Молитвохлеб

               
            поэма
               
              1
И поднималось в поле солнце ясное!
Горели росы, плыл туман вдали.
Блажен, кто пережил эти прекрасные
Минуты пробуждения земли!
Уже крылом встряхнули ветры вешние.
Кричит петух, чтоб нечисть разогнать.
И юные, и в то же время вечные –
Пейзажи открываются опять.

Какая ширь! Какое благолепие!
И для труда, и для мечты размах!
И там и тут поднялись храмы хлебные – 
Большие элеваторы в полях. 
Цветет весна – весёлая и грозная,
Распутица по нивам расползлась.
Труд без молитвы – каторга несносная.
Земля без бога – просто пыль да грязь.

             2               
Осваивал тогда я журналистику.
Мне говорят, езжай и погляди,
Кого там похвалить, кого там выстегать,
Кто впереди побед, кто позади.

И я приехал.
Перышком играючи,
Я путался в ногах у посевной. 
Все заняты…
И только стаи  грачьи
Давали интервью наперебой.

С трудом нашёл я в поле председателя.
Как странно его звали – Землемир.
Он мужиков бранил:
-Опять в поддатии?!
-Васильич! Похмелились только мы!

-Я знаю опохмелку вашу, ироды.
Потом на тракторе да в магазин.
-Так ты ж его закрыл. Там нету выгоды.
-Васильич, здесь какой-то гражданин…

Он повернул ко мне лицо нелестное –
Ржаные волосы на лоб легли.
Как васильки во ржи – глаза цвели.
На скулах желваки – точно железные.
Глазами он меня измерил медленно,
Словно хотел спросить, кто я таков.
После дождя блестели лужи медные –
Как самовары возле тракторов.

 -А вам чего, простите? – Он прокашлялся.
-Я из газеты…
-Ну? Не может быть!
Вы из костей, из мяса. Так мне кажется.
-Я не шучу.
-А мне когда шутить?
 
За этим Землемиром – тихо, вежливо,
Таскался я, как нитка за иглой.
И вскоре понял он, что от приезжего
Не отмахнешься, как от мухи той.

-Молитвохлеб! - вздохнул он. - Вот кто нужен вам.
-А кто это?
-Иван. Трудяга-зверь.
В контору приходите перед ужином.
Я познакомлю. Некогда теперь.

           3

Молитвохлеб – прекрасная фамилия,
Сошлись в одно два слова золотых!
Когда-то было хлеба в изобилии,
Молитвы было много и святых.

Потом пришли. Прижали. Раскулачили.
Рубаху вместе с кожей драли с плеч.
Россию страшным страхом раскорячили –
Ни встать, ни сесть, и даже в гроб не лечь!
Ложились по оврагам, буеракам ли,
Да под степным ракитовым кустом.
Клонились тучи в поле, громко плакали,
И поднималась молния крестом.

Зажиточные, средние иль бедные –
Кто их считал? Господь на небеси.
Взрывали храмы статные да белые
И душу в клочья рвали на Руси!..

            4

Был вечер, и сидели мы на лавочке
У дома, где живёт Молитвохлеб.
И рассыпали звонкий бисер ласточки,
Заныривая в тёмный старый хлев.

Закат пластался в поле злыми палами,
И в дымку тихо прятался простор.
И в этот миг за тёмными амбарами –
Как будто передернули затвор…
И задышали там полыни пряные –
Словно копыта по земле прошлись.
И ласточки испуганные прянули.
И прошептал Иван:
-Теперь держись!

И вдруг моя прическа под фуражкою
Вскочила дыбом.
И на краткий миг
Покрылся я морозными мурашками,
И подавил под горлом дикий крик.
Таинственное что-то мне попритчилось –
Серебряный старик прошел во мгле!
А следом шли рогатые опричники,
Талантливые в жутком ремесле!..

Туманное видение растаяло
Искрящеюся дымкой возле верб.
И воронье вдали проплыло стаею.
И вот что рассказал Молитвохлеб.

             5

Село это – богатое, старинное –
Прославили когда-то петухи.
Они здесь, точно рыцари былинные –
Зазвонисто умели петь стихи.
Воспитывали их сначала в голоде,
Затем зерно – алмазы, жемчуга.
На ярмарках, бывало, в дальнем городе
Рысак орловский шёл – за петуха.
Какая песня, так, брат, и оплачено,
А надо было слышать, как он пел.
Потом пришли. Прижали. Раскулачили.
Распетушили – только пух летел…

Ох, сколько их, чертей, сюда нагрянуло!
Торчат рога – винтовка да пистоль.
Ходили по дворам и люто грабили.
Давай, давай – и пикнуть не изволь.
А что давать? И так уже обобраны –
Муки осталось лишь на каравай.
Могучий дед просил:
-Сыночки, добрые…
-Отец! Хлебало зря не разевай!
У нас приказ, не мы его печатали.
-Зачем же вы, сынки, пошли на Русь?
-Ты лучше самогонки дай по чарочке.
Я, когда выпью, добрый становлюсь.
-Оно и видно. Совесть уже пропили.
Чего я стану сеять по весне?..
Копытами они тогда затопали –
И повели в полынь, где первый снег.
Могучий дед стоял перед  винтовками
И говорил в нечистые глаза:
-Ну, черти! Да с такими заготовками
Вы скоро камни будете кусать!
А что чертям? Они хмельны и молоды,
Цигарки обслюнявлены в зубах.
И стукнули по лбу свинцовым молотом –
И раскололи солнце в головах!

        *       *       *               
С тех пор и начались вот эти странности –
Молитвохлеб гуляет по земле.
Среди хлебов, среди дождей, туманностей
Живет он где-то, молится во мгле.

Вот говорят, что я герой, стахановец.
А я тебе по совести скажу.
Я водку пил ведёрными стаканами
И девок по округе портил – жуть!
И вот однажды после бурной ноченьки
Бросаю трактор, дрыхну средь берёз.
ОН подошел, да как понёс по кочечкам,
А рядом куст крапивы – злой, как пёс.
Хлестал меня по роже ОН крапивою,
Крапивным словом душу обжигал:
-Ты не позорь, Иван, мою фамилию!
Ведь ты же не какой-нибудь жиган!

С тех пор и началось мое усердие.
На тракторе с утра до самых звёзд.
Перекурить присяду – ОН уж сердится,
А рядом куст крапивы – злой как пёс.
Зато когда ночую в тихом поле я,
Где звёзды, точно зерна в пахоте –
Передо мною вся наша история –
В крови, в слезах и в гордой красоте!

Ох, много рассказал покойный дедушка,
Вот, например, на этом на бугре
Храм преподобного Молитвохлебушка
Стоял давно когда-то при царе.
Молитвохлеб тот помогал крестьянину –
За урожай молился, сторожил.
Если пути в степях уж забуранены –
Лошадку под уздцы ОН выводил.               

Потом пришла эпоха очень грустная –
Торжествовала нечисть над красой.
Молитвохлеб стал тихой песней русскою
И незабудкой, и слезой-росой.   
               
        *       *       *
Какие были чёрные здесь подвиги,
Какую жуть вершил здесь чёртов хам!
Иконы в грязь бросали – свиньям под ноги.
И головы рубили петухам.

-А петухи при чем?
-А ты задумайся.
-Не знаю.
-Подрастешь, узнаешь, брат.
-Ну, петухов – это уже по дурости.
-Э, не скажи. У них был умный штат.
Колокола зачем везде обрушили?
А потому что звонкий чистый дух,
Он против чёрта – первое оружие.
Примерно так же, значит, и петух.
Однажды, говорят, подобный «колокол»
Перед рассветом на забор взлетел
И комиссара красного какого-то
До судорог довёл, когда запел.

Я усмехнулся:
-Бабушкины сказочки.
 Он табакерку вынул.
-Куришь?
-Нет.
-Ты знаешь, никому я не показывал
Этот весёлый маленький концерт.

Он посмотрел в глаза мои внимательно
И табакерку старую открыл.
Оттуда чертик выскочил косматенький
И подмигнул, и смачно закурил.

-Пошли!
-Куда?
Иван пошёл к курятнику.
И чёртик заюлил, залепетал.

Петух был весь нарядный, будто к празднику.
Петух пропел – и чёртик дуба дал.
 
И снова посмотрел Иван внимательно.
 -Что? Скажешь, фокус?
-Ну, вам лучше знать.
-Не веришь, так не верь. Не обязательно,
Только про это лучше не писать.
-А почему нельзя?
-Да не хотелось бы…
-Чего?
-Так засмеют потом в селе…

Горел закат – уже последней спелости,
Кроваво растекаясь на земле.
И странный этот свет
Давил на чувства.
И тени шевелились в тишине…

-Ну, мне пора. Ты, кстати, где ночуешь-то?
-В конторе.
-А то, может быть, ко мне?
-Спасибо. Я в конторе поработаю.
-Кем? Председателем?
-Статейку напишу.

Иван зевнул.
-Всяк со своей заботою,
И только я –
Цыганочку пляшу!

          6
 
Редактор мой сидел – глаза по чайнику.
Читал и перечитывал опять.
-Старик! Если я это напечатаю…
-А что такого?
-Как тебе сказать?

Редактор знал характер мой «застенчивый»,
Способный пыхнуть порохом шальным.
Он постоял, держась рукой за стеночку,
Поддернул свои новые штаны.
 
-Ты парень с гениальными замашками,
Но я тебе совет бесплатный дам.
Когда чернила пьешь, то промокашками
Закусывай хотя бы иногда!
Нет, я шучу. Здесь много интересного,
Но только не пропустят, старичок.
У нас – как бы сказать? – для слова честного
Намордник да короткий поводок.

Кто с гонораром был, а я был с гонором.
Дверями хлопнул и ушёл в поля.
Да лучше подыхать я буду с голоду,
Чем душу продавать за три рубля!

          7
 
Промчались годы.
Был я как-то в отпуске.
В родных полях звенел медовый зной.
Пора, подумал я, знакомить отпрыска
С великой нашей сказочной землей.

Мы встали рано. 
И лошадка древняя, –
Мой «Жигуленок» – тихо потрусил
Между полями, сонными деревнями,
Каких осталось мало на Руси.

И поднималось в поле солнце мутное,
И округлялось огненно вдали.
Блажен, кому знакома эта чудная
Минута пробуждения земли!
Уже крылом встряхнули ветры буйные.
Кричит петух, чтоб нечисть разогнать.
И вечные, и в то же время юные
Пейзажи открываются опять.

Как много лет уж не был я на родине!
А сколько бурь прошло, не дай-то бог…
Тут ничего не изменилось вроде бы,
Только повсюду прёт чертополох.
Крапива прёт!.. И речка задыхается –
По берегам камыш и сор на дне…
Я обещал, да вряд ли повстречается
Лягушка та – царевна детских дней.

И вдруг вдали – на берегу возвышенном
Увидели мы церковь. Красота!
Стоит, как в сарафане белом вышитом
И радует угрюмые места.

Заедем? А, сынок? Давай прокатимся.
Давай-ка напрямки, через ковыль.
Труд без молитвы, сын мой, это каторга.
Земля без бога – это просто пыль.
 
           8

Как хорошо здесь было, как задумчиво –
В тени берёз под золотом крестов.
Дорога, та, что временем задушена,
Опять покрылась кружевом следов.
Речной поток шумел у церкви, ластился
К святому отражению её.
Кузнечики в траве ковали счастьице –
Негромкое, неспешное своё.

Разглядывая церковь, я прислушался.
Гуторили степные мужики.
-Тут раньше храм был, а потом обрушился.
-Большевики!
-Ага, большевики.

 -А этот, ишь, какой!
-Да, мастер выделал.
-Я увидал когда – чуть не ослеп.
-А кто построил?
-Ванька деньги выделил.
-А что за Ванька?
-Да Молитвохлеб.

-Какой Молитвохлеб?
-Да тот, который…
-А! Вспомнил! Вот была-то кутерьма!
-Кого он застрелил возле конторы?
-Да никого.
-За что ж ему тюрьма?

-Всё это сплетни. Меньше слушай, бестолочь!
-А что на самом деле?
-Он сбежал.
Теперь вот за бугром пшеничку пестует.
Детишек цельный табор нарожал…

Вот это да!
Ушам моим не верилось.
Зашли мы с сыном в тихий светлый храм.
Под куполом зерно златое сеялось –
Свет солнца, осыпавшийся к ногам.
И тихая молитва в душу сеялась.
И словно бы взрослее стал мой сын.
Молитвохлебный образ в злато-серебре –
Молился за хлеба всея Руси.
 
          9

Какие потрясающие повести
Можно прочесть на лицах у людей!
При этом не нужны большие поиски –
Страниц полно среди лесов, полей.
Об этом я подумал синим вечером,
Когда вошёл в прохладную избу.
-Не помешал?
-А что мне делать? Нечего.
Для петухов готовлю вот крупу.

Ах, Землемир! Какой седой ты сделался!
И ростом ниже стал. И исхудал.
И в васильках-глазах нет прежней смелости,
И в голосе не чудится металл.
Как будто вовсе не был председателем,
Который даже драться был готов
За то, чтоб не работали в «поддатии»
Среди покосов да среди хлебов.

-Как поживаешь, Землемир Васильевич?
-Не жалуюсь. А ты? В газете?
-Нет.
Не захотелось душеньку насильничать.
-И правильно. В газетах – чушь да бред.
Статейку прочитаешь и отплюнешься.
-Древнейшая профессия, увы.
-А где же ты сегодня, парень, трудишься?
-Да на заводе.
-Кем?
-Мастеровым.
Я помогаю делать дырки к бубликам.
Он усмехнулся:
 -Это хорошо.
А как дают? Валютой? Или рубликом?
-А как догонят, так дадут ещё.

-Что? Безработный?
-Да, герой безвременья.
«Герой кому нести чего куда».
-А где жена?
-Жена вторым беременна.
-Вот молодцы. А горе – не беда!

Лицо его, скуластое, печальное,
Улыбкой нежной стало просветлять.
-Детишки это, парень, замечательно.
Вот у меня уж внуки. Целых пять.
               
           10

Мальчишка мой стоял как зачарованный,
Увидев то, что я не разглядел.
Старинный ковш серебрецом окованный,
В углу избы таинственно горел.

Старик перебирал крупу какую-то –
Сверкающую, звонкую крупу.
-Пойдем, - сказал, - покормим да покурим там,
Послушаем волшебную трубу.

-Что за труба?
-А вот сейчас услышите.
-Загадками, Васильич, говоришь.

Вдали – сухим лимоном сильно выжатым –
Садилось солнце в воду и в камыш.

Петух обыкновенный с виду вроде бы,
Только глазами дерзкими блестел.
Он поклевал еду на огородике,
Почистил клюв и на забор взлетел.

И вдруг петух запел!
И  все подсолнухи
Встряхнули головами у плетня.
И за рекой садящееся солнышко
Помедлило – уже за дверью дня.
И над селом, над чистыми берёзами,
Вдруг пролетела нечисть на метле.
И тихий вечер – ласковый и розовый –
Пожил ещё немного на земле.

Петух смотрел торжественно и молодо,
И точно нимб светился вкруг него.
-И где ж ты раздобыл такое золото?
-В лесах, у старовера одного.
Здесь в прошлом петухи были отличные,
Да что теперь об этом говорить.
Бездарность вырастает до величия,
Если великим головы скрутить!
               
В полях темнело, звезды тихо сеялись,
Цветок луны раскрылся над холмом.
Я сына уложил.
И мы уселись
Потолковать неспешно за столом.
               
-Молитвохлеб-то!  Как он эмигрировал?
-Да как? После развала СССР.
Сначала пил как чёрт. Потом бог миловал.
А нынче, говорят, миллионер.

Старик траву горючую заваривал.
-А где Иван?
-В Америке, кажись.
Васильич пил настой и приговаривал:
-Трава от сердца. Сладкая как жись.
               
Рассказывать умел он изумительно –
Ему бы на бумагу да в печать.
А он сидел, табак смолил стремительно,
И всё не мог с лица смахнуть печаль.
 
             11

…И дождь, и ветер бьет судьбу крестьянина.
Случается, и градом посечёт.
А в полдень поле жаром одурманено –
И русской печкой, хлебушком несёт!
Страда в полях уже страдать готовится.
Погода хлебозарами блестит.
Народ в селе подтянутым становится –
И трезво и задумчиво глядит.
И даже до ребенка бестолкового
Доходит что-то важное тогда –
И потный привкус урожая нового,
И осознанье святости труда!

И вот в полях всё прибрано до зёрнышка.
Спит урожай тяжёлый в закромах.
Над крышами стоит кривое солнышко –
И кто-то криво бродит в лопухах.
И гармонист потеет за работою,
И плясуны вдруг на уши встают.
И песни наши – горечь с позолотою! –
До слёз, до звёзд порою достают.

Потом приходит то, что долго прятали
Будто в чулане – в сумерках души.
-Да сколь ты будешь пить её, проклятую?!
-А я сказал, налей и не греши!
И вдруг среди веселья злого, рьяного
Порвали музыку – напополам.
-Чо, мало было одного баяна вам?
-Зато теперь их два. И вам и нам.

Глаза Ивана становились страшными.
-Где правда-матка? Кто ответит мне?
Иван как будто очень тихо спрашивал,
Но слышно было всюду по стране.
Иван швырял на пол цигарку дымную,
Топтал её, как горькую судьбу.
-В гробу я видел вас!.. Да нет, родимые.
Вы не в гробу. Вы – на моём горбу!
Сидите, твари, пьете кровь крестьянскую,
И скоро вовсе выпьете её…
Вот, говорят, мол, Ванька сильно пьянствует.
Так вы бы поишачили с моё!
Эх, дармоеды! Ни стыда, ни совести.
Когда я эту горькую допью,
Я доберусь до вашей сучьей волости –
Коль подыхать, так лучше уж в бою!

Он что-то стал искать в кладовке пасмурной,
Потом стремглав метнулся из неё.
В лицо плескался ветер, снегом пахнущий.
Где правды нет, там вечно есть ружьё.

-Стой, паразит!
За ним бежали. Падали.
-Куда он?
-К сельсовету.
-Ну, Иван…
-Да это не Иван, а кусок падали.
Вы думаете, кто порвал баян?
-Да хрен бы с ним, с твоим баяном чёртовым!
Сейчас такая музыка пойдёт…

Раздался гром!
И дробь –
Густыми пчёлами
В потёмки потащила страшный мёд…

Патроны, слава богу, скоро кончились.
Двустволку бросил он.
Пошёл к реке.
Луна в водовороте жутко корчилась,
И птаха плакала на островке. 

Его связали.
В зубы грубо сунули –
Чтоб дым пошёл.
Иван курил. Молчал.

Приехал участковый,
Дядька сумрачный.
-Чо? Кто здесь?
-Ванька вот… Салютовал.

Стрелка в кутузку до рассвета спрятали.
-И что ему теперь? Слышь, командир?
-А вы-то здесь чего ушами прядали?
Посадят так, что зад протрёт до дыр.
 
Курили на крыльце, как после митинга,
И тискали тугие кулаки.
Слетали с неба звёзды – бог подмигивал:
Крепитесь, мол, крепитесь, мужики.

-Хлеб! – горевали. - Да кому он нужен-то?
Опять сгниет. Как было той весной.
-Ну, а зачем хвататься за оружие?
-А чо с него возьмешь, если дурной.

-Не пропадем, ребята! Заграница-то
Нам с голодухи сдохнуть не даёт.
-Эх, мужики, такая же пшеница там,
Только другой к крестьянину подход…

-В том-то и дело! А у нас, канальи,
До нитки обобрали весь народ!
-А телевизор? На любом канале –
То баба голая, то идиот…

-А голод?! Что устроили в Поволжье?
-Там людоедство было в те года…
-Да, Сталин тоже курвой был хорошей!
-Народу сколь угробили тогда!..

-А Свердлов? Казаков-то расказачивал…
-Как их Земля-то носит, сволочей?
-Эх, мужики, теперь уже удачи нам
Вовек не видеть, как своих ушей!
 
-Чо будет со страной? С народом горестным?
-А нету – ни народа, ни страны.
-Да как же нет?
-Как нет стыда и совести.
Кому они сегодня тут нужны?    
            
-Так, значит, всё идет к закату грустному?
-Давно и твердой поступью идёт!
Поставим скоро памятник мы русскому –
Мол, жил да был такой-сякой народ.

-Да что вы, будто вороны, раскаркались?!
Ещё мы вольной волей поживем!
По бороздам ещё зерно раскатится.
Посеем хлебушек и пожуём.
Большому кораблю – большое плаканье.
Наплачемся, но не пойдем ко дну.    
Ещё мы будем с песнями да ласками
Встречать друзей, любимых и родню!
 
             12

Шло время, и забыл я ту историю.
Попало зернышко да в жернова.
Не школу жизни, а консерваторию
Двадцатый век – в конце – обосновал.
Гранит науки грызли так, что челюсти –
Не то, что зубы – нам вставлять пришлось.
Такие нам подсунули учебники,
Где только кровь, страдание да злость.

Но сколько ни страдаешь, как ни мучишься,
А всё же вспыхнут праздники опять.
«Жизнь, брат, она такая, что научишься
Сопливых на морозе целовать!» –
Пусть грубовато, но, по сути, верно ведь
Учитель мне когда-то говорил,
Когда переживал я время скверное
И дырки, дырки к бубликам варил.

          13

Пришло письмо однажды из Америки
В издательство, где я тогда коптел.
Молитвохлеб, миллионер наш «бедненький»,
Перевести роман мой захотел.
Письмо его такое было длинное,
Как будто сам романами грешил.
Он вспоминал свои года былинные
Свою любовь – сокровище души.
 
«…Приеду ли когда-нибудь на родину,
Побуду ли когда я в тех местах,
Где лучшие мои дороги пройдены –
В полынных, самых сладостных полях?
Быть может, никогда уж не приеду я,
Зачем тревожить призраки полей?
Мне слышится высокая трагедия
В печальной песне русских журавлей!
И всякий раз душа моя, страдалица,
Летит за журавлями в те края,
Где никогда теперь уж не состарится
Любовь и юность чистая моя!»

         14   

Эпистолярный жанр не самый лучший,
Но все же я освоил этот жанр.
И через год был договор получен.
И даже, извиняюсь, гонорар.

Многострадальный мой роман был выпущен.
Я полетел весною «за бугор».
С миллионером коньячку я выкушал
В роскошном ранчо меж полей и гор.
Запомнилась заморская идиллия –
Просторные хоромы и слуга.
Столы, кряхтящие от изобилия,
Иван, уже полнеющий слегка.
Жена его – какой-то крови княжеской,
Детишки на лужайке и цветы.
И соловей – как будто голос вражеский –
О том, что здесь сбываются мечты.
Клочок лазури – бухта за деревьями
И чей-то белый парус на волне.
Душа моя кукожилась от ревности –
И жаба, жаба давит сердце мне.

-Завидую!
-Да ну? Чему завидовать?
-Шикарные места. Почти курорт.
-За этими прилизанными видами
Мой русский дух покоя не найдет!
-А как насчет России?
-Возвращение?
Он помолчал, на рюмку поглядел.
Уже сгущались тени предвечерние.
И соловей погромче зазвенел.

-Да, хорошо поёт, но не по-русски! -
Он усмехнулся. - Ладно, всё о кей…
Наваливайся, друг мой, на закуски.
И коньячок проклятый не жалей!

Мы долго говорили про Отечество,
Про то, что всякий русский говорит.
-Россия, брат, она ничем не лечится,
Если в душе воистину болит.
Ты вот сказал о том, что позавидовал.
Да ты бы здесь с ума сошел, браток…

Россия! Кто её, такую, выдумал?
-Должно быть, бог.
-А кто? Конечно, бог!
Пойдем, я покажу тебе часовенку,
Молитвохлеба образ золотой.

В нём сохранилась русская особинка –
Широкий, словно степь, кураж хмельной.
-А может быть, и мне с тобой на Родину?
-Давно пора!
-Замётано! Да, да!
Хочу я посмотреть, где были пройдены
Мои – совсем не худшие – года!

         15

И вот мы с ним летим через Атлантику.
Иллюминатор тёмный, но уже
Внизу мелькнула искра первой ласточкой –
Встаёт рассвет на русском рубеже.

-Смотри! – шумит Иван с улыбкой. – Солнышко,
Оно встает в России, а не там…
Смотри, смотри! Весёлые подсолнухи
Мордашки поворачивают к нам!
-Ты тише. Ведь народ…
-Пусть просыпается!
Где балалайка?
-Дома.
-Вот те раз!
А то бы я сейчас разбалалаился,
Частушкой бы разлаялся сейчас!

 В нём было что-то детское, беспечное.
Да он и полетел-то как дитя;
Махнул рукой – работа бесконечная,
А жизнь, она кончается шутя.

В мои глаза он посмотрел внимательно.
И табакерку старую достал.
-Вот прилечу, проверю обязательно,
Каких ты петухов там воспитал.
-Поют, Ванюша! Никуда не денутся.
-Откуда ж столько нечисти тогда?

К нам подошла, в пилотке, красна девица.
-Простите, здесь не курят, господа.

-Мадам, я не курю сто лет, наверное.
Я только пью до чёртиков порой! -
Иван смеялся. - Да, привычка скверная.
Но что поделать, если я такой?
Он втихаря нажал, где кнопка пряталась –
И в табакерке чёртик заплясал.
И стюардесса бедная попятилась,
Распахивая синие глаза.

           16

…Потом я вздрогнул.  Утро было раннее.
«Где самолет? Приснилось? Вот мура!»
Волна точила берег ржавым рашпилем.
Восход в тумане – бледная дыра.

Иван был мрачноватый и взъерошенный,
Глазами половицы ковырял.
И я стеснялся, будто гость непрошенный.
Чего стеснялся – даже сам не знал.

Коньяк в его рюмахе вспыхнул солнышком.
-Ты будешь?
-Нет.
-И правильно. Не пей.
-Значит, раздумал?
-Да куда? Чего уж там…
Зачем тревожить призраки полей?

Я процедил свой кофе через ситечко.
Иван смотрел в окно, в туманный сад.
-Я всё хочу спросить, как там Васильевич?
-Да он уж помер. Года три назад.

Вдруг вороньё проплыло чёрным ворохом
И пепельно осыпалось на лес.
И сам себе я показался вороном,
Прокаркавшим худую эту весть.
Пока о смерти друга мы не ведаем,
Пока нам чья-то гибель не слышна –
В мечтах и в мыслях мы с ним побеседуем
И приголубим стопочку вина.
Как часто нам и знать-то не хотелось бы
О том, что имярека нет уже.
И это вовсе не от мягкотелости –
Пускай горит свеча у нас в душе!

Такси стояло, ждало за калиткою.
И мы простились быстро, без возни.
Он проводил меня с такой улыбкою,
Что лучше бы заплакал, чёрт возьми!

          17

Атлантика была тогда не солнечной,
Гулял по океану мрачный вал,
Но у меня подарок был весёленький –
Я табакеркой старою играл.
То высунется чёртушка рогатая,
То спрячется, мигнувши мне хитро.
На крышке инкрустация богатая,
Ну, прямо хоть в ломбард сдавай добро.

Люблю я мерить жизнь сердечной меркою,
А потому с ломбардом оплошал.
В деревню как-то прибыл с табакеркою,
Петух запел – и чёртик дуба дал.
Ну что ж теперь! Не жаль мне той безделицы,
Тем паче, что подарок есть другой.
Посмотришь, так глазам даже не верится –
Молитвохлебный образ золотой.

         18

Исполненный святыми богомазами,
Дорожный, дорогой мой образок,
Украшенный сапфирами, алмазами –
Ты знаешь грусть и пыль моих дорог.
Могу я, ни стесняясь, ни юродствуя,
Гордыню пред тобою приклонить,
Поговорить могу с душою родственной,
Все помыслы, все горести открыть.

Дороги! Сколько было их в судьбе моей!
Что я искал, и что ищу теперь?
Другая жизнь. И никакого дела ей
До радостей моих или потерь.
О, нет! Не собираюсь гневать бога я,
Мой путь удачлив был, и прям, и смел.
Но кажется, что главною дорогою
По жизни прошагать я не сумел!

Да что там я? Об этом ли печалиться?
Страна моя бредет бог знает, где!
В беспамятстве над пропастью качается,
Людей с испугу давит в темноте.
Пусть от меня останется лишь крошево –
Давно уже погибель не страшна.
Я за тебя боюсь, моя хорошая,
Я за тебя молюсь, моя страна!

         19

Пускай в полях восходит солнце ясное!
Пускай роса в цветах, туман вдали.
Блажен, кто испытал эти прекрасные
Минуты пробуждения земли!
Уже крылом встряхнули ветры буйные.
Кричит петух, чтоб нечисть разогнать.
И вечные, и в то же время юные
Пейзажи открываются опять!

Звонит под небом церковь величавая.
Распутица по нивам расползлась.
Труд без молитвы – каторга печальная.
Земля без Бога – просто пыль да грязь.
Пускай опять зарницы разгораются,
И светлый облик бродит пусть впотьмах.
Молитвохлеб над полем совершается –
Высокая молитва о хлебах!..