Карусель

Над миром горит голубая эмаль,
летят разноцветные флаги,
и ангела тоже ни капли не жаль -
он склеен из белой бумаги!

И тщетно в трубу он трубит, но зато
как светится чисто и поло,
когда выдувают небесный простор
округлые щеки Эола!

Трещит и качается цирк шапито,
и все это строят для сноса,
и все это вместе в неведомо что
вонзается криво и косо.

И все еще где-то стучат молотки,
визгливо работают пилы,
и все это там, над обрывом реки,
и лишь облака на стропилах.

Весь мир на игрушечных пяльцах распят,
он вымочен в синем растворе,
и ангела вновь опрокинуть хотят
в дрожащее в блюдечке море.

И все это даже не стоит труда,
ни даже обрывка бумажки,
когда это рушится в крике туда -
в прохладную каплю на чашке.

И все это вобрано в каплю одну,
в едва ощутимое жженье,
когда удивленное сердце в плену
у рвущейся пленки движенья. -

 

И ангел на шпиле повернут лицом
туда, к городскому туману,
где кто-то под занавес, перед концом,
повернут случайно и странно:

уже и в стекле окровавлен розан,
осколки торчат, как живые,
а с башни далекой как будто в глаза
живыми глядят в жестяные…

Потом он, конечно, рукой проведет,
черты подвергая цензуре, -
… а там, за чертою, окрестность растет,
как мир на старинной гравюре.

И снова высоко стучат молотки,
спекается пыльная корка
и с криком в ладошку свои коготки
вонзает босая жонглерка.

И снова она пропадет ни за грош,
ведь это грошовое дело,
и скоро она упадет, как Гаврош,
когда в него пуля влетела.

И там напоследок погибнем и мы,
прибитые к миру без цели
старинным, мучительным, кровным, немым
романсом Твоей Карусели.