Казнь

Лорд от своего слова не отказался, и никто не посмел ему и слова сказать. Марису предстояло сжечь на костре, и посередине города шли приготовления к этому действию. На площади установили столб, и сцеллы обкладывали его вязанками хвороста.
Кинф на то смотреть отказалась. Йон, сделав вид, что он верный вассал, тоже отлынул от этого сомнительного удовольствия.
Мы с Черным остались – точнее, вызвались сопроводить лорда на площадь, потому как отсутствие союзников альянса при казни могло навести людей на мысли о расколе в нашем лагере, а этого допустить было невозможно, - да еще Клайд с Натом присутствовали. Они были солдатами, и их подобные сцены смущали мало.
Леди Мелли, впрочем, поехала с нами тоже, и лорд впервые за все время их знакомства высказал ей своё одобрение. Присутствие леди на казни подчеркивало, что Марису будут жечь не за то, что она кинф, а за те преступления, которые лорд приписал на счет Марисы – сам, без суда и следствия. Когда сцелл осуждает сцелла, кто посмеет вмешаться?
Впрочем, леди поехала не только и не столько затем, чтобы присутствовать на казни, сколько затем, чтобы по возможности выхлопотать для Марисы снисхождение. Кто знает, отчего она была так милосердна, и отчего так яростно сопротивлялась сожжению, да только она и слышать не хотела о костре, и ломала голову, как отговорить лорда от этой затеи. По правде сказать, мы с Черным не верили в то, что она сумеет настоять на своем, уж очень лорд был упрям.
Марису до казни заключили в подвал, и, дабы никто не сумел её освободить – а лорд полагал, что в народе могут быть и сочувствующие ей, и поклонники её красоты, которые смогли бы пойти на такой отчаянный шаг, - лорд сам вызвался охранять её. Кроме того, помня о дурной славе Марисы, Терроз подозревал так же, что она может сама попытаться вырваться из темницы и скрыться (он сам именно так и поступил бы), или пасть в бою, прорываясь к свободе, а этого допустить было нельзя. Такая смерть не для палачей!
Но Мариса, очутившись в плену, странно утратила весь свой боевой пыл.
Смиренно сидела она на узкой серой грязной кровати у зарешеченного подвального окошка и смотрела остановившимися глазами на улицу; камни мостовой да пара чахлых цветков – вот что видела она последние часы своей жизни.
Она не кричала, не плакала, не бесилась от злобы, не кидалась с кулаками на кого бы то ни было. Она просто молчала, уйдя в себя, и её неподвижная фигура в белой рубашке смертника казалась приведением.
- Кажется, от страха она тронулась, - шепотом заметил Черный, глянув на неё. Это был лишь миг – лорд, который принес пленнице пищу, тотчас захлопнул двери, словно опасался, что даже чей-то неосторожный взгляд похитит у него его сокровенную жертву, - но и его хватило чтобы понять – Марисы больше нет в этом мире. Она умерла уже, умерла тогда, когда лорд поверг её в бою.
Теперь она даже не притронулась к предложенному ей куску хлеба. Она так и сидела неподвижно, сложив красивые сильные руки на коленях, отвернувшись от всего мира, и её спутанные рыжие огненные волосы, просвеченные единственным лучом солнца, падающим сквозь решетку, напоминали пламя – то самое, что лишит её жизни еще раз.
Леди Мелли тоже была с нами и увидела пленницу.
Лорд особо просил подчеркнуть происхождение, и на казнь прийти так, словно это был праздник – что ж, леди это проделала блестяще. Разумеется, она не надела платья, но выбранная ею длинная красная куртка была богато расшита золотыми нитями, перепоясана на талии искусно выделанным мягким кожаным плетеным ремешком, и с острых концов жестко накрахмаленного белоснежного ворота свисали капли розового жемчуга. Свои золотые волосы леди распустила и надушила лучшими своими духами, а над белым ровным лбом пристроила маленькую диадему, тонкую, почти незаметную, с тремя ослепительно сверкающими кровавыми рубинами. Стройные ноги леди обтягивали белые штаны из наилучшей тонкой шерсти, а на маленьких ступнях были надеты крохотные сапожки из красного сафьяна, скорее похожие на кокетливые сапоги придворной дамы, вышедшей погулять, чем на сапоги офицера. Словом, если отбросить тот факт, что леди была без юбки, а в штанах, выглядела она очень женственно, и ни один солдат нет-нет, да косился на её стройные ноги. Мы с Черным в своих нарядах просто меркли на её фоне.
Мариса безжизненными, какими-то посеревшими глазами глянула на яркую посетительницу, но на лице её ничто не отразилось. Ни-че-го. Ни воспоминаний о том, как и она когда-то щеголяла золотом и драгоценными камнями, которые Андлолор дарил ей, красавице-наложнице без меры, ни памяти о балах и пирах, на которых она, несомненно, блистала, разодетая в лучшие нарядные шелка, ни мысли о том, что все это прошло, утонуло в крови, которую она пролила – ради чего? Почему?
И не было ни зависти, ни злости к леди, которая, как и Мариса, выбрала путь войны, но, в отличие от Марисы, стояла теперь нарядная, как выигравшая повелительница, а Мариса была одета в рубище – проигравшая, павшая…
Что ж, на любой войне есть проигравшие и выигравшие. 
Губы леди скривились, и чего в этой гримасе было больше – жалости или отвращения, - я не знаю.
Все-таки, наша леди была больше солдатом, чем мы полагали.
- Много ли чести, - процедила она сквозь зубы, - сжечь показательно умалишенное создание. Она уже не соперник, и не противник, и не враг. Она просто юродивая. Позор и бесчестье казнить беспомощное существо – а она беспомощна.
Лорда словно шилом ткнули.
С ненавистью он уставился на леди, которая итак была ему словно кость поперек глотки, а теперь еще и вздумала поучать его.
- Мариса умрет, - прошипел он, сощурив свои синие глаза до двух щелочек – черных, непроглядных щелочек. – Безумна она или нет, но она умрет. Я сказал – никакого прощения и великодушия по отношению к ней я не допущу. Что, отпустить её, по-твоему? Пусть идет, побирается по миру – авось, да пожалеет кто убогую?!
- Именно, - процедила леди, напрягаясь. Её спокойные изумрудные глаза смотрели в лицо сцелла, и в них не было страха, даже после всего того, что она о нем узнала. Её рука крепче стиснула рукоять меча, и от лорда не укрылся этот почти незаметный жест. Лорд усмехнулся и отступил от наступающей на него леди. Её смелость понравилась ему; но драться с женщиной?! Этого еще не хватало!
- Вы, кары, слишком много пьете, и потому часто бываете в хорошем расположении духа, а потому милуете своих врагов сверх меры – а они потом всаживают вам в спину  ножи, - снисходительно произнес он, оглядывая её с ног до головы. – Сцеллы иные; сцеллы родятся свободными и смелыми, а за эту свободу надобно платить высокую цену!
Леди вспыхнула тонким нежным румянцем, её ноздри гневно затрепетали. Она гордо вздернула голову.
- Что-о-о-о?! – протянула она, злясь, и лорд отступил от неё еще на шаг. – Я – пью?! Я?! За это оскорбление я тебя…
- Не сердись, высокородная леди, - снисходительно произнес Терроз. – Я не тебя имел в виду, а каров вообще. Великодушие у вас в крови, вы впитали его с молоком матери, и подпитывает его вино, что выпили ваши отцы. И драться я с тобой не стану, так что не сжимай так сильно свой меч, не дразни его понапрасну, ему никогда с моим не скреститься, – еще не дрался я с женщинами, вот стыд-то! Это действительно было бы бесчестьем для меня. А честь, честь крови и моего племени, – если ты понимаешь, о чем я говорю, - для меня значит многое. 
- Драка со мной сделало бы тебе больше чести, чем казнь сумасшедшей! Я, в отличие от неё, могу защищаться!
Черный, на лице которого по обыкновению была надета маска, опустил лицо и усмехнулся, стараясь скрыть свою улыбку, и я понял, отчего. Его насмешило то, что упрямый лорд пошел на попятный  и практически принес свои извинения леди – упрямый лорд, который готов был хамить всему свету!
Все-таки, наша леди была больше офицером, чем мы полагали, коли даже строптивого лорда она сумела заставить извиниться.
И – она была больше женщиной, чем какая-либо иная, потому что лорд в ней женщину увидел. И ему даже не пришло в голову то, что Мариса – тоже женщина, а с нею он дрался с превеликим удовольствием.
Впрочем, леди не собиралась сдаваться. Да, она была женщиной – а настоящая женщина всегда сумеет найти лазейку в обороне самого непробиваемого мужчины! И когда на губах её заиграла, я бы сказал, дьявольская улыбка, я понял, что она добьется своего.
- Да уж, хорошенькое нам предстоит занятие, - громко бросила она в спину отвернувшемуся от неё лорду. – Сжечь живьем женщину-сцелла!
Лорд снова подпрыгнул, как ужаленный, и молниеносно обернулся к леди. Леди усмехнулась еще разок, глядя в его глаза, и продолжила:
- Интересно, не пострадает ли твоя честь, когда твоя храбрая соплеменница начнет визжать и плакать? – лорд побагровел от ярости, и я не скажу точно, на кого он злился больше: на Марису, которая вполне могла устроить такой постыдный (с точки зрения сцелла) концерт, или на леди, которая напомнила ему об этом. Самое забавное, что если б это произошло потом, на костре, лорд не обратил бы на это никакого внимания. Никто бы не обратил; но сейчас, после разговоров о чести и достоинстве…
- Да, - продолжала беспечно леди, словно не замечая, что довела лорда почти до бешенства своими гнусными инсинуациями. На лице её теперь было совершенно ангельское выражение. – Она натворила много страшных дел! Она страшно прославила ваше племя – ежели вы, сцеллы, в отличие от нас, мягкосердечных каров, признаете такую кровавую славу. Теперь всякий скажет, что сцелл – это страшное, сильное существо, не знающее пощады. Но вот храбр ли сцелл? М-м, дайте подумать… и когда люди на площади услышат её униженные мольбы о пощаде, и её стыдное покаяние, какова станет  слава о сцеллах  в умах? Она труслива, ты сам говорил. Даже я слышу, как дрожит её сердце от страха, и она не умерла до сих пор лишь потому, что разум милосердно покинул её. Она не сумеет достойно умереть на костре – достойно твоего племени.
- Что… что за беда, - хрипло произнес лорд. Клянусь, он готов был удавить леди. – Она ославила наше племя, это верно, и от жестокости её содрогнулись земли, а она… она не понесет за это наказания лишь потому, что труслива?! Она должна ответить за свои грехи!
- Да, это так, - продолжала леди все более смело и раскованно. – И поэтому я, карянка, по обыкновению своему предлагаю милосердие, как решение этой проблемы. Мариса умрет непременно. Но не от пламени – это смерть страшная и отвратительная. Ма-аленькая услуга палача – и все довольны. Мариса покинет этот мир достойно и не так страшно, и честь твоего племени более не пострадает.
Лорд сузил глаза; леди тоже пошла на попятную – это были уже переговоры, честная сделка.
- Говори, - произнес он. – На что ты намекаешь?
- Отвар ядовитой травы, - ответила она. Черный утвердительно мотнул головой. – Мы отравим её перед сожжением. Трава парализует её тело, и к моменту, когда огонь коснется её, она ничего не почувствует. Возможно, она уже будет мертва. Это милосердно.
Лорд сердито сопел; ему страсть как не хотелось соглашаться с леди, но она была бесспорно права: Мариса труслива, и достойно перенести казнь..? Сцелл, валяющийся в ногах у своих победителей и скулящий, воющий, выпрашивающий снисхождение – вот гадость-то! Не пойдет ли в народе слух о том, что сцеллы на поле боя жестоки, да, но как дело начинает пахнуть жареным, они пасуют и начинают рыдать и пресмыкаться, как самые настоящие рабы?! 
- Согласен, - рявкнул лорд. – Давай свою отраву!
Леди еще раз улыбнулась и полезла за пазуху. Из потайного кармана она извлекла маленький изящный флакон – в таких обычно дамы хранят духи, - и подала его лорду. Лорд откупорил его и с подозрением принюхался.
- Этого достаточно, чтобы смерть наступила в течении часа. Ну так что?
Лорд без слов рванул засов на дверях тюрьмы Марисы, и распахнул двери.
При появлении его застывшая в ненормальном оцепенении Мариса вскинулась, вскочила, уцепившись побледневшими руками в свою рубаху. Глаза её приобрели более осмысленное выражение, в них появился ужас, дикий животный страх, и от первого же шага лорда в её последнее убежище из горла её вырвался сдавленный, унизительный бабий вой. Рот её некрасиво распялился, и по щекам полились слезы – ручьями, отчего лицо стало совершенно мокрым, и приобрело еще более отвратительный вид.
- Нет! – закричала она, дергая свою рубаху. – За что?! Нет! Нет!!!
И она закатилась в истерике, упав на пол и катаясь, колотя ногами. Лорд отшатнулся с отвращением, крепко сжимая склянку в руке.
Леди смотрела на эту сцену совершенно спокойно, даже умиротворенно, словно она не видела этой ужасной сцены и под её белым лбом текли только спокойные ясные мысли.
- Ну? Что я говорила? – произнесла она. – Одного твоего присутствия достаточно, чтобы напугать её до смерти. Что же будет потом? Это не кинф, лорд, и не воин, и не противник. Она не воевала – она тешила свою извращенную ярость. Ей доставляют удовольствие муки других. Так что костер, на котором погибают воины – это слишком почетно для неё. Жаль, мы, добрые кары, не придумали казни для негодяев и тех, в чьих душах живут демоны, подстрекающие людей на ужасные, жестокие, омерзительные дела. .
Услышав это, Мариса перестала биться в истерике, и приподнялась на локтях. В её огромных глазах, утративших уж всякое достойное человеческое выражение, появилась надежда, ужасная, преступная надежда! Вмиг в сознании её пролетели призраки всех её злодеяний, все замученные ею люди прошли страшной вереницей, и промелькнул далекий отсвет от того наслаждения, что она получала, убивая. Она готова была принять любое наказание, лишь бы ей оставили жизнь! И где-то в глубине её сердца я прочел еще более страшную надежду, всего лишь искорку, но от одной этой вспышки мне стало жутко, словно это меня собирались возвести на костер – Мариса надеялась, что когда-нибудь снова сможет причинить кому-нибудь боль… когда-нибудь… она согласно подождать, долго…
Лорд отвернулся; эта плачущая красивая женщина была ему омерзительна.
- Да уж, - процедил он. - Свиньям не отсекают голову, как аристократам! Она не достойна такой чести! Опоить её помоями, засечь до смерти и выкинуть подыхать на свалку! – его голос загремел, он шагнул к Марисе и ткнул ей под нос склянку: - Пей, ничтожество, и сдохни так, чтобы никто не видел твоего позора!
- Нет!!! – завопила она так, что уши заложило, отползая от лорда задом наперед. Один вид Терроза приводил её в истерику, и любое его движение заставляло её прятаться от него. От ужаса челюсть её мелко тряслась, и чуть слышно стучали зубы. – Суд! Почему не было суда?! Я хочу суд!!
Мариса хотела суда потому, что этот процесс давал ей отсрочку – хот на день, хот а два, но все же! И потом, возможно, она сумеет разжалобить сердца судий? Она так красива; она умела добиваться желаемого.
Эта возня приводила лорда в бешенство, он кусал губы от злости. Не будь леди – о, если  не эта леди с её высокопарными штучками! – он бы уже давно кинулся на Марису и втолкнул бы ей в глотку этот яд, даже если б ему и пришлось при этом накормить её толченым стеклом! Но присутствие леди заставляло его держать себя в руках, уж он сам не знал почему, и сохранять достоинство, подобающее ему.
- Пощадите, - вскричала Мариса, - пощадите меня! Костер… нет, нет!!!
- Она не возьмет яд, - сказал Черный презрительно. – Она уже лужу на пол пустила с перепугу. Да что её спрашивать! Давайте я ей голову отрублю, и все.
Мелли молча и сурово смотрела на пленницу.
- Ты должна умереть, - произнесла она наконец, перекрывая своим спокойным голосом всеобщий гвалт. – Это не сможет изменить ничто, потому что преступления твои велики. Но у тебя есть выбор. Выбирай: или палач разложит вокруг тебя хворост, или ты все сделаешь сама, – леди властно протянула руку к лорду, и тот вложил в её ладонь склянку. Леди протянула её ревущей Марисе. – Сохрани хоть каплю чести, выпей яд. Смерть твоя будет легка. Ты не почувствуешь огня; яд просто уведет тебя в страну снов. Нет – если нет, ты умрешь, объятая пламенем. Выбирай.
Мариса круглыми от страха глазами смотрела на протянутую ей руку. С подбородка её капали на грудь слезы.
- Не почувствую? – прошептала она, клацая зубами. – Не почувствую?
- Ничего; через полчаса ты не сможешь двигаться. Потом просто уснешь. И все.
Пляшущие пальцы Марисы потянулись к руке Мелли. Словно отыскивая что-то на поверхности склянки, Мариса гладила эту склянку, лежащую на раскрытой ладони, прикасалась к ней самыми кончиками пальцев, но взять не решалась.
Наконец взяла, сжала комочек в ладони. Леди опустила руку – и тут Мариса на неё кинулась.
С ревом, с рыком, подобно дикому зверю.
Мариса была чертовски сильна, она могла б поспорить силой и с мужчиной, и наверное она хотела задушить леди. Или загрызть – мало ли, какие мысли вдруг вспыхнули в её голове, - но, так или иначе, а она хотела смерти леди.
Не знаю почему.
Может, потому что леди тоже выбрала путь войны и выиграла.
Может быть Мариса хотела забрать с собою ту, что проявила к ней милосердие – но не в той мере, в которой хотелось бы Марисе.
Но на пути Марисы встал лорд.
Он просто шагнул ей наперерез, закрыв собой отпрянувшую леди, и схватил скрюченные, выставленные вперед безумные руки Марисы.
Она была сильна настолько, что даже с ним ей удалось побороться какой-то миг, и их лица – её, перекошенное злобой, безумное, страшное, трясущее, с прыгающим губами, и его, холодное, словно окаменевшее, - на миг оказались друг напротив друга, но все же он сладил с нею и отшвырнул, брезгливо, словно отряхивая грязь с рук.
Мариса рухнула на спину, стукнувшись затылком об пол, рассыпав волосы. Склянка леди упала на пол и разбилась. Лорд опустил взгляд на неё и усмехнулся.
- Она сделала свой выбор, - произнес он. – Идемте. Эй, там! – крикнул он наружу. – Заберите её!
Услышав это, Мариса взвыла еще раз, словно дикий зверь, и кинулась к разбившейся склянке. Склонившись, припав к полу, она губами собирала отравленную влагу, и, боясь, что её может оказаться мало, вылизывала грязный каменный пол, заливаясь слезами и содрогаясь в истеричном плаче. Её огненные роскошные волосы рассыпались по каменным плитам и волочились в грязи
Смотреть на это унижение было невыносимо, и лорд выскочил вон. 
Когда Марису посадили в возок, она была совершенно спокойна и отрешена. Она не обратила внимания даже на руку лорда, который отер порез на её губе – видно, она поранилась осколком склянки, когда слизывала яд. Её опущенная голова болталась на ослабевшей шее, и шелковые косы, которые пленнице наскоро пригладили, чтобы придать ей мало-мальски приличный вид, застилали бледное лицо. 
Яд сделал свое дело, и в душе безумной Марисы наконец-то наступил покой.
Покой и отрешенность.
Не хотелось ничего.
Не хотелось снова и снова вспоминать свои обиды и горечь, которые привели её к тому, что она озлилась на весь свет и понесла смерть на кончиках своих пальцев. Позабылись боль и стыд, терзавшие её душу, и отступил страх. С неимоверным удивлением вдруг осознала она, что, оказывается, можно просто жить, никому не мстя и не копя злобы, и это хорошо. Как жаль, что до этого не додумалась она раньше. А впрочем, все равно…
Глаза её больше не горели безумным красным светом, и в них отражалось солнце. Марису не беспокоил даже холод. В угасающем её мозгу тянулись воспоминания о теплом лете. Да, о лете…
Она видела свое медовое лето, с жужжащими пчелами, со смехом и танцами, террасы летними вечерами, фрукты, вино, музыка…возок, что вез Марису, то и дело подпрыгивал на булыжниках, сотрясая её тело, отчего она моталась на лавке, как тряпичная кукла, но она не ощущала этих толчков. Она подняла голову, и ей показалось, что она плывет, плавно и медленно, как пушинка по воле ветра, и над её лицом бесшумно, тихо, медленно колышутся ветви деревьев, сквозь которые глядит на землю солнце… Нет сопровождающих её всадников, ни единого, и голоса страшного лорда она не слышала, и весь мир бесшумен, тих, и покоен, и толпа вдоль дороги стоит тихо, и ничто не предвещает беды…
Только однажды её душу кольнуло беспокойство – когда она поднималась на помост. Тысячи глаз смотрели на неё, и она подумала, что негоже ей перед столькими людьми быть в рубашке – в одной лишь нижней рубашке, сквозь которую просвечивало её нежное тело. Стыд заставил одну её руку подняться и прикрыть грудь.. а впрочем, все равно.
Палач – тихий, невесомый человек, чьи шаги не поколебали помост, - рывком порвал рубашку, оголяя её плечи, и она едва не упала, мотнув головой. Она отвернулась от толпы, свесив голову, закрыв атласными алыми косами склоненное лицо, и солнце освещало её обнаженную спину, повернутую к людям – идеально красивую белоснежную спину прекрасной женщины.
Кажется, кто-то что-то сказал о её злодеяниях, и о том, что сечение кнутом должно унизить её, но она не была в том уверена. Может, это всего лишь пчелы жужжат над хмелем, а не люди гудят на площади тысячами голосов.
Палач взмахнул кнутом, и первая багровая полоса перечеркнула её белоснежные плечи. Мариса дрогнула, но устояла. Она не слышала ничего, и ноги начали отказывать ей. Вторая полоса набухла каплями крови, третья заставила рассеченные мышцы сократиться, как от судороги, и четвертый удар свалил Марису с ног. Толпа кровожадно взвыла, увидев, что Мариса повалилась, но Мариса того не услышала. 
Впрочем, ей это было все равно. Звуки перестали доходить до её сознания совершенно, она слышала лишь гулкое бульканье и свое дыхание, которое почему-то становилось все быстрее и быстрее, и мир уже не поспевал за ним.
Марису подняли и прикрутили к столбу. Поверх веревок, которыми её бесчувственное тело привязали к столбу, её грудь перечеркнули цепи – она смотрела на блестящие звенья, впившиеся в ткань рубашки, почему-то испачканной кровью, кое-как прикрывающей грудь, и удивлялась тому, что не чувствует их. Она так и не произнесла ни звука, даже когда один из сцеллов, выправляя её длинные волосы, запутавшиеся в цепи, и неловко тянущие её голову на одну сторону, дернул и нечаянно вырвал клок. 
Зато вдруг обострилось её зрение. Она на миг обрела способность видеть все до мельчайших деталей, даже мошку, крошечную точку с тонкими невидимыми крылышками, которая ползла по блику, играющему на звене цепи. Глупое существо, оно погибнет вместе с нею, с Марисой, потому что такое маленькое, и не успеет улететь, стоит первой же горячей струе воздуха подняться вверх. Впрочем, смерть не так страшна, да…
Рядом с помостом, на который возвел её палач, был лорд Терроз. Он сидел на коне рядом с теми, кто возглавлял Северный Альянс – Мариса узнала всех, и пакефидцев, и каров, и даже заметила, что названной королевы каров нет, -  и смотрел на неё. Мариса не поняла, какие чувства были написаны на его лице, оттого, что мозг её просто разучился уж понимать. Лорд смотрел на неё, но она не испытывала больше стеснения от своей наготы. Теперь отрешенность ото всего на свете владела ею, и даже первые языки пламени, объявшие хворост, не вызвали в ней никаких чувств.
Вообще.
Она слышала, как трещит хворост, как огонь лижет веревки на её груди, но не слышала, что он, лорд, говорит. Однако, по губам его она прочла его вопрос.
Почему, спрашивал он.
И в этом одном слове он задавал много вопросов.
Он хотел спросить, почему она решилась на такую страшную жизнь.
Он хотел знать, что заставило её наслаждаться чужими смертями.
И он никак не мог понять, как она могла отказаться от свободы своей и стать рабыней Короля добровольно, ведь никто её к этому не принуждал…
Мариса подняла глаза к небу.
Почему…
Боюсь, даже находясь в добром здравии, она не смогла бы ответить на эти вопросы.
А если б и ответила, он не смог бы понять.    
Пламя быстро взбиралось вверх по её рубашке. Вот уж её огненные кудри смешались с ним, и Мариса вместе с клубами дыма улетела туда, в небо, в которое смотрели её глаза.