Воздушный порт

          Вылет задерживался на неопределённое время. Он подошёл к киоску, купил газету, модный таблоид, проследовал в зал ожиданий, уселся в кресло, раскрыл газету. Новости подлунного мира широкой рекой, статья за статьёй, строка за строкой потекли с газетных полос, ничего и никого кроме знаков препинания не признавая. Корреспонденты – записные эстеты и жуиры – щеголяли изысканными фразами, всевозможными факами, как фраками, освещали мир, погрязший в самом себе, как в дерьме.
         Он помял губы, отложил газету, раскрыл таблоид. С глянцевых страниц расплылись в улыбках мисс мира, вселенной и прочие мисски, выставляя на всеобщее обозрение свои полуобнажённые прелести, побитые, словно молью, различными диетами.
       Он изобразил на лице подобие ухмылки, мол, знавали мы таких, подавил зевоту, возвёл к потолку глаза, вздохнул. Непроизвольно его взгляд соскользнул с потолка на даму, сидящую напротив. Последняя внимательно разглядывала его, изучала, пытаясь очевидно угадать возраст, социальный статус, наконец, толщину его  кошелька. Она взвешивала его на своих непогрешимых весах как возможного любовника, как, возможно, щедрого спонсора. Застигнутая им за этим занятием врасплох, она быстро отвела глаза, закинула нога на ногу, повернулась к нему в пол-оборота, как бы показавая своё безразличие к нему и одновременно пробуждая в нём интерес к себе, как бы приглашая оценить её.
     Лицо её, да и вся она была необыкновенно красива. Казалось, Всевышний воплотил в ней свою давнюю мечту о прекрасном. Все её линии, черты лица, малозначительные чёрточки лишь подчёркивали её необыкновенную природу. Больше всего в ней поражало её умение ценить свою красоту, дорожить ею, правильно и непринуждённо подавать окружающим, словно всеми любимое, но дорогое блюдо, заказываемое в особо торжественных случаях.
    Надо сказать, красотки в его жизни играли не последнюю роль. Но горький опыт соприкосновения с прекрасным, я бы даже сказал, столкновения с прекрасным, оставил на сердце ожёг. Он стал более осторожен, сдержан в своих желаниях. Старался меньше провоцировать их. Чтобы не выделяться из толпы, одевался просто, без излишеств. С окружающими вёл себя непринуждённо, запросто. Но за несколько минут каким-то шестым или седьмым чувством она поняла, что это не так, что перед ней не простой смертный со своими нескончаемыми проблемами, а баловень судьбы, господин с туго набитой мошной, Господин с большой буквы – его желания удовлетворены, удовлетворяются, и будут удовлетворяться, а значит, возможно, да-да возможно, конечно, в дальнейшем и её желания. Почувствовав к себе его внимание, каким-то неуловимым, незаметным движением она включила свой внутренний свет – подсветку глаз, интимную музыку своей души. Намеренно неспешно поправила выбившуюся прядь.  Не подарив никакой надежды на спасение, открыла отворот блузки, показав омут груди… как бы приглашая утонуть. Ножки, закинутые друг на друга, стройными линиями потекли, и если бы не туфельки на высоких каблуках, играющих роль плотины, то непременно стекли бы на пол. Бёдра, готовые расплескаться, преполняя чашу его терпения, заполнили чашу её сидения.  Желание обладать ею ударило ему в голову. Он вспыхнул, словно спичка. Кровь загорелась, занялось сердце, подпрыгнув, побежало из груди вон, застряло в гортани, в области кадыка. Ему сделалось душно, нечем стало дышать.
    /Он взглядом раздвинул ей ноги. Рука, заползла в её трусики./
    Она поняла его, приняла его игру, капризно закусила  нижнюю губку.
     /Он гладил её лобок, пальцами раздвинул волглое ущелье, нащупал живую, с рождения пришитую пуговку, подушечками пальцев сыграл на пуговке тремор./
       Она вытянула в проход ножки. Обнажив стройную шейку, закинула назад головку, томно прикрыв глаза, непростительно долго потянулась. Казалось, она развязывала стягивающие тело узелки, вытягивалась в ниточку, продевала сама себя в игольное ушко, и всё ради того, чтобы вышить на его сердце сладострастие.
     У него закружилась голова, но он взял себя в руки. Он знавал таких женщин. Эффектные и неотразимые в толпе, в постели они проигрывали всё, что только можно  проиграть. Как только они обнажались перед ним, за всей их броской красотой начинала проглядывать холодность. Их страсть оказывалась огнём, намалёванным на губах дешёвой помадой. Секс в оправе их томных охов-вздохов, ничего кроме опустошения в душе и кошельке не приносил. Все их желания были устремлены только на его кредитные зна-ки внимания. Пожив с ними непродолжительное время, он вдруг начинал замечать за ними тягу к его прислуге: телохранителям, водителям, поварам и прочей молодой, налитой соком челяди. С каждой изменой, с каждой новой связью его пассии отдалялись от него. Желая избавиться от них, он покупал им квартиры, загородные дома. Как говаривал в шутку: отправлял их в монастырь, в ссылку.
         Но, словно преследующий добычу зверь, он уже не мог остановиться.
/Задыхаясь, он припал ртом к её груди, языком обвёл набухшие сосцы./
         Иногда некоторые из них пытались вернуться в круг его интересов. Но груз прошлого, воспоминания об их изменах, словно кислота, выжигали все то хорошее, что когда-то он смог вынести из общения с ними.
       /По молочной коже, сравнимой с кожей на попке младенца, он губами спустился к её лобку. Она почувствовала как огонь, принесённый им на кончике языка, поджёг её снизу. Пламя по чреслам поднимается кверху, как занялось сердцу, голова…/ 
      Чем настойчивее становились притязания последних, тем недоступнее становился он. Тем больше находил в них изъянов, в которые совсем недав-но с удовольствием ещё раз оступился бы, и которые теперь спешил обойти, перешагнуть.
      /Не в силах более сдерживаться, он перегибает её через спинку кресел и наотмашь,  со всей силой ударяет своим орудием сзади. Она чуть слышно застонала./
       Он видел, как на его деньги они покупали себе альфонсов, готовых ради их удовольствия разнести их плоть в щепки.
       /Удар следует за ударом.  Её мышцы, воля завязаны в Гордиев узел. Он вновь поднимает свой меч, с силой разрубает этот узел, и протяжный стон, сопровождаемый освобождением от пут, вырывается из её уст./
          Пытаясь продлить свою молодость, обновить свежесть чувств, они изводили массу косметики. Изводили пластических хирургов – демиургов от красоты. Изводили толпы альфонсов, превращая свой альков в пыточную  камеру, кровать – в дыбу. Четвертуя и колесуя, круша свои чресла, они словно старались получить новую форму жизни…
        /И вдруг она поняла, что дальше своих фантазий он не пойдёт. Поднялась и пошла прочь./
        Проводив её взглядом, он встал, прошёл к стойке регистрации. Объявлялась посадка рейса на Нью-Йорк.