Пономарь полная версия

18+



Пономарь
рассказ


«Блюдите убо, како опасно ходите».
(Еф. 5-15)
I.

Спустя три минуты эта сука уже спала.
Васильев поднялся, подошел к полке, взял с привычного места молитвослов. Теперь можно прочитать вечернее правило.
Встал перед иконой.
Перекрестился.
Раскрыл книгу.
Ночник светил бедно, но Васильев за восемь лет выучил длинное правило почти наизусть.
Начал беззвучно:

- Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь.
Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.
Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй…

За спиной  чмокнуло и заскрипело шатурской кроватью.
Васильев сомкнул губы и оглянулся.
Она перевернулась во сне на спину и теперь лежала макияжем вверх, без одеяла и стыда, но с парфюмом и бывшим коньяком на расстоянии обоняния.
Он аккуратно отложил раскрытый молитвослов, повернулся, одним движением снова задернул все это одеялом до носа.
Вернулся к иконе.

…Сокровище благих и жизни подателю…
 
Никакой жизни с ней не было. Нет, поначалу была. Пока в банк не устроилась. Нет, пока начальник новый не пришел. От которого сбежала жена итальянка, когда он в Нью-Йорке навещал своего первого сына от латиноамериканки, изменившей ему, начальнику с немцем, оказавшимся в итоге скрытым гомосексуалистом. Первый сын сильно переживал. В общем, история явно не из средне-русской возвышенности.  Начальник утешил первого сына и вернулся переживать на Родину. В родной банк. Васильев видел его как-то на новогоднем корпоративе. Загорелый такой в декабре…

…Прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны, и спаси Блаже души наша.
Святый Боже, Святый Крепкий…

…Начальник тоже видел тогда Васильева, хотя глазел в основном на его жену, которую, кстати, и так-то лицезрел по 40 часов в неделю в качестве подчиненной…

…Святый Безсмертный, помилуй нас!
Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков, аминь!
Пресвятая Троица помилуй нас, Господи, очисти грехи наша,..

…Восемь лет назад, будучи уже взрослым тридцатилетним мужиком, имевшим двоих детей и жену, чмокавшую теперь за спиной, Васильев впервые переступил порог храма. Отпевали сослуживца и его просто попросили помочь занести-вынести.
Васильев слушал довольно-таки красивое пение а капелло и не так скорбел по новопреставленному малознакомому Сергию, как пытался понять происходящее. Стоя почти рядом со священником, он хорошо слышал большую часть сказанного и пропетого на полупонятном языке, но общий смысл действа от него ускользал…

…Владыко, прости беззакония наша, Святый, посети и исцели немощи наша имени Твоего ради…

…И как раз после этого корпоратива она зачастила к Надьке. Типа, вы мужики, то в баню, то на рыбалку, а нам тоже надо посидеть, кофейку попить, поболтать… Васильев на рыбалку не ездил никогда, в баню ходил еще реже, но логику жены это не нарушало. Кофеек, кстати, был по результату с коньячком, или, скорее, даже наоборот. Надька была ее подругой еще со школьных времен и матерью – одиночкой. Матерью она была постоянно, а одиночкой – время от времени. Надька искала отца своему ребенку. Ребенок, правда, об этом пока не догадывался, поскольку всякий раз на очередном этапе поисков отправлялся к бабушке. Чтобы не травмировать, поясняла Васильеву жена, не уточняя кого. Как-то раз они заехали к ней вместе – кредитную машину показать. Жила Надька в однушке на другом конце города, на проспекте почему-то называвшемся Лесным. От бывшего леса там, видимо, по недосмотру властей, осталось одно большое старое полумертвое дерево, стоявшее как раз под Надькиными окнами в недоуменной позе…

…Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи помилуй!
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и присно,.. 

 …Васильев хорошо разбирался в компьютерах, чем, собственно, и зарабатывал на жизнь. Причем, дабы не отстать от этой жизни и коллег,  очень любил заниматься самообразованием. И пока родственники, и сослуживцы прощались с безвременно ушедшим замзавотдела Сергием, Васильев подошел к киоску, называвшемуся почему-то свечным ящиком, и спросил основную литературу по данному вопросу. Книжку дали небольшую. Потом все поехали на поминки, а он поехал домой читать Евангелие…

… и во веки веков, аминь!
Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли! Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

…В тот же вечер были прочитаны все четыре Евангелия, благо не «Теоретическая физика». Вопросов, впрочем, возникло достаточно. Прикинув, что, если захаживать в церковь раз в тридцать лет, то следующая возможность задать вопросы священнику может представиться ему только на собственном отпевании, Васильев утром ближайшего воскресенья поехал в храм…

…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…

…Да. Так. Надо прощать. Три часа назад Васильев решился поехать к Надьке.  Потому, что, если тебе всю неделю твердят, что в пятницу будет девичник именно у Надьки, и в пятницу вечером звонят именно от Надьки, то куда же ехать? Ну, вроде хороший муж заехал за женой, чтобы ей не тащиться ночь-полночь через весь город с наконьяченным кофейком внутри. Логично. Правдоподобно. Жена, конечно, не поверит, зато у него появится шанс поверить ей…

…и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Васильев положил три земных поклона, совершая перед каждым крестное знамение, и перевернул страничку.
За спиной перевернулось на другой бок.

Помилуй нас, Господи, помилуй нас; всякаго бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву яко Владыце грешнии приносим:помилуй нас.

…Отец Михаил, к которому он подошел после службы терпеливо выслушал все претензии Васильева к Священному Писанию, включая логические нестыковки, количественные несовпадения и отсутствие прямых доказательств. На половину вопросов молодой батюшка кое-как все же ответил, но половину проигнорировал. Ко всему прочему, в конце беседы иерей отвлекся на звонок и, не выходя из храма, произнес в мобильный: «Нет, нет, отец Евгений, 2003 года с таким пробегом, да еще битая…Господь с тобой, зачем она мне?..»…
На Васильева отец Михаил смотрел, однако, дружелюбно, даже ласково и, как казалось, с пониманием. Благословил, опешившего от неожиданности совопросника века сего, и посоветовал почаще ходить на службы. Васильев, не удовлетворенный работником культа, решил все же походить еще месяцок, поднакопить вопросов и найти более квалифицированного попа…

 Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу. Господи, помилуй нас, на Тя бо уповахом;
не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших, но призри и ныне яко благоутробен, и избави ны от враг наших;..

…Да, у него тоже была Наташа. Вернее, не было Наташи. Вернее, был приятель Андрей, заядлый рыбак, у которого была жена Наташа – заядлая фейсбучница. А поскольку Фейсбук и рыбалка две вещи несовместные по чисто техническим причинам и по взаимному согласию, то время от времени супруги проводили уик-энд поврозь, что устраивало всех, кроме, наверное, пойманной рыбы…

…Ты бо еси Бог наш, и мы людие Твои, вси дела руку Твоею, и имя Твое призываем.
И ныне, и присно и вовеки веков, аминь. Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед: Ты бо еси спасение рода христианскаго.

…- Ты знаешь, только что уехала! – застрочила Надька, едва открыв дверь и даже не дождавшись вопроса. Васильев кивнул, поздоровался, попросил разрешения войти. Подошел к окну, из которого было видно то самое недоуменное дерево, достал телефон, листнул, ткнул в «жена». На восьмом гудке трубку сняли.
–Ты у Надьки? – сокращая до минимума аутодафе, спросил у трубки Васильев.
–Ну да, я же тебе говорила.  Как раз стою у окна, смотрю на дерево это чуднОе, помнишь дерево?
–Помню дерево.
– Ты не жди меня, ложись, я скоро буду…
Васильев стоял и смотрел в окно на помнюдерево. Оно развело руками.
Надька за спиной жалела, что сегодня не отправила чадо к бабушке – по всему раскладу получалось, что теперь Васильев мог бы попробовать стать отцом ее ребенку.
Он повернулся и посмотрел на нее. Надька жалеть перестала.

… Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…
Боже вечный и Царю всякаго создания, сподобивый мя даже в час сей доспети,
прости ми грехи, яже сотворих в сей день делом, словом и помышлением…

…Наташа позвонила и сказала, что у нее сломался компьютер. И не мог бы он, Васильев, приехать и посмотреть, а то Андрюха как всегда уехал свою рыбу ловить, впереди два выходных, а Фейсбука любимого нет… Васильев сказал, что не вопрос, сейчас приедет. Оставить ее без компьютера - все равно, что отказать сердечнику в кислородной подушке.
Дверь открыла Наташа с двумя драконами. Наташа была в кимоно, драконы были на кимоно. Под кимоно, похоже, не было ничего. Ну, то есть, еще как было, потому что эта рыбацкая жена, несмотря на прикид, по комплекции - ни разу не японка. И не две даже.
Поломка оказалась пустяковой, и Васильев справился минут за двадцать…

 …и очисти, Господи, смиренную мою душу от всякия скверны плоти и духа.
И даждь ми, Господи, в нощи сей сон прейти в мире, да востав от смиреннаго ми ложа,
благоугожду пресвятому имени Твоему, во вся дни живота моего,
и поперу борющия мя враги плотския и безплотныя.
И избави мя, Господи, от помышлений суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых…

…В следующее воскресенье Васильев пришел в храм к началу службы и честно отстоял всю Литургию. Не понял почти ничего. Купил еще одну книгу. Матушка за ящиком улыбнулась ему, как старому знакомому и дала «Закон Божий» протоиерея Слободского. Учебник для воскресных школ. Самый раз для  человека с двумя высшими образованиями. Но Васильев искренне хотел в этом деле разобраться…

…Яко Твое есть царство, и сила и слава, Отца и Сына и Святаго Духа,
ныне и присно и во веки веков. Аминь.

…- Ужинать будем?!-  громко и утвердительно спросила Наташа из кухни. Васильев закрыл свежепочиненный ноутбук, который дислоцировался почему-то в спальне и пошел на кухню отказываться. Ужин не входил в программу помощи жене друга. В те времена его собственная жена еще не ездила к Надьке, и после работы они ужинали все вчетвером. За трапезой Васильев тихо агитировал супругу насчет покрестить детей, да и самой тоже неплохо бы…

Вседержителю, Слово Отчее, Сам совершен сый, Иисусе Христе,
многаго ради милосердия Твоего никогдаже отлучайся мене, раба Твоего, но всегда во мне почивай. Иисусе, добрый Пастырю Твоих овец, не предаждь мене крамоле змиине,
и желанию сатанину не остави мене, яко семя тли во мне есть…

,..На кухне было накрыто, как на праздник. Наверное, хозяйку сильно обрадовал ремонт ноутбука, причем об успехе она почему-то знала заранее и кулинарно подготовилась. Запахи стояли такие, что у Васильева хватило духу отказаться только от спиртного и то по уважительной причине зарульности. Наташа выпила, оба закусили… После десерта невероятной красоты и среднего вкуса Васильев сказал спасибо и поднялся. Наташа воскликнула, что ой, забыла принять работу, и пошла в спальню. Драконы на кимоно двинулись вместе с ней, поочередно подпрыгивая и передразнивая друг дружку. Васильев пошел за ними всеми.
Ноут лежал на розовой кровати черным квадратом. Наташа нагнулась, открыла, закрыла и распрямилась. Застыла.
Васильев стоял у нее прямо за спиной почти вплотную, и ждал, что будет делать. Или не делать. Можно и сделать. Но как тогда быть с Ним? Да и перед Андрюхой неудобняк…
Наташа стояла недвижно, как в детской игре «замри», только драконы  чуть подрагивали на черной зеркальной поверхности шелка…
- Что-то я сегодня не в форме - произнес Васильев. Она моментально подалась чуть назад и поняла, что он врет. Повернулась к нему лицом. Драконы рухнули на пол и сморщились.
- На одеяло – посоветовал Васильев – не ставь ноут, перегреется. Я пойду, а то в садик за своими не успею…

…Ты убо, Господи Боже покланяемый, Царю Святый, Иисусе Христе,
спяща мя сохрани немерцающим светом, Духом Твоим Святым, Имже освятил еси Твоя ученики. Даждь, Господи, и мне, недостойному рабу Твоему, спасение Твое на ложи моем: просвети ум мой светом разума святаго Евангелия Твоего, душу любовию Креста Твоего,сердце чистотою словесе Твоего, тело мое Твоею страстию безстрастною, мысль мою Твоим смирением сохрани...

…Через четыре месяца Васильев уже точно знал, что Бог есть.
При этом на все свои вопросы он так и не получил ответов. Более того – чем больше Васильев погружался в тему, тем большей становилась разность между количеством постоянно возникающих вопросов и полученных ответов. Отец Михаил уже давно сдался и только приносил пасомому одну за другой книжки из святоотеческого наследия. Отдавая очередную книгу, великовозрастное чадо, озвучивало ровеснику-батюшке новую порцию вопросов, на которые тот отвечал следующей брошюрой. «Телевизионные» священники тоже мало помогали – они говорили вообще не о Боге, хотя и постоянно цитировали Писание, которое Васильев знал уже неплохо.  В общем, изучение предмета заходило в тупик по мере самого изучения. Это было удивительно, потому что Васильев был парнем толковым и учиться умел. Но здесь он никак не мог ухватить главного, того, что, собственно, и заставляло его эти четыре месяца вставать в свой законный выходной в 6 утра и ехать в храм. Никакой заработок не заставил бы его это делать…

 …и воздвигни мя во время подобно на Твое славословие.
Яко препрославлен еси со Безначальным Твоим Отцем и с Пресвятым Духом во веки.
Аминь.

… Васильев не успел еще раздеться в прихожей, как в двери забрякали ключи, и вошла жена. Видно Надька ей позвонила, потому что попытка надеть на нетрезвую рожу виноватость наличествовала. Молчала и глаз не поднимала. Решила, наверное, откупиться молчанием, как золотом.  Остро запахло парфюмом и еще чёрте чем…

Господи, Царю Небесный, Утешителю, Душе истины,
умилосердися и помилуй мя грешнаго раба Твоего,
и отпусти ми недостойному, и прости вся, елика Ти согреших днесь яко человек,
паче же и не яко человек, но и горее скота…

… Тем не менее, месяца через четыре он точно знал, что Бог есть. И Пресвятая Богородица есть. И святые Божьи. Не были – есть. И молишься не доске с изображением, и не пустоте. И молитву твою слышат. А в Чаше не хлеб и вино, а Тело и Кровь Христовы… 
Не предполагал или допускал – знал твердо.
Уже потом, по неубиваемой привычке все анализировать, Васильев попытался задним числом отследить этот момент, точку во времени, когда он вдруг это понял. Дали понять.
Не мог вспомнить. Всплывали какие – то моменты Литургии, Малый вход, Великий вход, Святое Причастие, молитвы, молитвы…
Крестил его отец Михаил. Потом поздравил новокрещенного раба Божьего и попросил подбросить до метро. А то машина в сервисе, подвеску перебирают. По дороге отче советовался по поводу приобретения компа…
Для Васильева все это уже не имело никакого значения – ни вопросы без ответа, ни подвеска не к месту… 
Он знал главное. Знал наверняка. И знание это было добыто им не в бесконечных перепалках вопросов и ответов, и не строгим путем привычного логического анализа. Ему просто подарили знание, как дарят любовь. Не за что-то, а ради нее самой. И взамен не требовали ничего, кроме любви. Собственно, все это и было любовью…
Теперь все прежние сомнения казались Васильеву странными. Все равно, что сомневаться в наличии воздуха, которым дышишь. И обсуждать это, и требовать каких-то доказательств…
Он вспомнил немолодую матушку за ящиком, которой он тоже все эти четыре месяца пытался задавать разные вопросы, понимая, что она-то не уведет разговор в автомобильно-компьютерную сторону. Матушка, однако, по простоте душевной толком тоже ничего не отвечала, но все твердила про благодать Божью…
В итоге оказалась права.

…вольныя моя грехи и невольныя, ведомыя и неведомыя:
яже от юности и науки злы, и яже суть от нагльства и уныния.
Аще именем Твоим кляхся, или похулих е в помышлении моем; или кого укорих;
или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о чем прогневахся; или солгах, или безгодно спах, или нищ прииде ко мне, и презрех его; или брата моего опечалих, или свадих, или кого осудих…

…Помимо почти ненадеванного чувства вины, на усталом макияже блудной дочери Васильевской тещи ясно проглядывало отсутствие всякого желания выяснять отношения. Больше всего на свете ей хотелось спать, меньше всего – скандала. Но Васильев не собирался скандалить. Он точно знал, что супружеская жизнь для него закончена. По крайней мере с этой. Он не сможет простить, даже, если захочет. В лучшем случае, ради детей, квартиры и кредитной машины он загонит оскорбление внутрь. И тогда оно сожжет его изнутри. Или оставит обиду здесь, снаружи, навсегда прилепив к языку, как клеящийся листочек-памятку на компьютер. Тогда он доведет до ручки ее. А заодно и детей. Он вспомнил Писание, разрешающее развод в случае прелюбодеяния. И тут же вспомнил заповедь о прощении…

 …или развеличахся, или разгордехся, или разгневахся; или стоящу ми на молитве, ум мой о лукавствии мира сего подвижеся, или развращение помыслих; или объядохся, или опихся, или без ума смеяхся; или лукавое помыслих, или доброту чуждую видев, и тою уязвлен бых сердцем; или неподобная глаголах, или греху брата моего посмеяхся,..

…Но, если прощать, то зачем разводиться?..
Богословские размышления прервала жена. Она икнула. Потом с третьего раза попала педикюренной ногой в мягкий тапок с плюшевым сердечком, посмотрела косыми глазами прямо в глаза Васильеву и поинтересовалась: «Я - сука?!».
Невежливо не отвечать женщине, и он ответил. На стенке в коридоре висела полочка, поэтому сильно размахнуться не вышло. Но все равно получилось. Тональный крем – неважная защита от мужской пощечины. Не так больно, конечно, как звонко.
Одинокий аплодисмент самому себе…
Расчет окончен, решила жена и мелко пошла в спальню. Другую щеку подставлять не стала.
Спустя три минуты эта сука уже спала

…моя же суть безчисленная согрешения…

Васильев дочитал Правило до конца, погасил свет и лег спать. Лег не спать.
Она всегда говорила, что Бог у нее в душе. Этим вечером тоже?..
Один-единственный раз, когда Васильеву удалось вытащить ее в храм, закончился безошибочным определением страны-производителя ботинок отца Михаила. Это была Италия.
К этому времени Васильев уже был «воскресным» пономарем – батюшка благословил.
Казалось бы, послушание нехитрое – прочитать Третий и Шестой Часы вместе с нужными тропарями и кондаками. Но Васильев каждый раз здорово волновался – внятно ли читает, правильно ли ставит ударение. Ведь слышат не только прихожане – Он слышит…
По дороге из храма жена опять начала про Бога в душе и спросила, зачем вообще нужен посредник, в смысле - батюшка. Не отец Михаил, который ей даже понравился, особенно ботинки, а вообще священник. Васильев даже удивился – а как может человек сам себе приготовить Святое Причастие? Она не поняла…

Васильев лежал и смотрел в потолок, по которому время от времени пролетали припозднившиеся фары. Думал, что делать. И кто виноват…
Попробовал пообвинять себя. Получилось, но не утешило.
Представил этого… «Надьку». Козел. Найду – убью!
Но не изнасиловал же он ее, в конце концов…
Васильев по очереди становился то судьей, то прокурором, то адвокатом, то присяжными ни на секунду не переставая быть потерпевшим. На видеозаписи доказательств вышел из зала.
 Виновна! – наконец зачитал сам себе двенадцатиликий Васильев…
Впрочем, это было ясно уже давно. Уже полгода жена все делала не так, как раньше. Не так двигалась, не так говорила. Не так молчала. Поначалу Васильев пытался укрыться за собственной мнительностью. Бред ревности называлось это спасительное заболевание. Не спасло. Надо было быть идиотом, чтобы ничего не замечать. И не было ни единого шанса на то, что он сегодня застанет ее с Надькой, за этим гребаным кофе с этим вонючим коньяком. Ни единого. Надежда была, крохотная, но была. Теперь нет…
А ведь тогда с Наташкой он сумел выдержать искушение. А жена вот – не сумела.
Так-то. Вот так-то.

Она проснулась. Хмель вышел, и на вакантное место сразу устроилась головная боль.
- Васильев! – попросила жена мятым голосом – Принеси, пожалуйста, нурофенчику! А?
Он мгновение помедлил, потом встал, вышел из комнаты и вернулся с  таблеткой на блюдечке.
Сибо… - выдохнула жена и начала хрумкать таблеткой. Она всегда так делала – для ускорения усвояемости.
 Через десять минут уже спали оба..

…Первым проснулся Васильев. От тишины. В городе даже ночью всегда присутствуют какие-то звуки. Мотоциклист бессонный, обрывок ночной ссоры, не удержанный стакан, стиралка у экономных соседей. Дыхание человека рядом.
Но теперь стояла абсолютная тишина. Полная. Васильев замер на полувдохе и прислушался. Тихо. Повернул голову. Жена лежала наполовину освещенным лицом к нему. Он снова затаил дыхание, но ничего не услышал, кроме уставшего под утро перегара. Контур ее тела, обрисованный одеялом, выделялся на фоне темной стены ломаной неподвижной линией. Она не дышала.
Васильев тронул ее за плечо. Плечо было ледяным. Отдернул одеяло, тронул посильнее, почти толкнул. Она послушно повернулась на спину, качнув прелестями.
Тишина.
Васильев сорвался с кровати, повалил по дороге стул, выскочил из комнаты, ударил по выключателю в прихожей, схватил женину сумочку, перевернул. Посыпалась всякая бабья ерунда. На лету ухватил маленькое зеркальце, на миг отразился в нем сумасшедшими глазами, полетел обратно в спальню.
Зажег свет. Белоснежная наволочка, на которой лежала голова жены, казалась темнее ее лица.
Васильев приложил зеркальце к ее ноздрям. Отнял. Нет.

03…03…03! Женщина 35 лет, не знаю, наверное, плохо с сердцем. Нет, без сознания. Улица, дом, корпус, подъезд, код, этаж, квартира, муж.
Приехали скоро, как ждали за дверью. Молодой заспанный врач и такая же фельдшерица быстро прошли в комнату. Васильев встал за синими спинами.
Девушка поставила оранжевый ящик на стул и раскрыла. Врач взглянул на нее. Она закрыла ящик и вышла из комнаты.
- Вы кто ей? - спросил врач.
-Муж. А почему вы ничего не…
- Дети есть?
- У бабушки. Сегодня у бабушки. Но…
- Мне очень жаль, - сказал врач – но ваша жена умерла. Уже часа два или три назад…
- Но она не болела! Вообще никогда и ничем! В детстве только шумы какие-то в сердце…
- Такое бывает. Редко, но бывает. Внезапная остановка сердца, тромб быть может… Сделать вам укольчик успокаивающий?
Васильев кивнул.
Пока фельдшерица делала Васильеву укол, врач вышел, куда-то позвонил, вернулся и сказал, что надо вызвать полицию.
- Зачем? –  сквозь укол удивился Васильев.
- Порядок такой. И потом, у них могут быть вопросы…    

Приехал полицейский, такой же, как врач – молодой и заспанный.
Прошел в спальню. Посмотрел. Спросил, что это у нее на щеке.
Врач ответил, что, скорее всего, не гематома. Не похоже. Просто свет так падает.
Они стояли – три молодых мужика над одной мертвой женщиной.
Врач взял одеяло за краешек и накрыл ее с головой.
Заполнили нужные бумаги, уехали.
Васильев закрыл за ними дверь и вернулся к жене.
Постоял рядом, опустив голову.
Заметил маленькую белую точку, еле видную на светло-сером паласе.
Пошел на кухню, вернулся с салфеткой.
Наклонился, поискал – нет ли еще. Все было чисто.
Салфеткой взял крупинку таблетки,  тщательно свернул, положил в карман.
Вышел из дома, дошел до помойки.
Уже рассвело.
Огромная мусорная машина грузила полный контейнер
Васильев аккуратно вынул из кармана сверточек и забросил в контейнер.
Водитель закончил погрузку, сел за руль и начал медленно выезжать из двора, стараясь не задеть спящие по обочинам машины…

                28.09. 2012

 II.

Блажени непорочные в путь, ходящие в законе Господни.
В день похорон лил дождь.
Блажени испытающие свидения Его, всем сердцем взыщут Его.
Два крепких ангела несли его жену, умело лавируя между черными  и серебристыми оградками, отделявшими живых от мертвых.
Не делающие бо беззакония, в путех Его ходиша.

Нищие кладбищенские березки плыли по темной, полированной гробовой доске от ног к голове.
Ты заповедал еси заповеди Твоя сохранити зело.
Стой, сказал вдруг один ангел другому, стой, Леха, передохнем.
Рабочие поставили гроб на ближайшую оградку и прислонились к нему с двух сторон.
Васильев, шедший почти вплотную за могильщиком по скользкой земле, тоже остановился, чуть не уткнувшись носом в мокрую мускулистую спину.
Дождь лил как из ведра.
Дабы исправилися путие мои, сохраните оправдания Твоя.
Вслед за Васильевым остановилась вся процессия, вившаяся за гробом черным хвостом.
Тогда не постыжуся, внегда призрети ми на вся заповеди Твоя.
Мужики отдохнули и  в следующий присест  дотащили гроб до свежевырытой могилы.
Принесли две заранее припасенные табуретки.
Поставили гроб.
Люди встали вокруг ямы, казавшейся бездонной.
Исповемся Тебе в правости сердца, внегда научити ми ся судьбам правды Твоея.
Сняли крышку, мертвое лицо мгновенно стало заплаканным.
Подходили по одному.
 Васильев попрощался и снова встал на свое место.
К телу подошел тот… начальник … «Надька».
… «Вчера из Лондона прилетел…»  уловил Васильев из-за спины обрывок диалога двух жениных сослуживиц, до тех пор скорбно шептавшихся о депозитах и процентах.
Васильев не понял.
 Накрыли белым полотном, на глазах превратившимся под ливнем в посмертную маску.
Заколотили в два удара.
 
Обратно ко входу на кладбище шли поврозь и парами.
Васильева окликнули, он обернулся.
 Надька.
Оправдания Твоя сохраню: не остави мене до зела.
-Вот, - произнесла она, порывшись в сумочке, - возьмите.
-Что это? – не понял Васильев – Откуда?..
- Это ее телефон. – ответила Надька – Она забыла. У меня.
Надька заговорила очень быстро и громко, стараясь, чтобы ее расслышали через безостановочно шумящий дождь.   
  - Она ведь тогда у меня была. Рядом, на кухне стояла. Пошутить решила, приколоться. Окно из кухни туда же выходит. Так она мне потом говорит: «Представляешь, мы с ним на одно и то же дерево смотрим, он рядом за стенкой стоит, а мне не верит…» Мы с ней так смеялись… Она же веселая была, полгода меня из депрессии вытаскивала…
Надька вдруг зарыдала в голос, не сводя глаз с Васильева. Она стояла и рыдала  с ливнем пополам, глядя ему прямо в глаза.
Потом повернулась и пошла прочь.
В чесом исправить юнейший путь свой; внегда сохранити словеса Твоя.
  Надо было идти к машине, к своим. Васильев попробовал сделать шаг. Не получилось.  Постоял, вдохнул, выдохнул. Сдвинулся с места, пошел…
Всем сердцем моим взысках Тебе, не отрини мене от заповедей Твоих.
Открыл машину, сели. Белые лица детей в зеркале.  Попасть в замок зажигания. Давай я сяду, сказал справа отец. Васильев отрицательно мотнул головой. Попал. Завел. Поехали.
В сердце моем скрых словеса Твоя, яко да не согрешу Тебе.
Сразу за воротами кладбища начинался длинный и крутой спуск с поворотом в конце.  Сразу почувствовалось, что под колесами больше воды и грязи, чем асфальта.  Поехал не быстро, но к концу спуска понял, что надо бы еще помедленнее…
«Ой, да не вечер, да не ве-е-чер, мне-е малым - мало спало-о-о-ось…» - вдруг запела у него Пелагея во внутреннем кармане. «Мне-е малым-мало…»…
Кто-то хотел поговорить с его мертвой женой.
Васильев оторвал одну руку от руля, полез за невыносимым мобильником, вытащил, выронил, потянулся вниз достать, перекрутил руль, понесло боком на встречку, электроника сработала, но поздно, встречная Газель, уворачиваясь от удара, почти съехала в кювет, чудом удержалась на дороге, он крутанул в другую сторону, ударился правым задним о бордюр и остановился.
«Ой, да не вечер, да не ве-е-чер…» - не унималась с пола Пелагея.
«@@! @@@!! @@@@!!!» - приоткрыв свою дверь, объяснил Васильеву Правила дорожного движения водитель тоже остановившейся встречной Газели.
Пелагия сразу замолчала.
Все, твердо сказал отец, меняемся местами, пока ты нас всех не угробил.
Васильев затянул ручник и вылез.
Зашел с правой стороны, показал отцу, чтобы ехали без него. Тот посмотрел вопросительно. Васильев повторил жест и добавил еще один, мол, все в порядке, езжайте.
Отец кивнул, пожал плечами и включил передачу.

Васильев стоял и смотрел, как уменьшаются для него, обернувшиеся через заднее стекло дети, и знал, что он тоже в эту минуту уменьшается для них.
Благословен еси Господи, научи мя  оправданиям Твоим.
В выходной день машин было немного, но Васильев понимал, что рано или поздно кто-нибудь поедет. На таком спуске и в такую погоду – хуже, чем на льду. И видимость никакая.
 Встал посередине дороги, в самом конце спуска, у поворота.
Он стоял совершенно один, под пустым небом, пытаясь сквозь оглушительный шум дождя, расслышать звук своей смерти.
Прошло довольно времени, прежде чем он его услышал. Это был звук обычного жигулевского мотора не первой свежести. Судя по тембру, водитель ехал на четвертой передаче, хотя по такой дороге надо бы уже и на третьей.
Неопытный, с благодарностью подумал Васильев. 
Через  секунду  послышался еще один характерный звук – шипение заблокированных покрышек по мокрой дорожной грязи. Водитель сообразил  насчет спуска  и пытался сбить скорость, но перетормаживал, временами теряя управление. 
И резина  никакая, еще раз поблагодарил Васильев.
Машина показалась наверху. Это была очень старая «пятерка» цвета «баклажан».
Он отошел к краю проезжей части, чтобы не спугнуть раньше времени.
«Пятерка» приближалась, набирала скорость.
Двести метров… сто… пятьдесят…
Пора.
Васильев в два шага оказался на середине дороги.
Водитель увидел,  начал резко тормозить, понял, что не успевает, закрутил бешено рулем, пытаясь уйти вправо, потом влево, но полностью заблокированные передние колеса не давали маневрировать, и машина неслась на Васильева полубоком быстрее, чем вы сейчас об этом читаете…

- Тысяча, до метро! - крикнул  остановившемуся поперек дороги водителю, успевший в последнее мгновенье отскочить, Васильев.
 Южный паренек, совсем мальчик, побледневший даже сквозь смуглость, разом сменил гнев на тысячу и гостеприимно открыл правую дверцу.
Поехали.
 - А если б я тебя  убил, что бы ты сейчас делал, а? – полюбопытствовал паренек, видимо, знакомясь с местными обычаями.
Васильев не ответил. Машина была старой, но печка работала отменно, и он с удовольствием ощущал, как отогреваются ноги в ботиночках не по сезону.
                26 октября 2012 г.

III.

Вон он! Вон он!! Вон он!!! - верещала молодая бабушка с коляской, тыча красным пальцем турецкой кожи в близлежащие кусты.
Васильев, выскочивший из ворот храма, ринулся было в указанном перстом направлении, но в кустах рявкнуло, завелось и зарычало, унося двух наглухо закапюшоненных парней, и затихая за поворотом.
Ты подумай, какие наглецы! - не сбавляя тона, начала сочувствовать дама с внучкой в коляске цвета перчаток — Это ваша машина?! Нет, ты только подумай!..
Дите в коляске, раскачиваемое с удвоенной энергией, безмятежно спало, привыкнув, видимо, за полгода к бабушкиному темпераменту.
Дама снова призвала кого-то подумать и продиктовала Васильеву, что готова быть свидетелем на резонансном процессе по делу о попытке угона его автомобиля, предотвращенного ею лично одним голым голосом. Телефончик может оставить. Она уже представила, как будет смотреться на трибуне и в кадре при полном зале, и в новом красном платье
Спасибо вам! - искренне, но сдержанно сказал Васильев,садясь в машину и выключая, голосящую чуть потише тетки, сигнализацию.
Замок двери, понятное дело, был сломан, но внутри, похоже, все цело. Не успели. Спасибо молодухе с внучкой.
Васильев еще раз поблагодарил даму, все еще стоявшую в гражданской позиции и громко просившую опешившего случайного прохожего только подумать, и бегом понесся обратно в храм.
-Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа! - запел хор ровно в тот момент, когда Васильев, крестясь и извиняясь на бегу, влетел в храм, уже на лету складывая на груди руки, так как положено перед Причастием...
Месяц прошел со дня ее смерти.
За этот месяц он был в своем храме только раз, на рядовой вечерней службе. Немногочисленные по буднему дню прихожане из знакомцев искренне сочувствовали, просили не унывать. Мол, на все воля Божья...  Отец Михаил даже прослезился, назвав безвременно усопшую благоверной супругой Васильева, и благословив ставить за нее свечки и подавать записки, как за крещеную. Матушка за ящиком посоветовала безутешному вдовцу больше молиться...
Но вот молиться как раз не получалось. На этой же службе, придя чуть пораньше, Васильев взялся было, как всегда, читать Часы, но, к собственному удивлению, не смог. Читанные и выученные сто раз слова звучали глухо, сбивчиво; он путал ударения, брал дыхание посередине слова, делал паузы там, где не надо и наоборот. В итоге, прошедший через его уста, литой, цельный, без единого шва текст, более, чем двухтысячелетней выдержки, стал напоминать рассыпанные вразнобой пазлы, бессмысленный набор странных, вышедших из употребления слов.
Так дурно Васильев не читал даже в самом начале своей «пономарской карьеры».
Минут через пять чтения, не выдержавший такого текстоблудия отец Михаил, вышел из алтаря со старательно кротким выражением на лице и встал читать сам, мягко отстранив Васильева, и сочувственно посоветовав ему отдохнуть и просто постоять, помолиться.
Просто помолиться тоже не получилось.
Васильев стоял рядом с аналоем и отлично слышал каждое, негромко, но внятно прочитанное священником слово. Он понимал смысл читаемого, знал  какое место занимает именно это молитвословие в общей структуре богослужения, помнил, когда положено креститься, когда — нет. Стоящие рядом с ним прихожане слушали и делали ровно то же, что и он. Но Васильев был не с ними. Молитва творилась как бы помимо его, вне его...
Стоя бок о бок с людьми, слыша, чувствуя их дыханье в унисон с псалмом, он, вопреки своей воле, находился не внутри, не в тонкой теплоте единой молитвы и единого отклика, а в ледяном, одиноком ужасе черной сиротской свободы, лицом к лицу с мертвым, блестящим, плачущим ликом под нескончаемым кладбищенским ливнем...
 Через два дня Васильев пришел на исповедь.
Отстояв Всенощную, он пристроился в конец очереди из желающих покаяться,  некоторые из которых терзали в руках свои грехи, написанные на  листочках.
Васильев тоже раньше так делал, боясь от волнения какой-нибудь грешок позабыть и не озвучить батюшке. Но сейчас записывать было нечего.
Ему нужно было произнести всего четыре слова.
Очередь потихоньку двигалась, шепот очередного исповедника в сумраке полупустого храма сменялся тихими словами разрешительной молитвы. На клиросе кто-то из певчих негромко читал Правило ко Причастию.
Впереди оставалось три человека, позади — пять.
Васильев перешел в конец очереди.
Семь человек из числа стоявших перед ним, зачитали свои бумажки и были прощены.
Осталась одна бабуля, торопливо откапывавшая в одном кармане своей лучшей зеленой кофты очки, а в другом — грехи. Откопав, грешница оглянулась на Васильева, решила на всякий случай дополнительно посмиренничать, и по древнему красивому обычаю заставить мужчину первым жалеть о содеянном.
Не вышло. Молодость оказалась смиренней, возможно, просто в силу большей выносливости. Васильев, не поднимая глаз, сильно замотал головой на предложение обскакать бабулю.
Бабка подошла к священнику, терпеливо ожидавшему развязки конфликта добродетелей, снова перепутала карманы, чуть не выронила бумажку, запихнула обратно, и начала исповедываться своими словами, шепча почти без пауз и, произнося «зять» как скверное слово.
Батюшка выслушал, успокоил, отпустил.
 В храме теперь остались двое - Васильев и отец Михаил.
Пять метров, разделявшии их исповедник преодолел не быстро.
Подошел вплотную к привычно наклонившему голову батюшке.
- Я...- произнес Васильев первое из четырех нужных слов.
 Отче кивнул, ожидая продолжения.
На улице проехала машина.
Еще одна.
Я... - снова услышал храм.
Было слышно, как потрескивает фитилек в лампадке у иконы Богородицы,  внимательно смотревшей темными глазами в бесшумный полумрак храма.
- Вы пришли в лечебницу, -наконец ласково поощрил батюшка, у которого это была уже третья служба за день, не считая двух отпеваний и одного венчания — да не исцелени отыдите.  Аще что скрыете от меня, сугуб грех иметь будете... Говорите, Сергей, я слушаю внимательно. Вас что-то гнетет?..
- Я... —  в третий раз повторил Васильев. Но петух не прокричал.
-  Я... ленился молиться, нарушал пост два раза, опаздывал на службы и неправильно ставил ударения, когда читал... много раз...неправильно... ударения...
Отец Михаил накрыл епитрахилью склоненную голову Васильева и стал читать разрешительную молитву.
Лампадка у Богородицы вздрогнула и погасла.
Васильев распрямился. Теперь следовало приложиться ко Кресту и Евангелию, и взять благословение у священника на завтрашнее Причастие.
Васильев осенил себя крестным знамением и склонился над Крестом, лежащим на аналое. Но приложиться не успел.
Кто-то небольшой, но очень напористый, быстро втиснулся между батюшкой с аналоем и Васильевым,потоптавшись заодно по ногам мирянина и даже священнослужителя.
Катюша! - строго произнес отец Михаил — Ну так же нельзя! Ты же видишь, дядя еще...
Я же не знала, я думала дядя уже... - застрочила, типа извиняясь, поварихина внучка лет восьми по прозвищу Ураган, доставая непонятно откуда каллиграфически исписанный с обеих сторон листок с грехами.
Батюшка вздохнул, пожал плечами и улыбнулся Васильеву, мол что тут поделаешь.
Между Крестом, Евангелием, благословением и Васильевым теперь стояла она.
Васильев машинально кивнул, перекрестился, приложился на ходу к холодному стеклу какой-то иконы и вышел из храма.
Следующим утром, стоя на Божественной Литургии, Васильев с неожиданным удовольствием отметил аж три ошибки молодого пономаря, старательно и звонко читавшего Апостол. Потом батюшка сделал неприлично длинную паузу, ища следующее зачало Евангелия. Публика, между тем, стояла как ни в чем не бывало.
Служба шла своим чередом. Спели Херувимскую, Милость мира... Приближалось время Причастия.
Наконец, Царские врата распахнулись. В проеме стоял священник с Чашей.
- Со страхом Божиим и верою приступити! - возгласил иерей Михаил.
Верующие сложили на груди руки крест-накрест и образовали очередь.
Начинали, как всегда, с младенцев.
Васильев пристроился почти в самом конце. Стало вдруг очень душно.
-Тело Христово примите... - ровно и слаженно запел хор.
Один за одним причастившиеся отходили от Царских врат и направлялись в притвор.
Васильев в страшной духоте шаг за шагом передвигался к Святым Дарам. Богородица смотрела на его, не отрываясь.
Впереди оставалось еще человек двадцать, когда пение вдруг перерезала металлическая истерика автомобильной сигнализации. Васильев узнал голос своей кредитной ласточки, стоявшей в ряду других по ту сторону храмовой ограды.
Задел, может, кто, подумал Васильев, поорет, перестанет.
Но несладкоголосая сирена, добросовестно разнообразясь в тревожности, не унималась. Мало того, к ней, в совершенно диссонансном интервале, пристроилось превосходящее по мощности женское верещание непереносимой высоты и громкости.
Теперь Васильев забеспокоился всерьез — может, забыл на ручник поставить, покатилась, не дай Бог придавила кого...
Человек десять — двенадцать еще оставалось впереди него. До парковки метров сорок, не больше. Туда-сюда успею, решил Васильев, вылетая из очереди, из притвора, из храма...
Дальше была та самая дама с красным кожаным пальцем.
-...Аллилуйа! - спел хор третий раз, священник повернулся спиной к незамеченному им, влетевшему на полсекунды позже, чем надо Васильеву, и унес Чашу в алтарь.
Васильев остался стоять один посреди храма с бессмысленно сложенными на груди руками.
Царские врата закрылись.
IV.
Сорок дней приходились на пятницу. Постный и, вообще, рабочий день. Поэтому решено было устроить поминки в субботу, на квартире у родителей.

Дед, то бишь отец Васильева, заранее забрал детишек, благо был пенсионером, да еще военным. Мама тоже была на пенсии, правда на сугубо гражданской, подрабатывая время от времени переводами, но не по необходимости, а от любви к родному языку и из уважения к чужому, и к собственной квалификации.

Дети теперь, вообще, большую часть времени проводили у бабушки с дедушкой, что устраивало без исключения всех. Такой формат обеспечивал Васильеву постоянную привилегию долгожданного папочки, избавляя от всегда все портящей бытовой рутины.

Кроме того, родители Васильева, стоящие всеми четырьмя ногами на земле уже седьмой десяток, прекрасно понимали, что тридцать восемь лет их сына — не тот возраст, который предполагает безутешное вдовство до гробовой доски.
Понятно, что пока рано было обсуждать эту тему, но мама все же как-то обмолвилась, что помолится насчет васильевского судьбоустройства.
Отставной полковник-атеист, присутствовавший при разговоре, заметил, что в  его время никто не молился, а он все-таки встретил сорок лет назад свою суженую. Суженая только вздохнула, ничего не ответила и пошла на кухню щи доваривать.

В пятницу, на сороковой день Васильев засиделся на работе допоздна. Трудоголиком он никогда не был, но в последний месяц только труд хоть как-то делал из него человека. Дома не спасал даже телевизор. Водку не пил —  боялся начинать . К тому же Васильеву совершенно неожиданно прибавили зарплату, и теперь он почти ежедневно сидел на службе чуть не до десяти вечера, сочетая печальное с полезным. Ко всему прочему, поздно вечером был шанс доехать без пробок.

 Около одиннадцати Васильев свернул с проспекта на улочку, ведущую к его дому. Лил жуткий дождь, такой же, как и сорок дней назад. Настоящий november rain. Природа хотела выплакаться перед сном, ибо не все просыпаются...
Улочка была узкой и, когда ехавший впереди джип нелепого размера с номерами из девяток остановился, Васильев поневоле притормозил, пропуская встречную машину.
Через мельтешение старавшихся вовсю дворников было видно, как к правому окошку джипа склонилась какая-то промокшая девушка в светлом плащике с капюшоном, но без зонтика, видимо, голосовавшая.
Губы девушки зашевелились, потом перестали, потом изнутри ответили, девушка отрицательно замотала головой, отпрянула от двери, которая тут же открылась, чтоб выпустить под дождь мужскую руку размером под стать джипу.
Рука схватила плащик, плащик вывернулся, девушка запищала, Васильев  нажал на сигнал, джип махнул рукой, хлопнул дверцей и рванул, от греха и дождя унося седоков.

Понятно было, что мокрая девица просто каким-то случайным образом попала в незнакомое место в ненастное время, а не вышла на работу по двойному тарифу. И выбираться ей отсюда будет очень непросто, не говоря уже о том, что насморк — это минимальное осложнение, на которое она могла рассчитывать в этой ситуации . Васильев свой райончик знал хорошо.

Девушка тем временем, прислонилась к такому же как сама насквозь мокрому дереву, и стояла в ксеноне васильевских фар безо всяких признаков надежды. По состоянию ее плащика, на глазах стремящегося к своему форменному отсутствию, можно было заключить, что стоит она достаточно давно. И ни один гад не остановился, а кто остановился, оказался гадом. Фигурка-то у нее неплохая, невзначай отметил Васильев, у джиперов губа не дура.

Брать или не брать? - вот в чем был вопрос. Васильев посмотрел на часы — начало двенадцатого, до метро минут пятнадцать езды, в принципе она успевает.
Он проехал еще метр и остановился прямо напротив нее. Чуть приоткрыл правое окошко,  крикнул чтоб садилась.
Девушка подошла к машине, но остановилась на расстоянии все-таки большем вытянутой руки.
Васильев махнул, мол, садитесь, садитесь.
Она не сдвинулась с места, но наклонилась к окошку, пытаясь разглядеть водителя.
Васильев громко сообщил, что не кусается.
Девушка неожиданно рассмеялась, печаль как маску скинувши с лица, сказала, что все так говорят, и быстро села в машину.
На коврик тут же громко закапало.
-Это плащ — снова рассмеялась девушка — все претензии к дождю.
-Да, без претензий ответил Васильев, погодка...
- Да погодка ужас просто! - растопырила глаза пассажирка — Спасибо вам огромное, мужчина!
Букву «г» она произносила почти как «х», а «жч» как «щ».
Одна из тысяч, променявших цветущие степи Украйны на блеск утомительный торгового зала в лучшем случае.
Этого мне только не хватало, подумал Васильев.
- На Крещатик? - спросил водитель.
- Я из Житомира — чуть слышно ответили справа.
-Это меняет дело - сказал Васильев и начал разворачиваться в сторону метро.
Погода была действительно просто чумовая — «вода рвалась из труб, из луночек, с крыш, с заборов...»
Остановились на светофоре. Девушка сняла капюшон и Васильев, оторвав глаза от замершей ненадолго дороги, посмотрел на спасенную в красном свете, в каком раньше проявляли фотографии .

Вот этого ему действительно не хватало.

Речь шла не о красоте, хотя она была действительно красива — тонкой, смуглой, норовистой красотой, окультуренной всего лишь в третьем поколении вольной степной породы.
Но тут все дело было в том, что случайная знакомая до ужаса — лучше не скажешь -  была похожа на его жену, только лет на десять моложе. Правда жена  закончила университет, а эта, похоже, не начинала даже вторую половину средней школы. Но во всем остальном сходство было поразительным, причем даже не внешнее, хотя и здесь многое просто совпадало, но в том, что называется размытым словом «энергетика»,  не определяющим ничего и определяющим все.

Ошарашенный Васильев не нашел ничего лучшего, как протянуть направо руку и сказать — Сергей!

Катя. — мягко пожала она в ответ.
Это было имя его жены.
Благослови душе моя Господа, благословен еси Господи.   
 Зажегся зеленый свет. Тронулись.
Катя...
Да, Сергей.
А вы сейчас куда?
Девушка расхохоталась от души — Вообще-то я вас хотела спросить, куда вы меня везете... Может вы бандит?
Смеялась она изумительно.
Благослови душе моя Господа и вся внутренняя моя имя святое Его.
- А что, похож на бандита? — Васильев сделал очень свирепое лицо.
Она снова засмеялась, но уже по-другому — Нет, Сергей, не похожи... Вы похожи на человека, который не знает, куда меня везти...

Чувство юмора категорически несовместимо с глупостью, и Васильев  вернул себе свои же слова насчет университета.

До метро оставалось максимум минут семь езды. Если очень постараться, то можно было доехать и за десять-двенадцать. Но не более того.

Мне нужно на Киевский вокзал, - Катя решила помочь Васильеву — но везти меня туда не надо, здесь прямая ветка, я быстрее на метро доеду...

Васильев убрался в самый правый ряд и поехал неприлично медленно. Хотелось еще правее и медленнее, но там уже был тротуар.
Благослови душе моя Господа и не забывай всех воздаяний Его.

- У вас билет на поезд? - бесцветно спросил он.
Да нет никакого билета. Но не могу же я на улице ночевать...
Васильев охотно подтвердил.
...Но что ж я поделаю, если Зойка недоступна, а у меня телефон без зарядки сдох... А у вас нет в машине зарядки, случайно?..
- Нет. - соврал Васильев и поинтересовался недоступной Зойкой.
Мы с ней вместе в школе работали, там в Житомире, она литературу преподавала, а я физику...
Физику!? - переспросил Васильев, пытаясь вспомнить где находится указанный город.
Ну да, вы удивитесь, но в Житомире тоже есть закон Ньютона, и он работает...
Ньютон еще работает?
Уволился.
Замуж вышел?
Да, за москвича. Как Зойка моя.
Так было в лучшие годы с ее мертвой тезкой. Такие вот хиханьки. Мать, видно, все-таки домолилась. Хотя все чересчур быстро, конечно. «И башмаков не износив, в которых шел за гробом...». Васильев вспомнил, как в этих же башмаках он в последний момент увернулся от машины и поежился...

Очищающего вся беззакония твоя, исцеляющего вся недуги твоя.

Так, расскажите, в двух словах, про Зойку свою, как вы очутились там под дождем и деревом... - попросил Васильев.

Они уже минут пять стояли у обочины и никуда не ехали. Метро неотвратимо теряло свою актуальность.

В двух словах все выглядело примерно так. Лучшая подруга Зойка педагогила себе на родной житомирской сторонке, рассказывая местным дивчинам и парубкам про Тараса с Бульбой и Лесю с Украинкой. По вечерам, мечтая о принце, вышивала крестом или тихо спорила с лучшей подругой Катькой-физичкой о том, какое сало лучше. Шли года, солилось сало, принца было не видать. Но потом приехал Игорь в этот тихий городок. Типа там в командировку или просто по делам. И случайно в книжной лавке Игорь Зойку увидал. Он искал про нефть и деньги, а она про жир свиней. Но они нашли друг друга и живут теперь в Москве, вроде рядом с этим местом, где она промокла вдрызг. Эта Зойка ей сказала, чтоб звонила, как сойдет. И она сошла с маршрутки, а подруга зоны вне. И звонила, и звонила, а потом мобильный сдох. Дождь пошел и джип подъехал с дядькой страшным и крутым. Но Сергей ему бибикнул и ее от смерти спас. Или от чего похуже. Вот и все, спасибо вам. Может Зойке щас позвоним или лучше позвоним?
Нет, - соврал второй раз Васильев — на телефоне ноль, забыл денег положить. А кто он этот принц Игорь?
Не знаю точно, но тоже мужчина представительный и симпатичный.

Тоже, тоже, тоже!!! - сплясало у него где-то в животе.

Избавляющего от истления живот твой, венчающего тя милостию и щедротами.

Никогда еще Васильев не встречал полночь столь радостно, включая Новый год.
Не хочу вас расстраивать, —  со скрываемым удовольствием произнес он , когда стрелки часов слились в одну в высшей точке — но на метро вы уже опоздали.

Только женщины умеют впадать в отчаянье с такой скоростью.
Она резко замолчала и, повернув голову, посмотрела на Васильева глазами темнее темноты за стеклом.

Что мне теперь делать? - спросила она, снова отвернувшись к окошку. Тихо спросила, ни к кому не обращаясь. - Вы меня обманули. Я знала...

Катя... Катя... - Васильев вдруг забыл все слова, кроме ее имени — Катя... ну, вы же разумный человек... ну, посудите сами... вы представляете, что такое вокзал … ночью... к тому же вы вся мокрая… какой вокзал... а завтра опять в эти края к Зойке вашей... какой смысл... ну, вы же взрослый человек...

- Предлагаете провести ночь в машине? - снова повернулась она к нему, и глаза ее чуть оттаяли.
Нет, зачем, — смутившись, как уличенный в непристойности, ответил Васильев — я ведь тут недалеко живу...
Хотите с женой познакомить? - она совсем повеселела; радость и грусть моментально менялись в ней местами, как игроки в парном теннисе - Здравствуй, дорогая! Я тебе девушку мокрую привел! В час ночи...
Она спародировала Васильева, удивительно точно попадая в интонацию.
У меня нет жены. Она умерла.
Извините. - голос ее дрогнул — Извините пожалуйста, я ж не знала... Простите...
Ничего. Я понимаю. Спасибо вам за... за сочувствие...

Ледяной, предзимний дождь хлестал по уходящей в беспросветную темноту дороге.

Хорошо. - произнесла Катя очень аккуратно — Давайте сделаем так. Мы сейчас едем в вашу сторону, поскольку вам-то по-любому надо дома ночевать, а, заодно, и в сторону моей Зойки. Где-нибудь по дороге я положу деньги на ваш телефон и позвоню Зойке, я думаю ночью она доступна...

Васильев даже не отреагировал на двусмысленность, он ловил каждое слово.
… она меня встретит, я пойду к ней, а вы к себе домой, баиньки, я вам и так хлопот наделала. Идет?

Исполняющего во благих желание твое, обновится яко орля юность твоя.
Васильев кивнул, завел, нажал, крутанул и через секунду уже летел по направлению к дому, прокладывая маршрут как можно дальше от тех точек, где могла существовать хотя бы теоретическая возможность пополнения баланса, на котором у него, кстати, лежало никак не меньше десяти долларов. Зоек на пять хватило бы. Но сейчас и одна была лишней.

Не более, чем через четыре минуты они уже парковались возле круглосуточного супермаркета в двухстах метрах от васильевского дома.

Я сейчас! — сказал Ромео, глуша двигатель — денег только на телефон положу. Как договаривались.
Катя потянулась к сумке.
Да перестаньте, пустяки какие...- бросил уже на ходу милый лжец и помчался в магазин.
Фасад супермаркета был стеклянным и девушка, сидя в машине, наблюдала, как Васильев появился внутри, в большом ярко освещенном аквариуме, не обращая никакого внимания на стоящий у входа терминал, влетел в торговый зал и направился к стеллажу с алкоголем.

Не работает платилка, что-то там сломалось — огорченно сообщил быстровернувшийся, ставя на заднее сиденье увесистый пакет.

И посмотрел на Катю.
Катя посмотрела на него.

Ух ты, подумал Васильев, хе-хе.

Ливень лил, как в последний раз.

Хорошо. - наконец тихо произнесла она — Я пойду к вам. Но только, если вы мне дадите честное слово...
Даю! Даю! - заверил Казанова — Не жалко! У меня этих слов полно, а уж честных-то...
Она даже не улыбнулась.

…В общем так, - бодро сказал Васильев, когда они вошли в сухую и уютную прихожую — на правах хозяина беспрекословно советую вам принять горячий душ. Воспаление легких преподавателям физики не рекомендовано. Снимайте плащ, сушить повешу...
Без притворства стуча зубами, гостья стащила насквозь мокрый плащ и осталась в коротеньком трикотажном платьице такого же насквозь мокрого бывшего белого цвета.
Васильев перевел взгляд на стенку рядом с преподавателем и проинформировал, что ванная прямо, полотенце направо, халат налево. Все чистое.
Катя сказала спасибо и пошла по коридору.

Вслед он все-таки посмотрел.

Пока она плескалась, Васильев слушал украинские песни под аккомпанемент московского душа и выкладывал из пакета снедь.
На столе появилась бутылка хорошего коньяка, бутылка абхазского полусладкого на всякий случай и много всяких вкусностей — от соленого рыбного и перченого мясного до пряного хрустящего и сладкого мягкого.

Душ смолк одновременно с тоникой. Катя вышла из ванной в катином халате, не везде, правда, хорошо сходившемся. В исполнении «мокрые волосы».
С легким паром! - набравшись вежливости выдохнул Васильев.
Спасибо. - Катя улыбнулась совсем по-домашнему.
- Хотите я вам телевизор включу в большой комнате, отдохнете, а сам тут пока порежу все... - предложил хозяин — Последний раз, наверное, в Житомире пищу принимали?
На вокзале принимала, в Москве. Но это была не пища. Сделаем наоборот — вы идите к своему телевизору, а я уж тут похозяйничаю. Мужчина на кухне — хуже, чем женщина за рулем. Я позову, когда будет  готово.
Васильев не без удовольствия покорился и пошел к зомбоящику, по ходу собирая по квартире носки разных сроков давности.

По телеку шло очередное политическое ток-шоу. Жулики рассказывали ворам о том, как надо жить честно. Ведущий, в связи с этим, говорил о возрождении традиций. В нужных местах аудитория хлопала...

Сергей, все готово! - Катя стояла на пороге гостиной в стильном женином фартучке поверх халатика. Формат «хозяйка» - Ой, как у вас здорово!
На самом деле, квартирка была обставлена по стандартам среднего уровня среднего класса, не более того. Зарабатывали Васильевы прилично, но на декор особо не заморачивались. Покойная сильно уважала побрякушки стоимостью в диван, а то и в два. Но диваны каждый день менять замучаешься, а серьги или колечко — запросто. Все это добро так и лежало у нее на туалетном столике в спальне. Мелкой приданое, как говорила его мама.

Это она? - с правильной интонацией спросила новая Катя, взяв с журнального столика застекленную фотографию жены.
Да.

Она стояла, держа перед собой портрет, как зеркало, но, казалось, нисколько не удивлялась сходству.

 -Ну, пойдемте ж, а то ж все простынет! - Катя аккуратно вернула фото на место и пошла на кухню, понимая, что на нее сильно смотрят сзади.

Насчет «простынет» она не пошутила.
Каким-то образом учителка нашла в холодильнике штук пять нормальных картофелин, почистила их и сварила за то время, которое Васильеву понадобилось бы, чтобы подумать о том, где находится в доме картошка и стоит ли вообще ее искать.
Все остальное тоже было порезано, разложено и украшено, как даже в лучших, чем у Васильева, домах. Вот тебе и Житомир.
В центре покрытого, невесть откуда взявшейся скатеркой, стола красовались две купленные час назад бутылки, уже откупоренные.
Довершала антураж романтического ужина витая красная свечка в красном же подсвечнике. То и другое Васильев видел последний раз лет восемь назад, примерно в такой же обстановке.

Сели за стол.
Нет, нет, - сказала Катя безо всякого кокетства — я крепкого не пью, мне вина, пожалуйста.
Васильев налил ей вина, себе коньяку.
Давайте, Катя выпьем...
Не чокаясь. Сегодня сорок дней.
Откуда вы знаете?.. Вы откуда знаете?.. Да, да...
На подзеркальнике в коридоре Свидетельство о смерти лежит.
- Да, конечно... Надо что-то сказать...
Не надо. Не надо ничего говорить. Я твою жену не знала, а что попало говорить не надо.
Выпили не чокаясь.
- А мы уже на «ты»? - сообразил Васильев
Да. Свет погаси, пожалуйста, свечки за глаза хватит.
Твои глаза и без свечки, то есть, без света... то есть... - он запутался в комплименте и быстро налил по второй.

Катя рассмеялась так, как она умела, но глаза ее стали уже другими. Пламя свечи пылало в каждом из них, и влага, отчаясь с ним справиться, капля за каплей срывалась вниз, делая поминальное вино солонее и горше...

Что с тобой? - встревожился Васильев

Она посмотрела на него твердым темным взглядом и выпила свою рюмку одна.

Маленькая рюмка, - догадался он - у нас где-то побольше должны быть...
Не надо. А себе возьми побольше.
Она перелила коньяк из его рюмки в фужер для воды и долила из бутылки еще золотистого утешения, почти до половины.

За что будем пить Катюша? Со свиданьицем? Чтоб не последнее? - изо всех сил веселился Васильев. Первая рюмочка уже добралась куда надо, на голодный-то желудок. Коньячок оказался забористым.
Давай выпьем за меня, Сереж, не возражаешь?
Какие возражения, Катенька! Здоровья тебе...
Здоровья хватает. За меня давай выпьем.

Васильев понял не вполне, но полфужера съел исправно.

Качество коньяка быстро подружилось с количеством и оба принялись за большую внутреннюю работу.

Все, кроме картошки, оказалось так себе на вкус, но уминалось, тем не менее, за милую душу.

Милая Васильеву душа сидела напротив, раскрасневшаяся, и постоянно запахивала халатик, которому это явно не нравилось. Васильев наблюдал за их борьбой, желая халатику успеха, но не прерывая, светского, как ему казалось, разговора.
Он рассказывал остроумнейшие анекдоты, Катя хохотала, как сумасшедшая; потом она рассказывала про то, как Зойка на принцевой даче пыталась завести козу, а принц, который Игорь, ее выгнал, а он спросил — кого, Зойку, нет, отвечала она, козу, но ее тоже звали Зойка, а он вспомнил, как в детстве в деревне за ним гнался козел, а бабка Настасья выбежала с поленом, а сейчас даже детям молока козьего не купишь, а потом она спросила про детей, он ответил и она опять заплакала, но выпили еще и засмеялась...

«...Как будто жизнь качнется вправо, качнувшись влево...».

Потом он понял, что пить хватит. Потому что больше не надо.

И сказал, что пошел, и что слово свое помнит, но спальня прямо и налево.  Пошел не оборачиваясь, и даже не слыша, что она ответила.

 Она и не ответила ничего.

         
 … Катя проснулась.
Дождь давно перестал, и за окном стояла пустая предрассветная тишина   холодного города.
Она отодвинулась от лежащего рядом. Прислушалась. Встала, накинула халат на голое тело. Подошла к стенному шкафу. Выдвинула один ящик из пяти, что -то взяла, сунула в карман халата. Подошла к туалетному столику, послышались вразнобой какие-то мелкие металлические звуки, разом смолкшие в другом кармане.
Вышла в коридор, не включая свет, переложила из обоих карманов в сумку.
Зашла в туалет, потом в ванную, через минуту вышла одетая.
Прошла на кухню, переставила всю посуду в раковину, вымыла, вытерла, поставила все точно на свои прежние места.
Принесла сумку из коридора, вытащила из нее непрозрачный полиэтиленовый пакет. Взяла наполовину полные бутылки с коньяком и вином, каждую заткнула поплотнее, поставила в пакет, пакет убрала в сумку.
Насухо протерла стол, тряпку кинула в тот же пакет.
Взяла сумку, вышла в прихожую, надела плащ, туфли.
Встала лицом ко входной двери. Замерла.
Ни звука не было. Ни звука. Ни звука.
Быстро прошла в спальню, обогнула кровать, встала рядом с лежащим.
Опустила голову.
Заметила что-то на светло-сером паласе.
Поставила на кровать сумку, раскрыла.
Наклонилась, взяла двумя пальцами, бросила в пакет с бутылками.
Пошла к двери, тихо открыла, закрыла с другой стороны.
Замок щелкнул в пустоте.

Вышла из дома, дошла до помойки.
Уже рассвело.
Огромная мусорная машина грузила полный контейнер
Она аккуратно вынула из сумки пакет, забросила в контейнер.
Надвинула капюшон, быстро пошла в сторону еще пустого проспекта.

Водитель закончил погрузку, сел за руль и начал медленно выезжать из двора, стараясь не задеть спящие по обочинам машины…

«Ангел светлый пролетел, тихо песенку пропел».




Владимир Швейский
13 ноября 2012 г.