой брюки, а другой,  щупая шею и царапины на голове ушах и других местах, кашляя повреждённым своим горлом.
     Мы прибыли в кафе, когда режиссёра ещё не было и он не видел меня до грима. Костюмерша и гримёрша были в ужасе, но не расспрашивали, занятые вопросом, как это скрыть. Лариса тоже запаздывала. Одев на меня красную революционную рубаху с распахнутым воротом, они поняли, что странгуляционную борозду на шее видно даже под гримом. До прихода режиссёра я ещё успел выскочить на улицу, затащить и посадить за столик к Эдику девчат из Пятьсотвесёлого. Я познакомил  их с Эдиком и попросил девчат за ним поухаживать, пообещав, что следующий раз он будет точно так же ухаживать, за ними или  даже лучше.
    Я вернулся в гримёрку и мы стали колдовать. Режиссёр несколько раз заглядывал в комнатку, занятую под гримёрную, но тактично не мешал, уважая костюмершу и гримёршу - этих старых опытных специалистов, работавших практически за интерес. Кто-то из них предложил повязать мне косынку на шею, хотя тут же сказали, что у Якова Захарыча будет инфаркт от такой самодеятельности, но решили остановиться на этом. И вот мой выход! Заиграла революционная воодушевляющая музыка, я выхожу на небольшую эстраду кафе в пурпурной революционной рубахе, чёрных клешоных брюках, на фоне революционных знамён за моей спиной и лозунга: «Да здравствует Великая Октябрьская Социалистическая революция!» Жду,  когда музыка убавит звук и вижу, как краснеет лицо у режиссёра и отвисает челюсть. Он не видит меня, а только видит пёструю шёлковую косыночку повязанную у меня на шее. Я делаю шаг вперёд, задумчиво, как в прошлое вперёд и вверх устремляю взгляд и зычно, под Левитана произношу:

Мои друзья летели в бурках!
В метелях! В огненной пыли!
И сивки вещие каурки
Едва касалися земли!    (я говорил звонко, медленно в такт
                Музыкальному фону)
Мои друзья в гнилых болотах
Встречали грудью ярый шквал!
И даже спирт лужёных глоток
Моих друзей не обжигал!

Мои друзья легли на сопках,
В долинах, что стоят в цвету!
Моих друзей сжигали в топках!
Но разве можно сжечь мечту?!

Мои друзья в бои летели!
И хоть  у неба на краю
«Вставай проклятьем!..» песню пели
Как песню первую свою!   ( я видел, что режиссёр отвлёкся от косынки)

Она могуществом напева
Срывала крышки у гробов!
И с ней вставал с великим гневом
Весь мир голодных и рабов!

Кого душил с рожденья голод,
Кто под железной был пятой!
И поднимался Серп и Молот!
Как символ славы той святой! (я видел-режиссёр всё мне простил, глаза его
                Блестели! Лицо обрело нормальный цвет.)

И с каждым днём вольней и шире
Она раскинула крыла
И нет пожалуй славы в мире
Чтоб ей в подножье стать могла! (одна моя рука с раскрытой ладонью
                Поднята вверх, другая – указывает пальцем
                В подножье! И тишина! И вдруг…
-Ура!!!- заорал Эдик и за ним весь зал!  Аплодисменты не смолкали минуту, несмотря на то, что по сценарию меня уже обступили другие действующие лица, чтобы со мною петь песню… а аплодисменты не смолкают и режиссёр,  опустив голову на грудь с удовольствием исподлобья улыбаясь,  наблюдает водя глазами вправо и влево. Самыми активными были девчонки из «Пятьсотвесёлого» во главе с Эдиком. Вечер удался на славу, но в конце всё  же режиссёр мне сказал:
-Поздравляю вас с удачным выступлением, но хочу сказать на будущее. Вы знаете, что я не против актёрских находок, но, наверное,  с этой я бы не согласился, потому что косынка на шее – это где-то французская революция…
     Он тронул рукой косынку на моей шее и увидел страшный шрам. Глаза его округлились, челюсть опять отвисла и лицо покраснело, как помидор. Я посадил  его и крикнул:
-Воды!- увидев, что он тащит из кармана нитроглицерин.
(Продолжение следует, ЧАСТЬ шестая, «КУБАНСКАЯ ЛЮБОВЬ!»)http://stihi.ru/2012/12/04/8394