Из незапамятных времён

Я возьму с собой во мглу
(в ту, которой я не пара)
те деревья на углу
и кусочек тротуара.

На другое – крупный счёт,
и его не оплачу я;
ну а – что во мне живёт,
неспросяся утащу я.

Ведь нельзя отнять закат,
запретить листву и лавку,
да хотя бы листопад,
словно пятую поправку.

Я в твою влюбился злость,
словно в флаги демонстраций,
мне в твое лицо пришлось
не уверовать – ворваться:
в – чтоб мирно зуб вступал
с добрым мясом в поединок -
незатупленную сталь
вкось твоих зубных пластинок,
в тень хрустящей – так чиста! -
ясной, как в реке заплатки,
цапельной, летящей вдаль
с рыбою во рту, повадки…
Ты была такою, что
остальные – просто попки:
продолженьем золотой
уходящей в небо скобки.
Как травинка сквозь асфальт,
да и сквозь гранит, положим,
ты единственной росла
не в семье – а в мире божьем.
Незапятнанной, как блеск,
освящающий предметы…
Словом, некий интерес.
Неужели было это?

Это все мартышкин труд,
так уж мир устроен мило:
всё на свете отберут,
все оставят так, как было.

Так, как было: было бы,
кабы всем не нужно кушать:
нерасшибленные лбы,
нерасплющенные души.
И не только ради зла,
длится день не ради денег –
нераспятые тела,
незатасканные тени.
Незакрытые глаза –
это уж моё хотя бы! –
незахватанный азарт,
незалюбленные бабы! –

Мир на этом завершен,
соскользнул в бороздку ту же,
словно выплеснулся он
в обложные эти лужи.
Мне опять в дождях гореть
и потом застыть навеки
насекомым в янтаре
в мутном зеркале в аптеке,
где болящий умилён,
хоть его болезни крепки…
В незапамятных времён,
но невыдавшемся слепке. -

Где большое реноме?
Где мое большое дело?
Умиление в уме,
пусть отринутом всецело.
Я, подруга, не холуй.
Мне тебя не станет жалко:
ты ведь тополь на углу,
ты моей души скакалка.
Если даже и без «но»,
то – и что потом ни делай! -
в этой проруби съестной
ты была как лебедь белый. -
Столь весёлые дела,
что о том отдельно пишут
и, похоже, в основном,
те, которые не дышут.
И от них такой душок
(а ещё - такая милость),
словно гадостью во мгле
провело – и испарилось.

Протекает эта мгла,
неземная участь эта
от угла и до угла
от рассвета до рассвета.

- Я хотел бы твой уют
оградить (пусть даже в морге!),
продавать, что продают
в кооперативном торге.

Только я - чертовски чужд
каждой местной половице.
Вот - с одной из местных нужд
припосмел я объясниться.

Долго мирно ей толкал
речь, достойную Сенеки… -
Но пожалуй что пока
мы друг другу – человеки.

Долго портили мы кровь
обоюдным испытаньем.
Безнадежным пониманьем
начиналася – любовь?