Алтай. Гл. 9

Мать по судьбы неясному капризу
Оставила вдруг мясокомбинат...
Забраться б с головою в эспертизу,
Всё, как в кино, перекрутить назад,

Узнать бы, как она с «Отдела сбыта»
Спустилась до столовой общепита,
Оттуда – через город весь – в райком,
Инструктором партийным став при нём.

… На новом месте, в доме двухэтажном
Я тьмой народа был ошеломлён
И чувствовал себя весьма неважно,
Объятый новизной со всех сторон.

Тот дом стоял на улице Болотной.
Дом семьдесят. Четырнадцать семей
В нем разместились чрезвычайно плотно,
Не став от этого ни ближе, ни родней.

Второй этаж, квартира угловая.
Соседи – проститутки и жульё.
Шел сорок пятый. Где-то, добивая,
Мы отдавали лучшее своё,
А здесь, в тылу, подонки и ворюги
Тянули всё подряд в свои лачуги.

Напротив нас жила такая группа:
Глава семьи – не баба, баобаб!
Маэстро от котлет, пельменей, супа,
Она полдома прокормить могла б.

Сынок Олег, по третьему десятку,
Судимый , получавший некий срок,
Пока мамаша не давала взятку,
Вслед за которой вновь тащить он мог.

Дочь Машка – пышнотелая деваха
И налитая, как большой апорт,
Не знавшая ни совести, ни страха,
Изведавшая страсти и аборт.

А через   стенку, слева, - "тётя Надя"
С диковинной фамилией Бурак.
Она сидела дома дочки ради…
Нет, погодите,  - переврал никак?

 Она «училась», кажется, чему-то.
Муж всё в  разъездах. Дочка лет шести
К нам приводилась часто, «на минуту»,
Чтоб можно было матери уйти.

Еще левей от нас по коридору
Жила семья, и тоже из трех душ.
(Наверняка, я все узнал не скоро,
Ведь был порядком дик и неуклюж)

Старуха, сидя с карточной колодой,
Оплакивала милый Ленинград,
Где прожила она былые годы,
И всё мечтала вырваться назад.

И там несло английским пансионом,
Пасьянсом и презрением к труду.
Дочь назвала она «по-барски», - Нонной,
Считай, еще в двенадцатом году.

Казалась Нонна мне прозрачной как бы.
Вся красота была наружной в ней.
Внутри же у неё кипела магма
Желаний – всех сортов и всех мастей.

Мужчина, муж – за ними век в погоне,
Исследовала рой кандидатур.
Но не везло любвеобильной Нонне –
Все были «прозаичны» чересчур.

А ей хотелось сочетать к тому же
В одном лице – любовника и мужа,
Лизаться и сюсюкать днём и ночью,
В чём вскоре убедился я воочью.

У Нонны дочь была. Какое имя
Она дала ей, вспомнить не могу.
Не сходное с обычными людскими,
Оно пропало, как игла в стогу.

Дочь – лет моих. Естественно, что вскоре
Мы подружились. Более того,
Плебей настолько попривык к сеньоре,
Что оставалось только сватовство.

Так первым чистым чувством озарённый,
Послушнейшим был рыцарем её.
Бывали вместе, но с приходом Нонны
Я покидал «дворянское» жильё,
Где начинали эти «чистоплюи»
Раздаривать друг другу поцелуи!

Моя-то мать и от большой разлуки
Не разводила для объятий руки.
Как заболею, чмокнет раз-другой,
Погладив просто голову рукой, -
И счастье мне! А каждый день такое –
Наверное, преснее стало б втрое.

… На первом этаже, как раз под нами,
Жил «дядя Ваня", бравый инвалид.
Владел женой, сынишкой и деньгами
И кровью был всегда в лице налит.

Наш дядя Ваня продавал конфеты,
Которые варил обычно сам
(Храня свои рецепты и секреты)
В своём подполье, чаще по ночам,
И на вопрос, где брал он  ТО да ЭТО,
Любой сосед шепнул бы в ушко вам:

«Привозят ему всякие бандиты,
И сам, конечно, жулик знаменитый.
Милицию как  следует подмазал
И всякому начальству сунул разом!»

Конфеты были разного фасона:
На палочках литые петушки
И толстые, как наши макароны,
Конфетищи длиною в полруки,

"Подушечки" в цветастую полоску…
Всё это помещалось в чемодан,
И дядя Ваня за одну «поноску»
Имел весьма приличный чистоган.

Нам, детворе, наш добрый дядя Ваня
В своём дворе не дАривал конфет,
И было обусловлено заранье –
На рынке у него знакомых НЕТ:
Имеешь рупь – подушечку возьми ты,
На петушка – копи еще рубли-то!

Была у дяди Вани тетя Нина –
Красавица, откуда ни взгляни,
Живая – для меня – кинокартина,
Которую я мог смотреть все дни,

Да, жалко, были краткими сеансы,
Зато, конечно, только «крупный план»:
Вот тетя Нина требует финансы,
Вот дядя Ваня лезет в свой карман,

Вот тетя Нина проплывает мимо,
Вот вскоре исчезает за углом,
А дядя Ваня смотрит вслед ЛЮБИМОЙ
И на базар торопится потом.

А дома – Алька, мальчик пятилетний,
Играет, оставаясь взаперти,
А пО двору ползут тихонько сплетни,
Что тете Нине некуда идти,
Как только тратить деньги в магазине…
И плохо говорят о тете Нине:

- Запродалась бандиту  и барыге,
Теперь вот крутит от него хвостом,
Уперлась к молодому прощелыге,
А муж не знает ничего о том.

- Да как не знает? – возражали тёти. –
Поймать не может! Выследит – убьёт!
- Ну уж «убьёт»! – такого наплетёте!
- Убьёт, убьёт! Такой мордоворот!

Наслушавшись, я крови ждал заранье
И каждый раз от страха замирал,
Когда, домой вернувшись, дядя Ваня
Супружнице закатывал скандал.

Побитая, она стучала в двери,
Чтоб матери поплакаться у нас:
«Сбежала, Шура, я опять от зверя»,
И хитро улыбалась всякий раз.

Подруга это сразу «понимала»
И предлагала до утра приют…
... Вот как-то ночью мне под одеяло
Мальчонку полусонного суют.

И тетя Нина тихо шепчет маме:
« Я вся в крови, воды мне в таз налей».
А я лежу с дрожащими губами
И  Альку прижимаю всё сильней…

А утром полный двор у нас народу:
Милиция и прочий персонал,
И дядю Ваню грузят на подводу
И говорят: «Своё отвоевал!».