Последний парад. Глава 2. Жаббервоги

                «УПЫРЬ – кровососущий  мертвец народных
                сказок. Не бывает. В действительности упыри
                (вурдалаки, вампиры)  –  это маги, по тем или
                иным  причинам  вставшие  на  путь абстракт
                ного зла.»
                А.и Б.Стругацкие. «ПНВС».

А в Управлении слухи ходили
Очень упорные, что, мол, грядёт
Скоро проверка. И боги судили,
Что в Управлении произойдёт.
И поговаривали, что Наследник
Новый объявится на небесах,
Что д’Юмадонн доживает последний
Срок, а итоги его на весах.
И торопилась Наина на встречу:
Эта комиссия уж прибыла.
И выполняла заданье в тот вечер:
Тайную почту Наина везла.
Это письмо подготовил Андрюхин.
В нём от Директора имени врал:
Я, мол, отрёкся и власть в свои руки
Чтоб Генинспектор немедля забрал.
Но он не знал, что вопрос о Патенте
По результатам проверки решён,
Акт был подписан. И в том документе
Власти Директор был, как бы, лишён.
И не придавши посланью значенья,
Горбиков прибыл, документ забрал.
Зам же Андрюхин тогда с увлеченьем
Новый придумал для дела финал.
Чтобы Наине с комиссией строгой
Там поработать и очаровать
Членов комиссии той хоть немного,
На свою сторону завербовать.
А д’Юмадон, о письме том не зная,
Сам шлёт к Инспектору срочно гонца.
Гений Юркольцин же, славы желая,
Миссию выполнил ту до конца –
И возвратил он регалии власти.
Ну а Наина хоть к ним добралась,
План удался ей лишь только отчасти,
В целом затея же их сорвалась.
И заместитель ей выговор сделал:
Молокосос, мол, тебя обошёл.
Ная-красавица сразу вскипела:
«Я отомщу и сотру в порошок!»
Но заместитель из этой победы
Гены Юокольцина пользу извлёк:
Он ведь сумел отодвинуть их беды
И заслужил у него кошелёк.
Всё ведь, как будто, на месте осталось
И заместитель опять при своих.
Глаз положил на посланников малость:
Вот бы склонить всех к себе четверых!
Наю он отговорил от отмщенья.
Гений пытался с ней дружбу завесть,
Но непреклонно Наины решенье:
Рано иль поздно, ему будет месть.

В общем, стараньями Гены-проныры
«Флага» угроза там отменена
И власть над «Лесом», «Скалою с сортиром»
Так же Директору возвращена.
План перемен в Управленье наметил
Старый Директор. И первый там шаг –
Чистка по кадрам на всём на том свете,
«Шмон» провести на святых небесах.
«Шмон проводить поручил он Атосу,
Бывшему мужу Наины. И он
Очень серьёзно занялся вопросом,
Многим запомнился страшный тот «шмон».
И по словам самого д’Юмадона,
Произошёл в нашем небе раскол:
Те, кто остался лояльны к закону
И в оппозицию кто там ушёл,
Ну, разумеется, из пострадавших;
И хотя должности и лишены,
Квалификации не потерявших –
Это в Управе признать все должны.
(Те полубоги из кадров Кронида,
Что он впустил к себе с материка.
Были они КАК БЫ боги по виду,
Но и ущербными были слегка.)
Этих ребят оч. умелые ручки
Враз применение к делу нашли:
По лабиринтам чистилища кучки
Тех «оппонентов» везде разошлись.
Ну а чистилище то не случайно
Всюду с «Машиной посадки» впритык.
И не один, постаравшийся тайно,
Прямо сквозь стену в «Машину» приник.
И устремилися частью в Россию,
В дебри младые, детями князей.
И породили там злую стихию
Междоусобья на множество дней.
Частью в Европу «прорыли» дороги
И стал сеньор – сам себе господин.
Так в Лабиринты ушли «жаббервоги»,
Мир ИХ преступный, что с ними един.
Эти подпольные входы в «Машину»
Знал и Юркольцин: он множество дней
Входы наносит на схему едину,
Долго колдует Геннадий над ней.
Нет, он конечно не был «жаббервогом»,
Хоть и своих среди оных имел.
И иногда, потихоньку от Бога,
Он самовольно на Землю летел.
Тайны Наины его привлекали.
Но в небесах – лучше не подходи:
Молнии в глазках Наины сверкали,
Сердце во гневе стеснялось в груди.
Раб же Лукич предложил нарядиться
Князем Российским в назначенный год:
В Грузии Ная решила родиться –
Вот на Земле он их вместе сведёт.
В тысяча сто пятьдесят пятом годе
Третий Георгий несказанно рад,
Что родилась дочь-красавица – вроде,
Так летописцы те нам говорят.
Раб же, под именем Абуласана,
В семьдесят первом году говорит,
Что, мол, гостит у кипчакского хана
Князь молодой, превосходный на вид.
Принял Совет тот совет – и царице
Князя Георгия и привели:
«Будешь ты мужем, Тамара, гордиться,
Славою будет для нашей земли.»
Ну а Наина его не узнала:
Маска земная была хороша.
Крепко любила и нежно ласкала
Мужа-красавца царица-душа.
«Несколько времени быв её счастьем,
К славе Грузинской земли», этот князь
«Переменился душой в одночасье»,
Чувства Тамары повергнувши в грязь.
Видно, он выведал тайны при этом,
Всё, что хотел от Тамары узнать.
Ну а Тамара, по воле Совета,
«Долженствовала» нахала «изгнать».
Но за любовь за его заплатила
Щедрой рукой: «Ничего не должна!
Вот мне награда за то, что любила,
Глупая баба, простая жена!»
(Этот «случай» и описан «Дюмою»,
Как в девятнадцатом веке пришёл
Бывший Директор на Землю с сумою,
Он ведь историю знал хорошо.)
И совершивши деяние это,
Стала Тамара царицей святой.
Время её восхваляли поэты
В песнях, как Грузии век золотой.
Ну а Наина на небо вернулась
В тысяча двести году, бишь, седьмом.
Тайна всплыла – и она ужаснулась:
«Вот над моим кто смеялся умом!
Ах ты, подлец, недостойный иуда!
Век тебе этого я не прощу!
Что ж, сколько времени ждать я не буду,
Но всё равно я тебе отомщу!»
Этот молодчик, надевши личину,
Ловко использовал «женский вопрос».
Вёл он себя, недостойно мужчины
(Знал, что его не одобрит Атос!).
Так что его ненавидела Ная
Трижды за дело! И это была
Ненависть женщины к хаму святая,
Что её душу обидою жгла.

А д’Юмадон «Положенье» нарушил
Сам о «Престолонаследии», взяв
Прямо в наследники младшую душу,
Старших богов в этом право поправ.
И назначенью Наследником Руди
И объявила Наина войну:
«Так незаконно – и это не будет!
Все перемены пущу я ко дну!»
Видя, как Савва события двигал,
Наша Наина решилась на то,
Чтоб «отравить ядовитою книгой»
Тихо Рудольфа. Об этом никто,
Кроме Вязанского, вовсе не ведал.
Ну а Максимыч, подсунувший «яд»,
Знал, что сей путь приведёт только к бедам,
Но результату любому был рад.
(Знала она, что Рудольф ищет книгу:
Тема была перед ним «матрикат».
Но опоздала Наина с интригой:
Тему решили лет много назад.)
А результат превзошёл ожиданья:
Эту «отраву» в той книге прочёл
Сам д’Юмадон. И «отравлены» знанья
В дело немедленно сам произвёл.
Этой «отравою» лишь ускоренье
Всем переменам Наина дала,
Не помогло это ей «отравленье»,
Лишь осложнила на небе дела.

Ну, д’Юмадон-то о тех «жаббервогах»,
Как и о множестве «дырок» тех, знал,
Но не боялся их: что они Богу?
И он Рудольфу спокойно сказал:
«Это тебе они все экстремисты,
Мне же – сотрудники в нашем аду.
Знаю, что грешны, что каждый – нечистый,
Но я управу всегда им найду.
Видишь, в каком я перенапряженье,
Занят я небом пока, не Землёй:
Восстановить надо мне положенье
И до конца разобраться с тобой.
А «жаббервогам» сострою я фигу:
Вон, «Змей Горыныч» «мирить» всех готов! –
И он «моголо-татарское иго»
Двинул на Русь из восточных краёв.

Годы прошли – как дожди прошумели.
И вот наметил старик д’Юмадон
Славный «поход за захват Ла Рошели» –
Так в «Мушкетёрах» опишет всё он.
Целых семь лет – и в России, и рядом, –
Одновременно из славных имён
Цвёл тот букетик. И первый из ряда –
Митрополит Алесей-д’Юмадон.
Сразу за ним же шёл славный игумен,
Князь Радонежский – Быкоцкий Рудольф.
Дальше – Маргаков, и смел, и разумен,
Взял он Донского Димитрия роль.
Дата рождения третьего друга –
В летописях не отмеченный след:
Брянский боярин – Вязанский, с заслугой:
Мужественный Александр Пересвет.
Так же подпольно в Россию прибудет
Некто Ослябя, монах Родион.
Всё за Рудольфом подсматривать будет
«Друг» их Юркольцин, нахальный шпион.
Ну а потом уж – соседи-литовцы.
Зам д’Юмадона Андрюхин наш стал
Князем Великим Литовским Витовтом,
Мужеством, славой и честь блистал.
Вот у него и родилась дивчина,
Софьей назвал её добрый отец –
Мудрая наша старушка Наина
С Дмитрия сыном пошла под венец.

А в небесах продолжалось броженье.
Те, кто узнали Маргакова «меч»,
Но были мирными по убежденью,
Тоже сквозь «дыры» пустилися бечь.
И на Земле, в этих «райских угодьях»,
По Европейским большим городам,
Вызрели новой религии гроздья –
Протестантизм, что родил себя сам.
Сразу на небе его окрестили
«Флорой», за то, что, подобно цветам,
Точно растения люди те жили,
Труд предпочтя равнодушным богам.
Ну а душою движенья на небе
Был наш Наследник, Быкоцкий Рудольф.
Официальным он лидером не был,
Но воспринял протестантскую боль.
Наша Наина рвала и метала:
Ведь заместитель у Бога она
По воспитательной части! Навалом
Дел, так ведь «флорой» заняться должна!
«Вот же Господь мне послал испытанья:
Этот раскольники и «флора» его!
Надо пресечь все его притязанья
И устранить и его самого».
(Знала, конечно, не против приказа
«Вырос цветок у дороги Лесной»,
Да вот защитник был, точно зараза,
Костью был в горле Наины самой!)

Обескураженный сим поворотом,
Этих событий такой остротой,
Он разразился в «газете» работой –
Прямо поэмой! – о флоре о той.
Смысл же «поэмы», по сути, сводился
Им к утвержденью, что «флоры» цветок
Не беззаконно в «Лесу» распустился:
Есть же приказ! И ему, значит, срок.

ПОЭМА О «ФЛОРЕ».

«…Так называемая эта «флора» –
Цивилизации новый росток.
Верю, она расцветёт, как Аврора,
Что озаряет собою восток.
Вот говорят: «Флора» есть разновидность,
Будто, преступного мира». Ах, вздор!
Их преступлений глазами не видно
И ни один здесь не пойман, как вор.
Мир НАШ преступный (сиречь – «жаббервоги»)
Паразитирует прямо на нас,
НАШИ они пресекают дороги,
Пользуясь слабостью власти подчас.
«Флора» – своими шагает путями,
Цивилизацию строит свою.
Наши преступники ближе к нам с вами,
Чем эта «флора», на том я стою.
Объединяет преступность ту с нами
Общность системы из ценных вещей,
Что признаём мы за ценности сами,
Внешний престиж тот же самый у ней.
Дух же у цивилизации «флоры»,
Прямо скажу, совершенно иной.
Ценности наши для них – за забором,
Ценности нет в них для них никакой.
Ценности их же для нас – за пределом
Нашего смысла, «кошачий язык».
Ну а до «кошек» нам нету ведь дела,
Кроме людей, кто к тем «кошкам» привык.
«… «Флора» – ещё дикари, что до нашей
Цивилизации не доросли»?
Это не верно. На нашей же каше,
Нашей же почве «цветочки» взошли.
Да, дикари это. Но совершенно
Типа особого: это народ,
Что божий плод наш вкушал постепенно –
И с отвращением бросил тот плод.
Суть же того, что вокруг происходит,
В том, что, как видно, на небе никто
Не понимает ту «флору». Но, вроде,
Это понять и не хочет зато,
Вот в чём беда. Потому, что всем людям
Кажется, будто бы и понимать
Нечего здесь, ясно всё, как на блюде,
Скучно, мол, даже и в голову брать.
«Флора» не есть нечто внешнее людям,
Что-то отдельное так же от нас –
Некий опасный и гадкий ублюдок,
Зверь отвратительный о восьми глаз,
Что надлежит или враз уничтожить,
Или куда-нибудь прочь отогнать,
Чтоб из «детей» его наших не множить,
Чтоб не мешал нам спокойненько спать.
(Кстати, куда «отогнать» вы хотите?
Может, на Марс? На другую звезду
Или галактику? Вы извините,
Но «зверю» места тому не найду.)
Вот говорят: «Флора» – наше страданье,
Наша болезнь». Что ж, возможно, и так.
Может быть, это и заболеванье,
Может быть, гнойный и страшный желвак.
Но тогда нужен здесь врач несомненно,
Знанья носитель, профессионал,
Что с милосердьем придёт непременно,
Пляскам шаманским положив финал.
И никакого чтоб самолеченья!
И никаких шарлатанов притом,
Знахарей, с водочкою для забвенья,
Или с ножовкой, или с топором!
…А может быть это, как бы стихийно,
Прямо на наших квадратных глазах
Здесь возникает сама, не насильно,
Новая ветвь от культуры? В слезах,
В боли, в крови, в нечистотах – иная
В образе жизни, в привычках, – во всём
«Храма» огромного часть составная,
Что мы культурой Земною зовём?
И тогда боль, нечистоты – то роды!
Пусть непригляден, уродлив малыш,
Гадит, вопит он на многие годы,
Но обречён он на рост и на тишь!
И во вполне обозримые сроки
Он обречён занять место своё
В нашей структуре, такой однобокой,
Жёсткой такой на иное житьё.
Но если так, то избави нас боже,
От повивальных, нечистых старух.
Так же и от абортмахеров тоже,
Что к новой жизни враждебен и глух…»

Ну а Алексий Московский и Руди
Дело закончили в пустыни той –
И возвратились на небо, как люди,
Запечатлевшие след свой святой.
А в Управленье он изготовляет
Срочно приказ на Рудольфа, чтоб он
Стал бы Директором. И отсылает
На Материк, чтобы был утверждён.
Верные люди на «почте» небесной
Предупредили Наину, что шлёт
На Материк документ неизвестный
Их д’Юмадон: что-то произойдёт!
Ну а Наина папашу Витовта
Предупредила: дела на Земле
Ты закругляй – и на небо готовься,
Там же ты скройся в таинственной мгле.
Князь так и сделал. В Кольцо же вернувшись,
Он в Управлении не заспешил,
А притаился. И «в плащ завернувшись»,
Всё по ночам «по Парижу» бродил.
Тут возвратилась и Софья-Наина.
Сразу на «почту»: пришёл ли пакет?
И ей ответил агент-образина:
Мол, успокойтесь, ответа всё нет.

Время на руку Наины играет,
Раз тормозит тот процесс в небесах.
И вот она непременно желает
Документально, а не на словах
От д’Юмадона иметь разрешенье
На проведение «чистки Земли»
От протестантского там увлеченья,
«Флору» чтоб били, давили и жгли.
Но, несмотря на Наины давленье,
Ей удалось от него получить
Только лишь устное НЕЗАПРЕЩЕНЬЕ
Тех гугенотов в Париже побить:
«Вы говорите, они – «жаббервоги»
Те же? И вы, значит, веру храня,
Им бы желали закрыть все дороги?
Действуйте, действуйте, но без меня!»

Вот, наконец, возвратились приказы
С Материка. И на каждом – печать.
И д’Юмадон тут решается сразу
Против Наины приказ подписать.
(Этот приказ подготовил Маргаков:
Он раньше Руди в Управу пришёл,
Вынюхал дельце одно, как собака –
И д’Юмадону приказик на стол.)
И чуть помедлив, приказ подписал он.
И тем приказом он и вырывал
Прочь у Наины «змеиное жало»:
Должности зама её он лишал.
Сам же Директор, «отравленный» ею,
Громко, при всех, зачитал тот приказ,
«Цепь золотую» всей власти на шею
Руди надел: «Ну, Рудольф, в добрый час!
Ну а Наину ты вышли в изгнанье,
На Материк – он Рудольфу сказал. –
Хватит терпеть над собой измыванье,
Силу приказ мой тебе эту дал».
Только Наина предвидела это.
И только Савва приказ зачитал –
Выступил сразу Андрюхин в круг света
И тут же И.О. Директора стал.
Восстановил он Наинино «жало» –
Стала Урановна замом опять.
Время как будто бы вспять побежало,
Стала и Акция вновь угрожать.

Ну а в КОМКОНе, куда обратился
Руди по поводу Акции той,
Дали понять, чтоб он не суетился,
Материка «не тревожил покой»:
«…Думаете, Материк, что, не знает?
Знает. Однако молчит до сих пор.
Действовать мне не спеша предлагает –
«По обстановке», – и весь разговор.
И разговаривать с вами не станут,
Вы уж поверьте, на материке.
Ну, может, примут вас, как ветерана,
Ну, посочувствуют вам в уголке.
Только при этом напомнят с участьем,
Что не вводился вам протекторат,
Сохранена полнота у вас власти
И к вам вмешаться-то не захотят» –
Увещевал так начальник КОМКОНа
Мягко Рудольфа – и в общем, был прав:
Раз не нарушена буква закона,
То и КОМКОН не нарушит устав.

И вот тогда у Наины-красотки
В апартаментах её в небесах,
Встреча прошла с тем Наследником кротким,
Что описал он впоследствии сам.

НА ПРЁМЕ У НАИНЫ.

«…Хочешь пари, – говорил он с напором, –
Что ты сама не осмелишься быть
Там, на Земле, в эту страшную пору
И этой Акцией руководить?
Ты всё продумаешь, организуешь,
Речи все нужные произнесёшь,
Проинструктируешь и вымуштруешь,
Дашь им напутствия, лозунг толкнёшь,
Но ты сама здесь останешься, уши
Плотно заткнувши, за этим столом,
Очи закрыв и в броню взявши душу,
Мучаться и ожидать за стеклом,
Чтобы посланцы твои доложили,
Что всё закончилось, всё хорошо:
Столько-то тысяч они уложили,
А миллион – к отреченью пришёл».
Еле сдержавшись, она объявила,
Чтоб прекратил эти карканья он,
Что не в смертях этой Акции сила
И ей не нужен гробов миллион.
Руди же молвил Наине печально:
«Это решенье, Наина, твоё –
Акцию сделать, – прожгло уж буквально
Дырку на совести. И ты её
Срочно латать начала торопливо,
Прямо при мне. И ты будешь латать
Дальше и дальше…»
Но нетерпеливо
Ная, сорвавшися, стала кричать:
«Ах, прекрати демагогию эту
И не выкручивай руки ты мне!
И ты не воображай, что к ответу
Совесть худую поставлю к стене,
Что антимонии вокруг дырявой
Совести этой начну разводить,
Если «детей» отравляют отравой,
Если заразу вы стали плодить!...»
Тут у свидетеля сцены младого,
По малолетству, схватило живот:
(Руди привёл специально, чтоб слово
Наи-крастоки узнал весь народ).
Ну а она, потерявши терпенье,
Всё продолжала на Руди кричать:
«Поздно, уж принято это решенье,
Не собираюсь и я отступать!
Но только пусть не надеются кое-
Кто из высокоморальных господ,
Что им самим отсидеться в покое
В Акции этой начальство пошлёт!
Коль ты меня спровоцировал лично
В Акции этой участье принять,
То и тебе кабинетик столичный
Срочно придётся на «Лес» поменять!
И своим личным, моральным примером
Продемонстрировать свой гуманизм
В Акции этой! Приказ – не химера:
«Искоренить этот протестантизм»!
- Но ведь насколько мне стало известно,
Нету приказа по Акции той.
- Будет! Приказ я устрою чудесно,
В этом ручаюсь тебе головой!»

И вот тогда наш Рудольф обратился
К старому другу, помог чтобы в «Лес»
Скрыться. Лукич же вокруг суетился,
Старый, прожжённый Юркольцина бес.
И родился Руди Томасом Мором,
Сына в «Лесу» себе чтобы «родить».
Так что на небо вернётся не скоро,
С Акцией, видно, им всем погодить.
Молча зубами она скрежетала.
И вот, оставшися с И.О. вдвоём,
Ная  Андрюхину злобно сказала:
«Этот поганец привёл на приём
Мальчика. Не придала я значенья,
А он начал сомневаться при нём
В воле моей при принятье решенья!
Этот его изощрённый приём,
Как рассчитал он, меня вынуждает
Лично принять в ней участье. Иль я
Всё отменю. Он Наины не знает:
Крепче алмаза та воля моя!
Хоть он и скрылся в «Лесу», разыщу я.
Вам же советую срочно издать
Оба приказа. Работу большую
Мне надо срочно организовать.
Ну а его – содержать под надзором,
Только агенты на след нападут.
Нечего цацкаться с ханжею-вором,
Крепок наш славный здесь будет редут».

И только Руди в «Лесу» разыскали
(К дому привязан был: там был прибор,
Чем дух Рудольфа на два разделяли:
Духа от духа «родил» он с тех пор.),
Враз родилась она Екатериной
Медичи. Срочно готовит удар
По гугенотам, с их верой наивной –
«Варфоломеевской ночи» пожар.
Ну а Рудольф «из тюрьмы» обратился
С просьбой законным рожденье признать
«Сына» его. Как Андрюхин не злился,
В просьбе не мог он ему отказать.
Ну а когда тот приказ получили,
Оба вернулись они в небеса.
Но там не долго спокойно пожили:
Шмон по всей Франции уж начался.
И.О. Рудольфу приказ отдал лютый:
Акция распространиться должна –
И он «огнянным» родился Малютой,
С ролью, ужасной на все времена.