Saudade

сведенная судорогой, не имеющая права ни на тяжелый властный подбородок, на - на, пусть и средний, но рост — должна была улыбаться, сводя лопатки в трепетнейшую близость. от этой близости она скалилась, испытывая неизбывную юродивую боль, отмечая про себя, что теперь уж наверняка кожей выйдут глянцевые стигматы

а потом еще — в глаза все пытались ей заглянуть, влажные всегда, доктор — совершенно качественный еврей, с удушливым запахом старости и песочными холодными руками говорил — душечка, это у вас каналы, каналы так близко. и перед ней плыли, мерно покачиваясь, эти каналы — речные раструбы невы, фонтанки, амур, нигер и совсем еще девочка, напористая — лена, сбивающая с ног и вызывающая эти потоки, сильные, наглые — а доктор говорит — каналы... ни одна сена не сравнилась бы с невесомой этой, оборзевшей от касаний, воды. снова приходилось выворачивать ступни в позиции, как того требовал пьер рамо, делая нажим на досчатую спину, такую же грудь, отсутствие бедер, жира и калорий. навсегда. взамен, всем, даже норовистым новичкам — боль, без меры, совершенно не жалея, худобу — невыносимую, необходимую — кто тебя, корова, тягать будет? и еще, конечно унижение и уродство ступей. то есть, уродство совершенное, неповоротливое — от пуантов, от тертого /из лампочек/ стекла — ведь каждая — конкурент. и ног уже не было. были идеально ровные натянутые жилами колья. струны. деревянные. и все они, теряли в первый же месяц свою детскость, припухлость — деревенели, умом, глазами, улыбками — сука, улыбайся зрителю, он тебе бог! и били еще. по спине. по заднице. по рукам. по чему уж попадалось.
и вот с болью этой — еже и иже — и проявилась эта оглушительная тонкость этих каналов. мужчины робели, теряли дар речи, присутствие и обладание. а меж тем икры ее — каменоломние — сводило судорогой. и каналы прорывало — дамбой, потоком, зарядом, эдектричеством.

она легчала. послушно. очень просто и понятно. как худеют маленькие дети. от хурмы. от войны — не убереженная, неблизкая, без руки в руке, черного моря, города N, родины, азбуки, альфы. в итоге стала омегой. поскальзывающейся. и всегда в отражении. у станка. за работой. стянутая бичевками. тугими проволоками выворачивало тело ее. а кто-то бесстрашно пил. так много, что и морю ее колен не нужно было. и краев не было. и не надо было. только бы воротничок с манжетами сегодня белыми были. тогда уже не страшно. ни даже за себя. пусть уже не будет. отражений. препинаний. расколов — городов, театр таков, что называется Большим. И бОльшего было уже перебор. столько не было. ни остановок, ни снега, такого высокого качества, что пропадало все пропадом — и ножницы, и косые срезы, даже когда тянут тебя за нерв.

а балет — это когда тебе холодно. балет это когда партнер не выдерживает твоего веса, даже если его — веса нет, есть только выдох — все в себя, первая позиция, вторая, выворотку больше. громче. и так днями. пыль церковная и съестная. а партнер скаблится на тебя и руки у него скользят по ее реберным клеткам, где птицы бьются — бурые, дышащие, ничего не просящие. дуры, вобщем-то. совершенные. и вот партнер роняет ее, и я прошу тебя, пусть уже она останется так — чуть надломленная, уснувшая, выпавшая из рук, выскользнувшая обманом из тела своего. пусть уйдет. и снегом все забудется.