Я - дитя войны...

Ольга Георгиевна Янченко,
 Дневник журналиста. Макет книги "Дети войны
 ***
 Итак, я – журналист. Пишу с раннего детства. Наградил меня Всевышний умением видеть и слышать и подать это как Дневник жизни моей. И веду я его с 1943 года, с моего 10 – летнего возраста.
 Но мелькнула жизнь, как молния. И вот он, финиш… Иду к юбилею, 7 января 2013 г. мне = 80… Подвожу итоги. Вдруг появилась надежда издать этот мой Дневник отдельной прощальной книгою.   
 Сегодня это зависит от моей возможности подготовить макет её. Трудно из-за нездоровья, мягко говоря. Я с 22 июня - бывший ребёнок жертва Великой Отечественной войны 1941 – 1945 г.г. А уж сегодня я инвалид с огромным букетом хворей.
 Однако по Гороскопу я – Козерог, создание неугомонное, остро чувствующее всё,  ранимое, откровенное, и очень не везучее.
 Однако есть проблемы – моя электронная неграмотность, плюс всё ухудшающееся зрение после неудачных двух операций на глазу…Но пока жива, пишу.
  Книга. Этот большой фолиант, создать я никогда не мечтала. Я только мастер короткого рассказа. Хотя моё поэтическое слово, как выяснилось, довольно удачное. Итак,
 Позвольте мне раздеться при народе
 В литературном этом огороде…
 Одёжки мои скинуть не легко,
 Они и скроены, и сшиты далеко
 От нынешних сверх оголённых дней…
 Да, об одёжке я души моей…
 ***
 Осколки памяти моей.

 Читатель мой случайный, ироничный,
 Чтоб не наскучило тебе моё нытьё,
 Давай заглянем в твой багажник личный,
 Перетряхнём житейское тряпье?
 Коль "я" твоё с тобою в дружбе будет,
 Жизнь наградит тебя счастливою судьбой,
 Не потому что как-то скажут люди,
 А потому, что честь твоя с тобой
 Читатель мой…
 ***
 Судьба распорядилась мной сурово,
 Уже в семь лет к присяге призвала --
 В борьбе за жизнь вооружила СЛОВОМ,
 Но слава – Делу, Слову лишь хвала!
 ***
 Жизнь моя – сплошная обида:
 В сорок первом, военном году,
 Получив "диплом" инвалида,
 Я упрямо, у всех на виду,
 Побеждая беду, - иду!
 ***
 Кого не тронула война,
 Тем моя песня не нужна.
 ***
 Сегодня тема войны не для всех актуальна, хоть она, как говорят, всё ещё в моде. Более того, говорят, что скорее выйдет из моды человек, чем эта тема исчезнет навек…Я нахлебалась всего от той Великой Отечественной по горло и, выполняя завещание моих старших коллег журналистов Александра Солженицына и Василя Быкова, рассказываю, что мне пришлось пережить.
 ***
 В нужном месте…В нужное время…
 Профессия – журналиста кидает человека в самые неожиданные ситуации и места. Так, например, весной какого –то давнего года  потянулась я вдруг на выставку "Вербны кирмаш" во Дворец искусств, что рядом с редакцией газеты "Вечерний Минск", где мне довелось работать в качестве стилиста. И  что из этого похода туда вышло я описала в очерке "Про батюшку Владимира по фамилии Стукач".  Занятная поучительная история…
 Так вот, там, на этой выставке меня  всякий раз встречала женщина,  имеющая прямое отношение к журналистике, а ещё больше, к искусству. Она всегда сидела на лестнице под выставкой картин в стиле батик, Стыдно признаться, что я дочь художника не могу грамотно описать этот способ передачи искусства. Да, стыдно и обидно…

 И всякий раз, увидев меня, тяжко переставляющую ноги, держась за перила лестницы, нащупываю дорогу, женщина у подвешенных на стене картин вскакивала вдруг и предлагала мне сесть на её стульчик.

 Я не знала тогда о ней ничего и спрашивать об этом мне не хотелось, так плохо я себя чувствовала – инвалид в почтенном возрасте да ещё с уже очень плохим зрением, после двух операций на глазах. Увы! Жизнь промчалась, побила, помучила, однако закалила. Но ближе к теме.

 Хозяйка и талантливый автор картин этих Наташа Лось всякий раз при встрече выказывала  явный интерес моей особе. И мы, познакомившись ближе, заговорили  пра жисть…Я подарила ей свой сборник стихов. Началось общение.  И во время последней нашей встречи я сказала Наташе, что готовлю к изданию книгу в честь своего важного юбилея., 

 Вот тут –то и случилось, как говорят, оказалась я в нужном месте, в нужное время. – Наташа Лось возродила сказала, что есть возможность  издать мою книгу через её подругу, директора Издательства "Четыре четверти" Лилиану Фёдоровну Анцух. А та вроде бы, сказала Наташе, что готова взять на себя все расходы по изданию Книги ветерана журналистики Ольги Янченко, если ей, директору этого Издательства, понравятся её материалы.

 Наташа назначила мне встречу с ней возле кино "Октябрь". Я напряглась, оделась прилично, то есть не по погоде…Вышла на шоссе, поймала такси, примчалась.  Знакомство состоялось.

 Но выяснилось, что директор издаёт книги только по одной теме – "Дети войны". А я принесла ей для ознакомления свой авторский сборник "Надежда" №44 и коллективный сборник  стихов поэтов из когорты нуждающихся в поддержке (инвалиды разных категорий) созданного мною в 1989 году и опубликованный Издательством "Мастацкая литаратура" в 1993 году.

 Разговор не склеился, так как я не готова была представить ей  материал для Книги такой. Его у меня не было с собой. А показать ей его в Интернете тоже я не смогла, давно закрыв свои страницы на сервере. Так всё повисло воздухе.

 Но даже если эта так называемая халява для меня не состоится, я не огорчусь, - слишком много на мою долю выпало бед и обид и разочарований, они закалили меня. Ко всему я по Гороскопу Козерог, я упрямая, я сильная. И вот решила я своими силами готовить макет будущей Книги, постоянно сомневаясь, надо ли это делать, кому она нужна и вообще…

 Однако, рискуя потерять остатки своего старческого и уже 2 раза оперированного зрения, набираю тексты для книги "Дети войны".
 ***
 Горжетка...
        Этот горький факт из моей жизни июня 1941 года я почему – то упустила, вспоминая злоключения нашей семьи в беженцах. Теперь же, после приглашения меня на какой – то форум в России, решила вытащить его из осколков памяти моей.

 Мы только что приехали в посёлок Жодино под Минском, куда моего папу Георгия Захаровича Янченко, выпускника Московского горного института Наркомат топливной промышленности СССР назначил на должность главного инженера. Сегодня это главный в Беларуси автозавод. И вдруг – война! И этот чёрный день 22 июня!..Начало бед!

 Ко всему ещё меня угораздило захворать модной тогда дизентерией и попасть в инфекционную больницу в Минск на улицу Крапоткина. О том, как в тот страшный день меня вытащил из неё дядя Петя, рассказ отдельный.

 Так вот, в тот страшный вечер 22 июня папа пришел домой в таком растерянном состоянии, какого с ним раньше не было. Всегда собранный, молчаливый, деловой папа мой сказал, явно волнуясь: - Надя, Оля, сидите тихо! К окнам не подходите, шторы не трогайте. Я узнаю, что случилось, приду и всё решится…

  Неизвестность пугала. До вечера мы, словно мыши, чуть ли не в состоянии обморока, ждали папу. Вернулся он поздно и неуверенно сказал: - Надя, похоже, началась война. Вроде бы на нас, на  СССР напала Германия. А ведь с ней мы были на договоре каком-то.  Короче говоря, надо уходить, срочно. Ничего брать с собой нельзя, пойдём налегке. Надя, надень своё новое зимнее пальто. Возьми мои хромовые сапоги, перекинь их через плечо вот за эти верёвочки. Оля, одевайся быстрее! Что там у тебя из одёжек в шкафу? Туфельки новые надень. И выходим тихо.

  Потом, когда мы уже оказались за городом, в лесу, я увидела, что на папе была его любимая чёрная кожаная куртка, а в руках  бережно завёрнутые в тряпочку компас и карта БССР.

  Так мы вдруг стали тайными беженцами. Вёл нас папа только ночами, вдали от больших дорог, через леса, болота, мимо селений. И когда маме уже стало очень плохо, он сказал: - Надя, мы живы только потому, что идём одни. Твои обмороки…Это третий месяц…Тебе станет легче на четвёртом…

  Тогда, в свои 8 лет чужом лесу я не понимала, о чём эта арифметика. Но когда мы наконец добрались до маминой родины на Волге, в город Горький, вернее, в город Чкаловск, 13 ноября 1941 года у меня появился новорожденный брат Олег, Всё тайное стало явным.

  Пока же мы в дневные часы суток тихо сидели в болотах. Шли только ночами. Я смотрела на маму, закутанную в её драгоценное новое зимнее пальто, которым она очень гордилась и берегла до зимы, я силилась понять, зачем эта конспирация.!.

  И когда одним дождливым утром папа распорядился вату из него вырвать и бросить тут, в болоте, мама  ударилась в слёзы. Она, рыдала, приговаривая: - Драп фуле, в рубчик, цвета шоколада!

  А уже вечером вата из пальто с подкладкой пригодилась мне. Ведь вдруг выяснилось, что я второпях ушла в этот страшный долгий поход только в летнем сарафанчике и сандаликах, которые я очень скоро в болоте потеряла.  Но ближе к теме. Ведь заголовок этого материала очень конкретно назвал суть события – горжетка.

  Так вот, после жестокой экзекуции от пальто остался тот самый драп фуле и воротник из каракуля. Горжетка!
  Это огромный, от шеи и до талии мамы воротник. Именно он и спас нас от голода.  Уже  где-то на территории России мама обменяла эту драгоценную огромную каракулевую горжетку  на муку и хлебную закваску.  Замесила тесто с перемолотой варёной картошкой, испекла первую буханочку хлебушка и пошла с ним на ближний базарчик..

  Разделив первую выпечку эту на 10 кусочков, мама продала их по 10 рублей каждый...Нам не досталось ни крошки. Я плакала. А мама, сморкаясь, утирая слёзы, опять приговаривала:- Драп фуле, в рубчик, цвета шоколада! И вот уже нет от пальто даже горжетки !
  ***
   © Copyright: Ольга Янченко, 2011
  Свидетельство о публикации №11102116240
 ***   
  Рецензии
  Написать рецензию
  Здравствуйте, Ольга Георгиевна!  Спасибо за Ваши рассказы . Они , словно окна , распахнутые в прошлое ... В Ваших рассказах много горечи , но в то же время в них присутствует дух сильных , не сломленных тяжелейшими испытаниями людей . И в Ваших рассказах - живая ИСТОРИЯ страны.  С уважением и теплом сердечным,
  Валентина Михалева   11.02.2011 23:55   •   
 ***
 Замечания автора
   Валюша, спасибо за понимание сути моей работы! Да, я уже и сама древняя история. И пока живая... Ольга Янченко   12.02.2011 03:21   
 ***
  Храни Вас Бог!
  Валентина Михалева   12.02.2011 12:48   
 ***
 Спасибо, Валечка! Да, кто-то поддерживает меня в этом мире живых, так же, как ты, добрая душа. Но зрение моё уже еле-еле. Две операции пережила. Всё в тумане, рискую остатками, работаю. Профессия такая. Ольга Янченко   12.02.2011 13:55
 ***
  © Copyright: Ольга Янченко, 2011
  Свидетельство о публикации №11103246827
 ***
 Рецензии
 Написать рецензию
  Я всегда жалею и сочувствую Детям Войны. Собрать бы такие рассказы, да сделать пусть небольшую книгу, чтобы современные дети читали в школе и больше ценили то, что у них есть. Я в свое время читала "Мы з вогненнай вёски" и некоторые рассказы помню до сих пор. Светлана Самородова   20.11.2011 13:29   
 ***
 2."Сапог". 1941 год  Мы -  БЕЖЕНЦЫ…

  Войною искалечена судьба
  и жизнь по Марксу –
  Всё борьба - борьба…
 ***
  – Жорж, пойдём на шоссе! Я больше не могу! Там машины идут, подъедем хоть несколько километров…Смотри какие у Оли ножки …Сколько уже идём…Не до Москвы же пешком…по лесам, болотам…

  Я слушала мамину мольбу, плелась сзади, прижимая к себе узелок с манной крупой, кусочком довоенного мыла и чем - то ещё, очень ценным в беженцах.

  Да, мы вдруг получили это ранее незнакомое унизительное, беспощадное клеймо – беженцы. Прячась в чащах неизвестных лесов, утопая в болотах, изредка подходя к деревенскому жилью, прося подаяние у чужих людей, мы шли в неизвестность…

  Это было невыносимо больно, стыдно, непонятно. И хоть решение папы уйти из дома вдруг, ночью, только своей семьёй, не в толпе беженцев по большой дороге, а нехожеными тропами, он до последней минуты того чёрного 22 июня не мог поверить, что началась война.

  Мы шли от Жодино только ночами. Днём отсиживались в болотах, в густых зарослях чужого леса. Мама продолжала стонать. Но папа был неумолим: – Надя, туда нельзя! Мы пока живы только потому, что идём одни. Потерпи ещё. И папа сурово смотрел на меня, чтоб я, истощённая дизентерией, напуганная этой жуткой обстановкой, не расплакалась.

  Где-то под Кричевом он с досадой швырнул в речку связку ключей от кабинетов заводоуправления. Это был знак того, что возвращения домой не будет, что все беды ещё впереди. Мы шли в опасную неизвестность. Самым ценным грузом была карта Белоруссии и компас, с которым мы так совсем недавно втроём весело ходили по грибы.

  На папе была чёрная кожаная куртка, которую он, не смотря на жару, снимал только во время дождя, чтоб сделать из неё навес для нас. Сам же корчился под какой-нибудь корягой от вывороченного дерева или под густым кустом.

  Маме он доверил нести и беречь как зеницу ока, его хромовые сапоги. Новенькие и хрустящие, они были связаны бечёвкой за петельки, торчащие из жестких голенищ. Тогда мне было не понятно, почему из всех вещей нашего дома папа в спешке сообразил выбрать именно их. На маму он напялил её новое зимнее драповое пальто с огромным каракулевым воротником. И только я ушла в этот долгий, страшный поход в летнем цветном сарафанчике и сандаликах на босу ногу, которые я очень скоро потеряла в болоте.

  Мама продолжала ныть. Папа терпеливо уговаривал её: – Надя, я понимаю…Это состояние беременности. Потерпи ещё немного. Утром тебе станет легче. И уводил нас дальше от шоссе, в стороне которого были слышны какие-то очень громкие, похожие на грозу взрывы.

  Смеркалось. Задождило. И мы укрылись под корнями вывороченной сосны, образовавшей подобие крыши с наклоном. Земля быстро набухала от вечерней прохлады. Дождь усиливался. Мне становилось всё холоднее и страшнее, хотелось спать и плакать.

  Я заскулила, кусая уголок мешочка с манкой, упав папе под ноги. И он не выдержал этого двойного натиска: – Ладно! Пошли! Но сначала выгляни осторожно. Что там, на шоссе…Вдруг немцы…

  Пробравшись сквозь мокрый колючий кустарник, я выглянула из-за можжевельника. Шоссе было опасно тихое, пустое. Уже смолкли птицы. И тишина эта пугала. И звала…

  Я обернулась: – Папа! Там никого нет! И дорога такая ровная! И с желанием мгновенно выкатиться из леса на эту свободу, я показала папе свои в кровь стёртые босые ножки…

  Папа решительно шагнул ко мне. Огляделся, раздвинув заросли. Вздохнул, как перед прыжком в пропасть: – Пошли, Надя!..Раздвигая мокрые холодные кусты, папа шел впереди нас. торил нам узкий путь, требуя идти след в след.

  Темнота сгущалась. Мокрый мой сарафанчик облепил меня, холодил до самого сердца. В голове моей гудело. Мысли мои путались. Зацепившись за корень дерева, я грохнулась на что-то очень твёрдое, колючее, в кровь разодрав коленки. Пошарив вокруг себя вытянутыми вперёд руками, я вдруг ощутила ещё более страшную пустоту. Мамы рядом не было! Я была одна на весь этот кромешный чёрный лес!

  Ужас охватил меня. Закрыв ладошками лицо, я уплыла куда - то в густой мрак…Очнулась, услышав голос папы: – Пока не найдём сапог, с места не двинемся!
  О! Боже! Я всё поняла – мама потеряла драгоценные папины сапоги! Где же они будут искать их! Ведь это же иголка в сене…

  Уже стало светать, когда оба они, измученные, но удивительно счастливые, вернулись ко мне. Сапог нашелся! Это было чудом. Невозможно было поверить, но пара, опять связанная бечёвочкой, висела уже на плече папы!
  Всегда стройно- прямой, красивый, уверенный в своих действиях, папа вдруг сжался, как от удара, выдохнул: – Всё! Пошли на шоссе!

  И мы двинулись к месту моего трагического прыжка, который стал причиной моих бед на всю жизнь…Полуторка…
 ***
 .Полуторка…
 Войною искалечена судьба,
 И жизнь по Марксу –
 Всё борьба,,,борьба…
 ***
         Да, вся жизнь моя – борьба с самого первого её дня, с 7-го января 1933 года. Потому что уже в 9—месячном возрасте мне довелось хлебнуть горя по распоряжению тогдашнего НКВД в г.Архангельске, куда семью деда моего  выслали как врага народа.
         А очередной проклятый чёрный день 22 июня 1941 года меня застал в Белоруссии, в городе Жодино, где сегодня, в 2011 году, создаются знаменитые огромные автомашины «БелАЗ».
          Как нарочно,  в апреле сюда, с дипломом Московского Горного института, мой папа, белорус, уроженец города Гомеля, что на реке Сож, Георгий Захарович Янченко получил назначение на должность главного инженера. И вдруг – война!
 Так, бросив своё домашнее хозяйство, мы  стали беженцами. Но мой не военнообязанный папа однако успел распорядиться эвакуацией оборудования государственного хозяйства.
 А народ СССР принял клич «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой с фашистской силой чёрною, с проклятою ордой!». 
 Мне же, только что выжившей от гуляющей по СССР болезни «дизентерия», повезло особо. Голодая, грызя узелок с крупой манка, я плелась по болотам и лесам, еле понимая, что вокруг происходит.
 Мама, держась за свой живот,  ныла:
 - Жорж, пойдём на шоссе! Там машины идут, подъедем хоть несколько километров! Не до Москвы же пешком! Я больше не могу! Вот рожу тут, посреди чужого леса…
 - Надя, туда нельзя! Мы живы только потому, что идём одни. Потерпи ещё, утром тебе станет легче.
 И папа вёл нас ночами, днём отсиживаясь в болотах, в густых зарослях леса, обходя деревни.
 Наконец папа не выдержал нытья мамы и сказал: - Ладно, попробуем…рискнём…Выгляни, Оля, что там…
  И мы вышли на шоссе Минск – Москва. Было тихо, пустынно. К нам по нему легко катила одинокая автомашина. Папа взмахнул рукой. Она остановилась. В кабине машины сидели двое военных. За рулём - солдат в пилотке, а рядом офицер в фуражке.
 Папа достал из кармана документы, показал их офицеру. Тот мельком глянул на бумажки, увидел меня и мою маму, кивнул: - Быстрее! Садитесь!
 И вот уже мама в кабине этой автомашины, а я , папа и офицер в кузове. И мы едем! Мимо мелькают деревья, катится под колёса дорога! Такое счастье!
 Но вдруг где – то рядом возникают какие-то непонятные звуки. И офицер, заколотив кулаками по кабине, кричит: - Воздух! Воздух! Стой!
 Папа, прыгнув на шоссе, рвёт дверцу кабины, хватает маму, кидается с ней в канаву, кричит мне: - Оля! Прыгай!
 Я, не понимая ничего, падаю на дно кузова, мельком вижу над собой самолёт с чёрными крестами на крыльях. Он  кругами ходит над автомашиной, от него летят какие – то визжащие пчёлки. И там, где они касаются земли, трава пузырится, рвётся в клочья…
 Почти теряя сознание, я вижу, как очередная лента этих визжащих пчёлок проходит через кабину автомашины. Она вздыбливается, опрокидывается, и я неуклюжим мешком падаю на булыжники…
 Что было потом, помню клочьями. И только через несколько лет узнаю, что имя той злосчастной автомашины  произошло от её грузоподъёмности, то есть  «полторы тонны». Одним словом,  - «Полуторка»,..
 ***
 . Наволочки…

 После падения из кузова той злополучной "полуторки" я оказалась в чужой деревне, на голыз кирпичах горячей печки. Она и спасла меня, как выяснилось потом.Но с неё мне пришлось слезть. Это оказалось непросто. Во - первых, высоко, без лесенки. Во - вторых, что - то очень крепко держало меня за спину, ноги и шею. Руки мои дрожали, в голове пылало, словно пожар. Сквозь полусонное состояние я слышала голос мамы: –
 – Ну, что ты как варёная, Оля! Вставай скорее! Надо уходить! Немцы кругом! Папа в лесу ждёт…
 Я почти очнулась. Слово «полуторка» вспыхнуло в моём потревоженном мозгу. Да, нам за много часов тайного пути по лесам и болотам «повезло» …
 Нас взяла проходившая по шоссе Минск-Москва воинская автомашина. Папа сказал тогда: – О! Чья - то полуторка!
 Картинка того «везения» возникла мгновенно. В кабине её сидели военный в пилотке и военный в фуражке. Я вышла на дорогу, подняла руку. Машина остановилась. Папа и мама вышли из-за кустов. Военный мельком глянул на наши документы, скомандовал: - Быстрее!
 Мама мгновенно оказалась в кабине, а мы втроём в кузове. И полуторка покатила. Я стояла, прижавшись голодным животом к кабине её, сердце мой взлетало, как воробышек: – О! Наконец-то едем!
 Вдруг возникший какой-то непонятный гул над нами я приняла за гром. Но военный в фуражке, глянув вверх, заколотил кулаками по кабине: – Воздух! Воздух!
 Итак, мы уцелели под обстрелом немецкого аса. Что стало с полусгоревшей автомашиной, я не знаю. Меня, контуженную, с расквашенным позвоночником, как-то дотащили до ближайшей деревни.
 Добрая женщина, хозяйка ближайшей к дороге хаты уложила меня на спасительную печку. Её горячие кирпичи сделали своё лечебное дело - так называемая растяжка его и согревательный эффект уменьшили болевой синдром.
 Позвоночник мой при падении из кузова полуторки пострадал сильно, но, как потом выяснилось, мне повезло – спинной мозг не был задет и я сохранила  способность передвигаться.

 И вот мы уже опять идём. Мой невоеннообязанный белобилетник папа (он не видел на один глаз) вёл нас тайными тропами по лесам, болотам по драгоценной теперь карте БССР и компасу. С ними вот совсем недавно мы втроём весело ходили по грибы…Но это было ещё…до войны.
 Неожиданно мы вышли на небольшую поляну, ярко освещённую солнцем. На ней, как цыганский табор, кучками сидели, лежали женщины и дети.
 Папа, словно забыв об осторожности, шагнул из - за кустов и, не успев сообразить, что тут происходит, рванулся обратно…Но было уже поздно. Нас заметили.
 Эй, Янченко! Георгий Захарович! Жив? Мы слышали, как вас там, на шоссе немец поливал из пулемёта… А ведь видел, что в кузове ребёнок…
 – Похоже, Захарыч, война это настоящая…А?
 – Да, Семёнович, очень похоже…А ты тут как?
 Тот не ответив, шагнул в кусты.
 Мне же приспичило «по - маленькому». Я зашла за кустики, успев шепнуть маме: – На минуточку…
 Присесть мне не удалось. Что-то молнией ударило в поясницу. Я словно оглохла, ослепла. Очнувшись, огляделась. За кустами на противоположной стороне полянки только что говоривший с папой Семёныч старательно расстилал на траве…наволочки!
 Они лежали таким правильным конвертиком, что я, забыв про осторожность, рванулась к папе:
 – Ой, а там Семёнович наволочки сушит! – торопилась я обвестить всех про эту небывалую стирку.
 А над нами уже кружили немецкие самолёты. Задрав головы к небу, не успев ничего сообразить, женщины и дети падали , срезанные пулемётными очередями.
 Сначала никто даже не кричал. Вопли и стоны донеслись до меня уже потом, когда я, обезумев от страха и боли в спине, ползла по дну неглубокой речушки, хватая сухим ртом мутную воду, захлёбываясь слезами. Белые наволочки огромными пятнами плыли у меня перед глазами.
 То теряя сознание, то на мгновения приходя в себя, я ползла по дну речки, не зная, что делать. Самое страшное было потеряться от мамы и папы.
 И только через много - много лет, рассматривая папины Грамоты от Наркомата СССР за безупречную его работу в борьбе за Победу, вспоминая те ужасные дни июня 1941 года, я узнала, что рядом с той полянкой, где расселись беженцы, была автомобильная воинская часть. Огромные цистерны бензина, взрывались, раздирая на куски всё вокруг…
 А конвертик из наволочек на той соседней полянке для немецких самолётов разложил наш бывший механик из Жодино ловкий Семёнович…
 Папа клял себя за недогадливость: – И кто мог подумать! А ведь я считал его порядочным человеком! Вот тебе и наволочки…
 ***
 © Copyright: 2006
 Свидетельство о публикации №1606110843
 ***
 Рецензии
 Написать рецензию
 Дорогая Ольга! Спасибо, что пишите о войне. Многие о ней забыли, как и о тех, кто не вернулся домой.. Извините, что не могу ответить во время. Напишите, что не получается у Вас, обязательно отвечу.
 Сама просмотрю еще раз Вашу страничку, подскажу, как и что можно подправить. Здоровья Вам и вдохновения. Ваша Эльмира Перса   12.06.2006 15:30   
 ***
 Крушины!!!
 После "удачной" поездки на "Полуторке" я уже не надеялась увидеть маму и папу. Брела по страшному чужому лесу вся заливаясь болью и слезами. В мои восемь лет такая трагедия могла нарушить в организме все его законы. Но, похоже, не зря я родилась вод знаком "Козерога".
 Стемнело. День кончился непонятно быстро, хоть и с жуткими бедами, которые не забыть. Речка вдруг тоже исчезла. Вокруг было тихо и это пугало. Что делать? Где мама? Страх давил на мозг. Ясно было только одно – сидеть тихо. Я сидела почти не дыша. Усталость сморила меня и я не заметила, как уснула.

 Проснулась от голода и холода. Мокрый сарафанчик мой прилип к телу. А там, где у собаки и кошки бывает хвост, у меня всё горело жарким огнём. Боль эта и толкала меня вперёд. Но вокруг был лес и тишина. Это ещё сильнее сжимало моё уже больное сердечко.
 Вдруг мне почудились какие - то голоса. За очень высокими деревьями – свет. Он манил, словно родной дом. И я пошла на этот огонёк. Да, это оказалось жильём. Дом!
 Папина мама, бабушка Доминика гомельская сказала бы: - Якая вялизная хата! А мамина мама, горьковская бабуленька Маруся ахнула бы: – Батюшки! Изба - то какая большая!

 Без крыльца, вход прямо с земли в огромную комнату. В щель полуоткрытой двери я увидела незабываемую картинку: огромный стол посередине, на нём гора зелёного свежего щавеля, а вокруг него – дети! Много детей и все какие - то одинаковые и ростом, и одеждой. Был разговор с ними или нет, не помню, но слово «детдомовские» врезалось в память – сиротки…

 Дети жались друг к другу, жадно хватая ртами эти зелёные кислые листочки. Я села рядом и только протянула руку к столу, как тишина взорвалась. Детей от стола словно ветром сдуло.

 И тут впервые за столько страшных дней я невольно улыбнулась, расслабилась от неожиданно смешной картинки: из - под кровати торчали голые попки детишек! А за стенами хаты творилось что-то невообразимое.
 До войны мы, дети, очень любили бегать под дождём по лужам, весело разбрызгивая тёплую летнюю воду. Даже когда гремел гром, страшно не было так, как теперь.
 Но этот гром не похож был на тот, довоенный. За стенами хаты что - то лопалось со страшными повторами грома. И я тоже кинулась под полог этой огромной деревянной самодельной кровати. Там было спасение – толстые пухлые подушки. Много подушек. Я уткнулась носом в этот тёплый ком и забылась.

 Утром , выглянув из окна, я поняла, что ночью был большой пожар. Вокруг всё ещё догорало. Вонь стояла нестерпимая от чего-то похожего на то, что мама так совсем недавно доливала в кухне в керосинку. Точно! Тогда ещё пожарные приезжали к нам и ругали маму очень откровенно. Один даже сказал что - то вроде «дура!».

 Но тут, в этой огромной чужой хате…Оглядевшись, я не увидела детей. Стёкла хаты были разбиты. Осколки от них валялись вокруг. Стало опять как -то очень шумно в голове. Упав на пол, я шарила онемевшими руками вокруг, словно ища опору. Слёз уже не было. Давили боль и страх одиночества.
 И тут вдруг появилась мама, вся закопчённая, в разодранном платье, в слезах, растерянно повторявшая: –Ну, где ты пропадала, Оля? Надо идти!
 Папа сидел возле обгорелого сарая на земле и что -то чертил на своей любимой карте БССР.
 – Жорж, ну где мы? Куда теперь-то? Что это было?
 Надя, здесь была наша воинская часть. Немцы бомбили её. Тут запасы бензина были. Потому так всё и рвалось. Эта деревня называется "Крушины".
 – Точно, папа, – ахнула я. Всё горело и крушилось! Папа, это Крушины! Крушины!..
 ***
 © Copyright: 2006
 Свидетельство о публикации №2605200210
 ***
 Лепёшки 1942-й год
   К чаю принято подавать печенье. У меня этот вид угощенья вызывает желание выйти из-за стола. Не могу видеть эти мучные кружочки. Они напоминают мне ужасную историю.

  Кто читал мой рассказ «Сапог», тот помнит, что, в ту трагическую эвакуацию, кроме папиных хромовых сапог в беженцах маме досталось нести на себе ещё и верх от зимнего драпового пальто с огромным каракулевым воротником, закрывающем её от шеи до лопаток. Да, это тогда называлось горжеткой.

  Так вот, она нас так выручила потом, хоть и добавила очередную для меня трагедию. Мама отрезала горжетку от драпа и обменяла её на муку, из которой испекла …лепёшки. Пекла она их в самодельной духовке и не доглядела, как они подгорели. Мама так расстроилась, что заревела на всю нашу жилплощадь. А я, чтоб хоть как-то успокоить её, взяла ножик и тихонечко поскребла обгорелый краешек. Чёрный налёт облетел, и под ним оказалась румяная корочка.

  Я так обрадовалась удачной этой операции, что увлёкшись на следующей лепёшечке, нажала сильнее, чем можно было…Самодельный острющий ножик скользнул по поверхности её, и,чиркнув по моему пальчику, отлетел куда-то.  Жуткая неожиданная боль пронзила всю меня насквозь. Фаланга третьего пальчика моей левой ручки повисла …Кровь фонтаном хлестала из него…Что было потом, я не помню. Знаю, что у меня опять был нервный срыв, что долго я не говорила, не слышала.

  Но соседская бабушка Нюра приносила маме какие - то травы, учила её делать из них пойло и лечить им меня. Через месяц я, вроде, оклемалась. Но состояние какого-то внутреннего страха, постоянной головной боли и неуверенности не проходило. Меня мучили кошмары, настроение моё часто менялось от малейшего шума, мне было неуютно и тоскливо жить.

  Спасало меня желание писать. И я писала. Мама собирала разные клочки случайных бумажных моих бдений. Складывала их стопочкой, смеялась: – Ох, уж не журналист ли у нас поселился…Но, помня, что виной моей очередной болезни стало та ржаная мука, мама уже не замешивала при мне теста, не пекла лепёшек.
 ***
 СМИ … на заборе…

 День как день, не богат, не беден,
 Вновь звонки, вновь почтовый груз…
 Сил запас и надежды съеден
 Стоном боли на весь Союз.
 
  Так где же то загадочное СМИ, в котором я родилась как журналист? Помню. Мне было  восемь лет от роду. Мы вернулись из эвакуации из родного для моей мамы Нади города Чкаловска, что на Волге в ста километрах от города Горького, вернулись на родину моего папы Георгия в БССР, в город Гомель, только что освобождённый Красной Армией от немцев.
  Да, это случилось осенью 1943 года. Город лежал в руинах. Там, на  остатках разрушенного немцами подворья моего дедушки Захара я  вывела свою первую строку угольком из костра на уцелевших досках забора: «Смерть Гитлеру!». Это и стало первым моим СМИ…На заборе.
  А вышедший из соседней землянки дядя Петя на деревянной тяжеленной колодке вместо ноги, увидев это ,  сказал мне:
  - Так его,,. проклятого, Олечка! Но писать надо в газетку. До войны была такая детская - «Зорька». Скоро Минск освободят от немцев и уже можно будет туда отослать твою информацию. А пока вот тебе кусок бумажного мешка, пиши на нём, а я отправлю этот «конвертик» завтра. И солдат инвалид Отечественной войны сложил этот клок треугольничком, подал мне:- Напиши – ка адрес!
       Я взяла огрызок химического карандаша, послюнявила его кончик и вывела уверенно: В Минск, от Оли Янченко!
      
       Так я стала журналистом, потому что вскоре на моё имя пришло письмо из Минска от редактора «Зорьки» Анастасии Феоктистовны Мазуровой:- - Оля, мы поздравляем тебя! Ты стала первым деткором республиканской газеты! Сообщай нам обо всём, что происходит вокруг тебя, в городе, в твоей 33-й школе, как отстраивается город Гомель. Уже совсем скоро наша Красная Армия выгонит немцев из Белоруссии и ты приедешь в Минск на конференцию юных журналистов.
      
       Немцев выгнали из Белорусской ССР 3 июля 1944 года.
  Вот  так и родился во мне журналист. А уж потом, как говорится, пошло – поехало, проснулось во мне неодолимое желание писать обо всём, что я видела, что слышала.
 
 А выйдя на пенсию, я создала вот это своё, необычное СМИ – малоформатный журнальчик для ветеранов и инвалидов, дав ему говорящее имя «Надежда» - это состояние души, не умирающее никогда.
 
 Это было первое в БССР издание для так называемого контингента. И первое время меня не принимали чиновники выше сидящие, твердя, мол, нет такого Закона – журнал для инвалидов, не будем его регистрировать!

  Но я упрямо ходила по конторам и объясняла, и уговаривала чиновников дать право жить этому СМИ. Наконец 10 июля 1989г. мою ежеквартальную «Надежду» зарегистрировал Комитет  БелГосПечати с официальным номером ISSN 0868 – 9377 и правом внесения её в подписной каталог. И уже на 8-й номер её откликнулся сам Министр БелГосКомПечатиАнатолий Иванович Бутевич, талантливый Поэт, педагог и публицист.

  Но менялось время, и в кресло Министра садились новые люди со своим взглядом на «контингент", и мою «Надежду» начали притеснять. Потому что в ней я публиковала правду из жизни авторов её…
  Так мне отказали в госфиндотациях, выгнали из нежилого помещения – офиса, начали «редактировать» тексты в каждом её номере, требуя выбросить то да это.

        Наконец мне всё это опротивело, да и сил у меня, инвалида с 22 июня 1941г. становилось всё меньше, и я издала последний номер «Надежды» в 2004 году в коммерческой типографии фактически на свою пенсию. Тираж её 300 экз. мне помог дотащить до экспедиции рассылки полковник ВВС Анатолий Гаврилюк.

  Но авторы «Надежды» не хотели верить в смерть их издания и требовали высылать им их журнал, как прежде, почтой.
  Тогда я на последних силах устроила «Надежду» в Интернете. Но и там мне не давали спокойно работать разного сорта  завистники и откровенные подлецы, молодые ничтожества.

 Так в марте 2004 года в гостевой книге «Надежды» вдруг появились наборы таких, мягко говоря, нецензурных откликов на стихи авторов этого журнальчика, такие словесные испражнения и угрозы чуть ли не убийства издателя, что пришлось отказаться и от сайта.

  Подонков этих поймал Комитет «К» преступления в сфере высоких технологий. Их судили. Но наши местные слуги от Юриспрюденции и большие деньги этой шайки ничтожеств замяли заведённое на них уголовное дело.

  Помучившись ещё пару лет, я пристроила «Надежду» на сервере Стихи.Ру, зарегистрировав её как «Дневник одного редактора». Но это виртуальное СМИ  уже совсем не то, что типографское издание. Тематика его согласно интересам читателей в Интернете совсем не та. А жаль. Контингент того журнала не видит его, потому что почти ни у кого из них нет компьютеров…

  Я, как могу, пытаюсь помочь их заиметь хотя бы тем, которые живут в инвалидных колясках. Только никто из богатых, устроенных в жизни граждан наших не откликается на мой зов.
  Так и веду я свой Дневник на Стихире, оплачивая эту работу из своей же инвалидной пенсии. Что очень не дёшево, выходя в Инет по беспарольному доступу. Но кому это интересно…

  Потому, доверяя эти откровения свои читателям Стихиры, зная, как большинство из них, бесфамильных, клюют на заголовок, предвкушая нечто солёненькое, остренькое, жареное, я выношу им этот текст под названием «СМИ … на заборе». Такой я нестандартный журналист.

  Но не это важно. Гораздо весомее то, что мою «Надежду» читают и уважают по сей день, и как ветерану журналистики, с моей последней работы «БелГосТелеРадио» приходят ко мне в дни юбилеев поздравления и пожелания всего хорошего. И за то спасибо. 
 День как день, не богат, не беден,
 Дом напротив в заботах дня,
 Пять страниц! Новый шаг к победе!
 Жаль, не каждый поймёт меня.
  Вот так, господа читатели, вот так и родился во мне журналист из того  СМИ...…на заборе. А газетку "Зорька" и письмо то из Минска я всё ещё храню.
  ***
    Свидетельство о публикации №11001271470
 © Copyright: Ольга Янченко, 2010
  Свидетельство о публикации №11001278409
 ***
 Рецензии
 Написать рецензию
  Ольга Георгиевна, спасибо за откровения!  Здоровья Вам и благополучия!
  «Дневник одного редактора» - это еще одна страничка на Стихире?..
  С уважением, Просто Галина   31.01.2010 17:15   
 ***
 Добавить замечания
 Галя, Это только одна страничка из моей 79-летней жизни...Ольга Янченко   01.02.2010 00:
 ***
 Пирога с лягушками…1941 гд.

 Кто сегодня из так называемых продвинутых клюнет на такой заголовок? Очень немногие из любознательных. Но я пишу потому, что это сакраментальное словосочетание по сей день в семье нашей как пароль к той ситуации из 1941 года.
 Война. Мы под городом Горьким -- беженцы из БССР. Я сижу в уголочке нашего скромного жилища, чищу драгоценные в той военной обстановке картошинки. Складываю бережно очистки от них в алюминиевую мисочку - корм для козы Зойки.
  Рядом со мною по полу ползает двухлетний мой брат Олег. За ним глаз да глаз нужен, потому что он тянет ручки к горящим в топке дровам. Я говорю ему строго: - Нельзя! Там фук! Бобо будет! Нельзя, Алька!
 Но годовалое пухленькое создание не понимает опасности. Я оттаскиваю брата от печки. Чищу картошку. Мама на работе. Она шьёт варежки для фронта.
 Холод, голод. Ежеминутные ожидания последних известий от СовИнформБюро. В центре посёлка на фонарном столбе висит чёрная большая тарелка -- репродуктор. Из неё и получаем мы известия -- что там, на фронте.
 Я уже большая девочка. Мне девять лет. С 22 июня 1941 года постоянно хочется есть, плакать и спать. Но я -- нянька и кухарка. Я чищу картошку и жду когда придёт наша мама. Она работает на швейной фабрике, шьёт варежки для солдат.
  Я надеюсь, что может быть, принесёт что-нибудь съедобное. Так бывает, потому что директор фабрики жалеет детей войны и как-то выкраивает для нас то кусочек сахара, то лоскут ткани на рубашечку. Потому я чищу картошку и терпеливо жду маму.
 Долго тянется время. Я слышу шаги. Наконец –то ! Дверь скрипит и я, словно теряя сознание, в ужасе вижу на пороге какого -- то чужого, очень высокого, худого, грязного дядьку в длинной ярко зелёной шинели…На голове его грязная тряпка поверх военной пилотки.
  Что-то лопоча, он дико кидается к мисочке с драгоценными для нас картофельными очистками, суёт их себе в рот, бормочет: -- Матка! Лупьянки!.
 От страха я почти в обмороке. Контузия, мне доставшаяся в беженцах под г. Орша при налёте на нас немецкого самолёта всё ещё даёт о себе знать. От страха орёт Олег. Я падаю на пол, уже не видя ничего…
 Потому, когда на пороге появляется моя мама, я лепечу, как тот чужой дядька, что-то невразумительное…Она берёт на руки Олега, молча гладит меня по моей больной голове, плачет: -- Всё пройдёт, Лялька…Всё будет хорошо. Вот победим немцев и всё пройдёт…Бедная твоя головушка…Надо же такому померещиться…
 Но в это время опять скрипит дверь и на пороге возникает тот же  знакомый мне чужой дядька, да не один! Рядом с ним тоже грязный, с тряпкой на голове и ногах чуть ниже ростом тоже чужой дядька!
 Мама ахает, но уже чуть ли не от радости – значит головушка её Ляльки всё—таки ещё что-то соображает.
 И вот оно, подтверждение моего здравого восприятия необычной этой ситуации. Мама, кое – как собравшись с мыслями, начинает выяснять обстоятельства. Ясно, что это пленные немцы. И ведь как далеко забрели в глубь СССР – аж под город Горький!
  Словарный запас её из немецкого очень скуден, но кое – как ей удаётся  понять, что длинный чужой дядька – мадьяр, то ли серб, то ли чех. Уж очень много из его лопотанья слов похожих на белорусские. «Матка» – мама, а «лупьянки» – очистки!
  Второй чужак выдаёт известные всему миру слова  «Париж», «Эйфель»! Окончательно убедившись в том, что это пленные мадьяр и француз, что они коммунисты и потому им разрешают иногда побродить по посёлку, моя сердобольная мама отдаёт им несколько уже очищенных мною драгоценных картошечек.
 Так, наскоро, на всех доступных маме и этим непрошенным гостям  языках и мигах рождается беседа про еду. Сообщив непрошенным гостям, что у нас, у русских, национальное блюдо – пироги, она видит, как пленный, что пониже ростом, вынимает из кармана…грязную тряпку, вытирает ею свои грязные руки и с непонятным для меня восторгом выдаёт почти чисто на русском слово … «лягушка»!
  Мама, хватается за голову: -- О! Боже! Да он же – француз! Да , помнится, кто-то из друзей до войны в Москве рассказывал, что в Парижских ресторанах подают лакомство…лягушачьи бёдрышки! Там это тоже …национальное блюдо!
 О! Лягушки? – уже радуется мама налаженному контакту, и, морщась, выдавливает из себя: Разве можно есть лягушек?
 Вот так и родился в моей контуженной головушке этот странный экспромт «Пироги с… лягушками!
  ***
 Мальчик из 41 –го…

      Тот проклятый 1941 – й военный год всё идёт за мной осколками бед. И не только из –за  моих личных страданий в нём. Год этот рассыпал по земле нашей столько железа и трупов, что забыть его нельзя. Сколько миллионов советских людей убил  и искалечил он, уже только этот первый год Великой Отечественной!

 Среди жертв его было очень много детей. И один из них – Толик Черкасов. О его трагедии я узнала в 1948 году, став студенткой Минского Политехникума. Володя Черкасов, инвалид этой войны, тоже был студентом и профоргом Минского Политехникума.

 К нему часто приезжал на мотоцикле его младший брат Толик Черкасов. Ребята наши, студенты разных факультетов дружили и все радости и проблемы решали вместе. Но как – то особо по – доброму, осторожно, внимательно относились они к Толику, хоть он был из Библиотечного техникума.

 Однажды, он остановив свой мотоцикл  у нашего общежития и постучал в моё окно чем-то железным, словно камень кинул. Я выглянула и вижу, что Толик, широко улыбаясь, держит руль…Нет, рук у него не было по локоть…Я обомлела, подумав, что у меня галлюцинация. На руле мотоцикла лежали обрубки его рук…

 Но Толик сказал мне весело: - Алка, поедем кататься в парк Челюскинцев! Там новые дорожки проложили!
 И я, сжавшись от боли в душе, от страха, села на сиденье позади Толика, ухватилась за его талию обеими руками,  ужасом думая, чем этот вояж кончится. Толик нажал на газ и мы помчалися.

 Как ни удивительно, всё обошлось без приключений. И вечером на общем дружеском застолье с чаем и печеньем я осмелилась спросить его, как это было. Толик, весело сказал: - Мне было 9 лет. На улице я увидел какую -то железку и решил посмотреть, что у неё внутри…

 Прошло несколько лет. Все студенты, получив дипломы, разъехались по местам своих назначений. И уже в 1977 году я, по делам своим журналистским зашла в Издательство Детской литературы и увидела Толика. Он в должности редактора занимался своим делом. Рукава рубашки его были закатаны по локоть и мешали  ему.
 Обернувшись на мой голос, Толик обрадовался: - Аллочка, очень кстати! Вот мой адрес, приди сегодня вечером! Комсомольское поручение для тебя есть!
 Он жил в квартире недалеко от моего дома. Я пришла. На столе его рабочем, заваленном всякими нужными ему железками и резинками, лежала куча мужских, очень дорогих рубашек. Толик сгрёб их в кучу своими полуруками и кинул в меня весело:
 - Держи!  Машинка швейная у тебя, мастерицы, наверняка есть. Отрежь у всех этих нарядов рукава по локоть, вот досюда, и застрочи! Поняла? Иди! Выполняй комсомольское поручение!
 Я сложила всё это в сумку, стою, сквозь слёзы гляжу на него. Наконец, очнувшись, шепчу: - Толенька! Может, я тебе продуктов принесу?
 - Мне Вика принесёт. Ты же не знаешь, дочка у меня есть, хоть жены уже нет…Ладно, иди!
 Через несколько лет прошел слух, что Вику кто-то убил. За что? Не было возможности спросить его.
 А спустя ещё несколько лет услыхала я и о смерти Толика. Как он ушел в мир иной, не знаю. Но каждый раз, уже теперь, проходя мимо дома, где была его квартира, я со слезами вспоминаю Толика Черкасова, мальчика из того военного 41 го года.
        ***
 Горькая водичка…

 Случилось так, что мы из эвакуации, из родного города моей мамы, Горького, что на Волге, срочно приехали в Гомель, чтоб застать ещё живым дедушку Захара Янченко, Однако вскоре судьбе моей суровой угодно было занести  меня в дальнюю белорусскую деревню Гомельской области. Это стало дополнительным испытанием для моего уже с рождения хрупкого организма.

 Дело в том, что, отступая, немцы заразили в этой деревне колодцы какой –то эпидемической дрянью. И выжившее за время оккупации население вдруг стало хворать уже не от голода. Никто не знал, что происходит с человеком, который вдруг начинает задыхаться от вспыхнувшего жара внутри его, и так же вдруг впадая в состояние нестерпимой дрожи от холода. А ни врачей, ни лекарств тогда там не было, кроме чудом сохранившегося старого местного знахаря по имени Лукьян.
 И вот как –то утром я, лёжа на печке, тоже вдруг  неожиданно вспыхнула нестерпимым жаром. Внутри меня всё горело, голова гудела, ноги и руки онемели. Я почти теряла сознании, когда услышала над собой голос мамы:
 - Оля, надо срочно вот это выпить…Вот эту водичку…И тебе станет легче. Дед Лукьян приготовил.
 Еле различая силуэт мамы, я сквозь пелену в глазах успела рассмотреть стоящего рядом с ней очень худого старика со стаканом в руке. Это и был знаменитый в деревне знахарь дед Лукьян. Он совал мне его в рот, приговаривая: - Не хвалюйся, дзетачка, выпей  гэтую вадзичку, будзе горка, але ж карысна. Хуценька паздаравеешь. Пей!
 Теряя сознание, я отвернулась к стене, но непонятную очень горькую водичку в меня всё же успели влить. Наутро, я, вся мокрая, завёрнутая в лоскутное одеяло, вдруг почувствовав себя лучше, услыхала голос мамы:
 -- Лукьян Семёныч, а что ты в этот стакан намешал? Полегчало ребёнку. Отчего?
 -- Сцяпанауна, гэта парашок хинина са звычайнай самагонкай…
 После этой процедуры естественно с гастрономией у меня начались проблемы. Однако вылечила меня тогда от малярии эта горькая водичка.
 ***
 Итак, я опять в своём амплуа – хвораю и работаю, ибо от всех бед спасение – творчество. И рифмуются думы мои горькие:

 Позвольте мне раздеться при народе
 В литературном этом огороде…
 Одёжки мои скинуть нелегко, -
 Они и скроены, и сшиты далеко
 От нынешних сверх оголённых дней…
 Да, об одёжке я души своей…
 ***
 Кому на нужна, душа открытая?
 Мне кто-то говорил, что человек
 Загадкой должен быть, -
 Не зря я битая,
 Но бить других не научусь вовек.

 А зря. Кое – кому надо бы рожу вдрызг!
 Ладно, таким подлецам, предателям отомстит за боль мою сам Всевышний. Говорят, Он всё видит и фиксирует.
 ***
 Итак, я у финиша. Я подвожу итоги. Мелькнула жизнь моя, как молния, 7 января 2013 г. мне будет = 80…Эта страшная цифра меня добивает, каждую минуту я помню её, страдаю. Но не только он неё, а главное от того, что с самого рождения моего я была не нужной ни маме своей, ни папе. У бабушек росла. Но об этом потом. Тоже грустные факты.
 Главное для женщины…
 И вот оглянулась я вдруг на свою жизнь и поняла, что только на склоне лет я осознала, кто я и почему…Самое обидное в том, что я вдруг увидела себя со стороны, так сказать, чужим взглядом. И этот взгляд  сказал мне: -- Мадам, вы всю жизнь были дурочкой. Ведь умные девушки уже в школьные годы знали, что главное для женщины – здоровье и ВУЗ.
 Да, ВУЗ – это Выйти Удачно Замуж. У меня же ни того, ни другого не было.
 Родилась я в январе 1933 года в голодающем Поволжъе, а уже в 9 –месячном возрасте угодила в холодный, тоже голодный город Архангельск, в ссылку с семьёю своего деда, который в то время был так называемы врагом народа потому что служил управляющим Банком в г. Горьком. Ох, есть что рассказать любознательному читателю в моей прощальной Книге…А раздеваться –то догола не хочется. Уж больно фактура в таком материале для меня болезненна.
 И  сегодня уже никого и ничем не удивишь, - столько всего понаворочало человечество и хорошего, и дурного. И я не надеюсь никого ни удивить этим своим откровением.

 Несносно долго тянется зима!
 Тоскливо – хмуры небеса над Миром.
 И я такая же ненастная сама,
 И нет в душе моей больной кумира.
 ***
 Кто-то скажет: -- Портишь ты бумагу,
 Выводя бездарных строчек ряд!
 Я же мысленно ращу отвагу, --
 Не так важно мне, что говорят.
 В снах, так странно, всё ещё летаю.
 Это праздник роста, мненье есть.
 А сама, как снег под солнцем, таю,
 Уповая молча – «Честным – честь».
 А беда – навалом. Бед не счесть...
 ***
 Где взять силы на борьбу с недугом?
 Как себя настроить на победу?
 Есть надежда быть кому –то другом...
 Мысленно куда – то еду – еду...
        ***
 Как примирить тебя, душа,
 Со всем, что нынче процветает?
 Бомбёжки нет – жизнь хороша!
 Весной запахнет – сердце тает...
 А всё иное – пустяки!
 Живи! Дыши! Дни коротки...
 ***
 © Copyright: Ольга Янченко, 2008
 Свидетельство о публикации №1812070754
 ***
 Да, главное в жизни каждого человека – его здоровье. Моё уже, образно говоря, висит на тонкой ниточке, вот как два моих верхних коренных зуба. Надо их вырвать, а сил нет даже одеться, а уж доехать до зубной клиники – подвиг. Там же тоже надо быть Героем СССР – без наркоза – вырвать два коренных верхних зуба!…
     Так и рождаются в голове моей творчески одарённой думы:
 Угасаю. Вяну. Ухожу.
 И на полпути, прощаясь с вами,
 Всё ещё с надеждою гляжу
 На мечту, рождённую Словами.
 ***
 Истоки Итак, про меня любимую - я сама.
 
 Откуда я? Кто мои предки? И я берусь разобраться в этом. Но , думаю, что мало иметь что-то сказать читателю, надо ещё и уметь это сделать. Я – мастер короткого рассказа по формуле "Кто Что Где Когда Почему Как и Чем сердце успокоилось". А вот выложить материалы всей Книги "Осколки памяти моей" или "Побеждая беду, иду" мне явно не по силам. Однако пробую.

 Подарили мне автомобиль!
  Да, "подарили"…В 1990 году эту драгоценность мне обманно преподнесли как поощрение за труд доблестный мой. Позвонили из Министерства соцзащиты: - Есть решение вам, товарищ редактор «Надежды», автомобиль выделить. Вы согласны его взять?

 Это случилось 7 января. День рождения мой отмечали мои однокурсники. Посреди комнаты на ковре самовар, конфеты, пироги. И тогда я в трубку сказала:-- Машину? Мне? Нет, не надо! Зрение падает и гаража у меня нет. Хлопот слишком много будет. 
     Но тут же дотошный Фима Иоффе вскочил, трубку у меня выхватил и гаркнул:- Машину берём! Куда за ней приехать? Сейчас будем там!
  И, мой паспорт и инвалидное моё удостоверение, компания затолкала меня в свою машину, и мы куда – то долго ехали, меняли маршрут, оформляли какие – то документы,  Мне было очень плохо от непонимания ситуации и страха за необычность её.

  Поощрение это загадочное - авто прикатили друзья мои и поставили под моим окном. И тут начались трагедии…То мальчишки камнями её атакуют, то вдруг экскватор над ней кофш занёс и соседка Лиля Богданова звонит мне: - Мерседес твой закапывают, Оля!

  Когда же суть этого «поощрения» выяснилась, я опрокинулась навзничь от возмущения и обиды. Оказалось, что какой – инвалид войны умер, а зять его, чиновник из Верховного Совета скрыл это и записал машину на себя.  Короче говоря, он провернул эту афёру через комиссионку…И мне предъявили счёт за неё аж на девять с половиной тысяч советских рублей!

  Это была трагедия. А к ней ещё проблемы с местом для гаража…Уж сколько здоровья моего угробили наши наглые чиновники, пока выдали мне разрешение на установку металлического стойла для этого «Кузнечика» возле дома моего, слов нет!
 
 А уж как я искала, где купить этот метгараж, как опять в долги влезла аж на 6 тыщь баксов! Пришлось почти всё из одежды и обуви, из книг дорогих тогда, посуды, хрустяля  в комиссионку сдать…И два года выплачивала я друзьям долги.

  Такие вот пироги с лягушками. Нет слов…Но конь этот железный наконец обрёл своё стойло. Только сын мой «афганец» сжёг в нём электропроводку.
 © Copyright: Ольга Янченко, 2012
  Свидетельство о публикации №21209081634
 ***
  У меня пожар в душе,
  И заметно всем уже,
  Что его не потушить,
  Пламя есть, в нём надо жить.
  Журналист живёт пока
  Строчку вывела рука…
  В заголовке жизни суть,
  У берёзки отдохнуть…

  Итак, о подвигах житейских.
  …А жизнь уходит,
  а силы тают,
  и так сурова истина простая…