Не стало рэма

10 ноября текущего года мы с подругой по службе в Ярославском РОВД стояли на площади Волкова. В театре (том самом - первом в России)должен был проходить концерт, посвященный очередной годовщине праздника, именуемого теперь "день сотрудников органов внутренних дел". Мне не нравится название - анатомией какой-то отдаёт. С "днём милиции" было теплее. Но хорошо хоть "днём полиции" не обозвали. Для страны, столько испытавшей в годы фашизма, это было бы оскорбительно нелепо. Да суть не в этом...
       Мы специально пришли пораньше, чтобы успеть до торжества заглянуть к Рэму в "его" башню. Меняя статусы, она всё равно оставалась для людей нашего поколения (для тех, естественно, кого интересовали творческие шевеления города) местом, где почти круглосуточно (а ведь когда-то он и, правда, ночевал там) жил и творил Рэм. Оля - моя подруга помнила его еще по деятельности в клубе ЯПРЗ.
       "Знаете, как интересно мы встретились?"- щебетала она своим абсолютно юным (не соответствующим её возрасту) голосом. "Нам нужна была помощь студии. Я пошла наугад. А он встретил так по-домашнему - "Садись. Молодец, что пришла." И, выслушав, помог всем, чем только мог. Не ставя никаких условий, ничего не требуя взамен по принципу "баш на баш"... Под её милый и такой знакомый мне рассказ (абсолютное большинства знакомых и друзей Рэма встретились с ним по такому же сценарию)я набирала номер его сотового. "А чай и баранки у него по-прежнему есть?" - Оля продолжила монолог, а я не могла разобрать, чей голос звучит мне в ответ, понимая, впрочем, что, точно, не Рэма. На "кто это?" назвала себя и, еще до официального озвучивания "абонента", поняла, что говорит Андрей - сын "башенного сидельца". Конечно, сразу же стало ясно, что "всё плохо". "Он десятый день в реанимации... В "Семашко", - такая конкретика как-то не уживалась в голове рядом с живущим в ней образом вечно куда-то стремящегося и что-то планирующего на годы вперёд человеком неспортивной комплекции, но наполненного спортивным азартом.
       "Да, баранки и чай у него сохранились по-прежнему, но..." Я, как могла, объяснила Оле, что сегодня чаепитие нам не светит. Не могу сказать, что меня душили слёзы - не было этого. Но удивление несказанное накрыло, как волной штормовой. Наверное, мы не виделись больше года. В ритм моей жизни (я живу с тремя взрослыми одинокими детьми и двумя внуками, и важнее их судеб и проблем нет для меня ничего) посещение "знаменки" не вписывалось. Но Рэм звонил, делился своими, всегда вселенского масштаба, новостями, приглашал к сотрудничеству. Последним его предложением было организовать встречу, посвящённую деятельности недавно ушедшего из жизни писателя и журналиста ярославского Виктора Кирилловича Храпченкова. То есть у меня создавалось впечатление, что Юстинов (Рэм, а не брат и сын его) всегда "под рукой", "никуда не денется"; и я, отговариваясь вечным "не сегодня", утешала себя постоянным "успею". Не успела. Как мы самонадеянны...
       Ангелина Николаевна Храпченкова и стала тем человеком, который вчера сообщил мне о том, что в башне с Рэмом мы уже не встретимся. Никогда. Какая обречённость. Потом были и другие люди, узнавшие об утрате, постигшей наш город. Нина - моя коллега по Фрунзенскому РОВД, позвонила, каким-то  потерянным голосом сообщив: "Лена, мой сын по телевизору увидел и спрашивает: "Это тот мужчина, к которому мы на Суздалке ходили?!" Знаю, что не стал её Миша завсегдатаем студии, но не стерли десятилетия, прошедшие с тех пор, из его памяти человека, который встречал всех такой  по-домашнему тёплой фразой: «Молодец, что пришёл!»  Многие ли слышали (и – слышат) такое от своих родных и близких? А сейчас безликое «привет» стирает остатки русских душевности и гостеприимства из голов идущих нам на смену. Да и наши ровесники  приноровились в этом мире обрывков фраз и осколков мыслей. Так удобнее. Кому?
       Рэм был и остался в памяти сотен людей, знавших его лично, добрым домовым, старавшимся чтобы у пламени, разожжённом его представлением об уюте, согрелось как можно больше людей. Никого не приглашал и не удерживал, но пришедшие однажды, даже уходя, помнили: можно и нужно жить так, чтобы рядом с тобой никто не замёрз от черствости и равнодушия. Киноискусство, которое руководитель «Юности» прививал окружающим, тоже было добрым и человечным, простым и доходчивым,  как  правда, потому, что и рассказывало правду о нелёгкой нашей жизни. Красивую правду. А красота – она не только мир, но и каждого в отдельности спасает…
       Не собиралась я рифмовать грусть по поводу ухода человека, некогда так любимого мною и всегда уважаемого. Но беда и счастье пишущей братии в том, что строки, хоть рифмованные, хоть нерифмованные (прозу, звучащую  здесь, я тоже не планировала обнародовать), приходят, не спрашиваясь. Поэтому вчера зазвучало во мне, а я лишь зафиксировала как неизбежность:
К живому – только обещалась,
А к мёртвому: привет – прости…
Нет – нет, меня не мучит жалость:
Ты не свернул с того пути,
Который Бог любому метит
(Хоть ты фортуне доверял);
Твой   взгляд и добр был, и весел…
Окончен жизни карнавал!
Все маски сорваны, дружище:
Пред Ним такие мы, как есть…
А на Земле всё меньше сыщешь
Любовь, добро, отвагу, честь:
Там – правда! Беготня по кругу
Замкнула здесь любую мысль!
…………………………………………………
Прости, прости свою подругу –
Душой над бренным вознесись…
P.S.
И после стольких жизненных потуг
Мы «обиваем» прежние «пороги»:
К живым собраться снова недосуг,
К усопшим мчим, ломая свои ноги…

Елена Рындина. Ярославль. 14.11.2012. 9.30. К 12.00. пойду, если Господь позволит, прощусь с Рэмом.

       15.11.2012. 11.10. Заснула младшая внучка – тёзка моя трёхлетняя. Болеет и плохо спит по ночам. Днём «добирает»…
       А я мысленно всё смотрю на Рэма, такого, какого увидела вчера  (и каким он никогда не был) – бледного, спокойного, строгого, уставшего. Костюм тоже говорил о том, что не сам он одевался на последнюю (на земле) встречу с родными и друзьями.
        Галстук – другое дело! Рэм всегда носил его с лёгкостью несмотря на мощную шею, крепко державшую его большую и умную голову.  Невольно вспоминаю своего первого мужа, который в театр не ходил из-за того, что  н у ж н о   быть «при галстуке», а тот «душил» его.  Минули такие времена строгого отношения к внешним атрибутам, но раскрепощённее никто особо не стал:  нахальнее – многие. Рэм, от рождения не обременённый формальностями, на каком-то этапе своего земного пути полюбил галстуки. И они смотрелись неотъемлемой его частью, визиткой внутренней интеллигентности Юстинова, не вступали ни в какое противоречие с его модными спортивными курточками.
       Но в роскошной домовине он лежал «как положено», вероятно, вызывая этим внутреннее довольство тех, кого при жизни «доставал» оригинальностью мышления и поступков, и недоумение большинства присутствующих, которые, как и я, тревожно и недоверчиво вглядывались в молчаливо застывшего незнакомца, лежавшего посреди холодного и большого  зала.  Лежащего! Это было особенно не характерно для него.
       Когда он спал, остаётся загадкой. Я помню, как, жалея его, пыталась втиснуть в рамки хоть какого-то режима. Нет, представить Рэма в позе «стандартного» мужчины (с газеткой на диване) было невозможно даже теоретически.  Но элементарный сон! По моему (женскому несмотря на причёску) мнению, он был просто необходим человеку,  то бегающему по территории башни с целью реализации своего (или чужого – это было не принципиально для Юстинова) очередного проекта, то «бороздящему просторы» интернета. «Отключи телефоны и поспи хоть час!» - настаивала я. Он кивал, соглашался (такой человек – никогда не спорил), «калачиком» укладывался  на каких-то стульях и диванчиках, а через десять минут уже бодро обсуждал с кем-то  по телефону (такой человек –  соглашаясь, делал всегда всё по-своему) очередное «башенное» мероприятие. Даже наблюдать этот ритм жизни было тяжело. Каково же было ему нести этот, такой бесценный и такой неподъёмный для многих, груз постоянного человеческого общения? Ведь, чаще всего, к нему обращались за помощью, и Рэм  н и к о м у  не отказывал! А про себя  - только весёлое чириканье: «потом», «не сейчас», «успею»…
       Его отличала абсолютно детская уверенность в том, что вся жизнь движется (не может не двигаться!) в направлении,  задуманном его добрым мышлением и неугомонной энергией. Помню, как в начале нашего знакомства Рэм с упоением рассказывал о муравьишке, которого ему нужно было снять крупным планом: «Понимаешь, я только снимать, а он-то шевелится – живой! Что делать?»  Азарт рассказчика в глазах сменился такой неподдельной радостью по поводу собственной изобретательности, лицо озарила такая безбрежная улыбка, что я в ответ не могла не обнажить в невольном оскале остатки своих зубов, а он продолжал «по нарастающей»: «Взял капельку клея капнул на траву, и туда его брюшком. Такие глазки у него получились!» И я расхохоталась, уже не сдерживаясь! Подумалось вдруг: «Интересно, что муравей от этой фото-сессии испытывал?» А в памяти всплыл эпизод, когда я, четырёхлетняя, не особо обременённая опекой взрослых, строила «дом» для… мухи. В траве размещала «диван», «стулья» и прочие вещицы «мещанского быта», включая «обеденный стол» с  «яствами».  Но мух это не особенно прельщало: они предпочитали бесцельно, на мой взгляд, резвиться на солнечной стороне нашего двора, перелетая со скамейки на стенку сарая. Пришлось «помочь» одной из них: с трудом изловив «избранницу», я бесцеремонно оторвала ей крылья и пустила (без прописки, правда) в «уютное гнёздышко», где в итоге даже «спать уложила», накрыв красивым отрезком ткани. Позванная взрослыми (думаю, на настоящий обед) я ушла, забыв об «осчастливленной» мною представительнице насекомого мира. Вспомнила об этом, став уже взрослой, и испытала жалость и брезгливость. Знаю, что животный мир (в прямом, и в переносном смысле) чище людского сообщества, но эти два чувства  по отношению к представителям фауны не покидают меня до сих пор. Рэм же просто удивил на тот момент тем, как уживались взрослость (за 70 ему было!) и детскость в этом необыкновенном человеке!
       Но главное, что роднило его с теми, кто был «моложе и лучше нас» (с детьми то есть) - абсолютное неумение обижаться. ..
       Мы уже расстались как любящие друг друга мужчина и женщина, но дружба осталась – делить-то нам было нечего, а общность мировоззрения осталась.  Созванивались, в чём-то помогали друг другу. Жизнь продолжалась.  И она была разная. В тот день я не слишком хорошо себя чувствовала…
- Лена, поедем на дачу, отдохнёшь,- он никогда не тратил время на «реверансы», сразу «брал быка за рога». Но я была уже достаточно опытным «быком», и некоторые его невинные хитрости знала.
-Рэм, нужна какая-то помощь?
- Да нет. Только – отдых. И Анатолий Александрович с нами поедет.
       Кто не знал Анатолия Александровича?! Кого не восхищал его голос!? То, что с нами ехал артист Волковского Соколовский, меня, конечно, «подкупило»: врождённая интеллигентность этого человека, столь редкая  (во все времена – не только теперь) порядочность магнитом притягивали к нему  и мужчин, и женщин. Я не была исключением…
       Какое это было красивое и грустное (одновременно) зрелище: земля под яблонями двойным (тройным!) слоем была усыпана спелыми плодами. Позднее (не знаю – почему) я написала об этом стихотворение. Но тогда мы с Соколовским растерянно смотрели на это великолепие, испытывая, думаю, общее чувство вины перед щедростью Природы, которую люди игнорировали.
- Может, соберём по мешку? – не исключаю, что задающий этот невинный вопрос Рэм и сам не рассчитывал на столь щедрый урожай, и искал привычный для него выход из экстремальной ситуации. А это, если вспомнить его биографию, энтузиазм, основанный на молодом оптимизме. Но немаловажного условия для незапланированного оптимизма – молодости у нас и не было. То есть она была: в душе, но тела за ней явно не успевали.
- Нет, Рэм. По килограмму мы, конечно, возьмём: здесь не убудет, а нас не обременит. Но ничего более. Мы – гулять.  – И, наверное, слишком демонстративно, взяв под руку Соколовского, я увела его на берег Волги.
- Леночка! Как-то Вы уж слишком жёстко. – Анатолий Александрович стеснялся своего невольного отказа своему другу, хотя озвучила «приговор» я.
- Ни он, ни мы с Вами не готовы к этому труду «на благо». Я «загибаюсь» с больной спиной, Вам перед спектаклями тоже сюрпризы не нужны.  Он всё поймёт. – Мне удалось, если не успокоить, то хотя бы убедить Соколовского, что криминала в нашем поведении нет, предательства – тоже. Есть неспособность  (физическая – с которой не вдруг поспоришь) оказать услугу хорошему человеку.
       Мы вернулись часа через два. Рэм радостно (я не оговорилась!) сверкнул на нас своими большими глазами:
- Наконец-то! Давайте поужинаем.
       Анатолий Александрович в начале нашего путешествия купил пакетики с гречневой кашей.
Мы все её любили, но с такой упаковкой я раньше не сталкивалась, и приготовила блюдо по стандарту, живущему в голове всякой женщины. Разложив долгожданный ужин по тарелкам, я отнесла их мужчинам, а сама замешкалась с приготовлением чая. Вернувшись, застала  какую-то непривычную для нашей компании тишину: они жевали, сосредоточенно глядя друг на друга. Я присоединилась к трапезе и …поперхнулась первой же ложкой – этот пересол есть было невозможно!
- Господи! Как же вы едите? – да, только в обществе таких по-настоящему интеллигентных мужчин можно было дважды (один раз, оказывается, эта каша была уже посолёна в пакетиках) посолить блюдо, и не только не схлопотать оскорблений, но и ропота не услышать от покорно жующих несъедобное яство.
       Ни тогда, ни потом, никогда Рэм ни словом не обмолвился о несобранных яблоках и испорченном ужине. Он не умел обижаться и на более серьёзные вещи, а бытовые неудобства  любого  уровня просто игнорировал. Так счастливо был предопределён его характер…
       Даже на непоправимые удары он реагировал, как ребёнок: удивлённо. Когда не вернулся с операционного стола в эту жизнь Анатолий Александрович, Рэм говорил так, словно можно ещё что-то исправить:
- Понимаешь, я говорил ему – Толя, да не делай ты эту операцию. Теперь – вот, был – нет, а мы столько планировали, как теперь?
        Этот же вопрос застыл в глазах и у многих присутствующих на траурной церемонии по поводу  столь поспешного ухода из жизни самого Рэма. Он никогда не жаловался ни на что – всё случившееся с момента помещения его в больницу воспринято всеми как цепь каких-то трагических несуразиц. У меня своё мнение: Создатель и неугомонному Рэму спланировал отдых, от которого уже не увернёшься земными уловками маленького хитреца.
       И что же нам теперь делать? Как правильно подметил один, на мой взгляд, излишне эмоциональный оратор (во всяком случае – для траурного действа), в каждом из нас осталась «частичка души Рэма». Про душу, наверное, излишне конкретно и недоказуемо. Но то, что ушедший любому, соприкоснувшемуся с ним, показал, как можно жить (если коротко, то достаточно вспомнить лозунг его студии –  «Надо не кудахтать, а яйца нести!») – однозначно.
       А распорядиться этим богатством,  доставшимся нам в качестве бесценного наследия после ухода в мир иной Рэма Юстинова, каждый волен по-своему. Он очень доверял тем, кто рядом, в каком бы возрасте они ни находились.  Среди провожавших его я заметила много значимых и знакомых лиц.  Думаю, каждый из них способен на своём поприще реализовать лозунг любимого учителя.  Уверена,  Рэм согласился бы со мною, сказав: «Я своё служение закончил. Действуйте, ребята. Действуйте!»
       Кстати, пройдя весь жизненный путь в окружении родных, близких, единомышленников, знакомых; умея, как никто объединять разумной идеей многих, он напрочь был лишён инстинкта стадности…  Рэм всегда оставался личностью, способной оценить это качество неординарности и в других.
Елена Рындина.

P.P.S.
Уж любила так! Как никого.
Разлюбила, как иных всех прочих…
Господи! Да что ж мне не дано
Голову самой себе морочить?
       Так был подытожен мною этап сумасшедшей влюблённости в героя всех выше изложенных строк. Больше десяти лет прошло – время. Его не остановишь. Да и нужно ли? Каждый этап неповторимых судеб наших дарит море эмоций, за которые можно только благодарить Создателя, терпящего недетские игры землян.
       «Любила» - всё-таки главная мысль, которую моё сознание, как радар, улавливает из прошлого. Сколько стихов было написано мною о нём. Написана про Рэма и книга, которая так и не увидела свет в напечатанном виде, но известна многим…
       Самая завидная участь постигла песню, которую я сочинила по дороге на дачу. Ту самую, с яблоками, но в другой день.  Третьим в машине тогда был мой младший сын. Теплейшее раннее утро летнего дня 2001 года, умываемое мимолётными дождями под лучами восходящего солнца, нарисовало такие пейзажи! Мокрый асфальт шоссе переливался столь невообразимыми красками, что возникло ощущение неземного происхождения этой дороги. Оттенки зелени с обеих сторон по красоте могли соперничать с красивейшими изумрудами. Безоблачное небо вдруг, совсем неожиданно, снова дарило тёплую влагу на какие-то секунды, которые сменялись новой игрой и безумством красок. Я не верила в происходящее и в какой-то момент высунула голову из окна, чтобы самой ощутить этот добрый настрой природы ко мне, грешнице. А сказка не останавливалась. Теплая волна встречного ветра вдруг бросила мне на лопатки ощущение двух кос, которых лишилась я ещё в пятом классе.  Вот тогда и зазвучала во мне «Дорога любви» вместе со словами и мелодией…
         
    Дорога любви

Ветер трепал мне косы
(Косы, которых нет...),
И обмывали росы
Новой любви рассвет,

Выплыла мне дорога
Лентою серебра,
Я не просила много –
Как ты, судьба, щедра:

Зелень лесов и пашен
Сыпала изумруд,
Радость нашли мы нашу
(Циники всё нам лгут),

Дождь проблестел форелью,
Счастьем нас окрестив,
Не умолкали трели
В кроне берёз и ив.

Море небес застыло
Ватою облаков,
Взглядом шепни мне, милый,
И обними без слов.

Пахнет дурман-травою,
Хоть её не найти,
Ни от кого не скрою –
Мне с тобой по пути!
               
                2001 год.

       Во время презентации по радио книги «Когда душа заговорила», автор программы обратилась ко мне с вопросом: «У Вас всё так грустно. Что-то повеселее имеется?» «Конечно»- парировала я, и в прямой эфир полилась песня, которая жила во мне годы, но исполнялась впервые…
       Теперь её поёт вся студия «Здравствуйте», которой руковожу я на базе «гнёздышка» инвалидов Заволжского района (пока его ещё не отобрали). На наших выступлениях её текст самый востребованный из моих творений. Почему? Думаю, потому, что она переполнена красотой и правдой того чувства, которое меня тогда согревало.
       Разве ради этого не стоило пережить ещё раз боль утраты?