Студенческий роман Бабочка в часах Дани-Ночь

Гл. 2

ДАНИ-НОЧЬ

Я даже не помню,
Когда ты на свете жил,
Тот новогодний
Из лунных снегов человек...
Снег проходящий,
Как таинство, нас окрестил,
И пропустил.
И ничего не предрек.


На горах Воробьевых
Под тяжестью вдетых друг в друга
Мышей-этажей
Данка длинные нити от звезд
Смотала в луну.
Этот теплый клубок,
Напитанный искрами рук
И с затерянным зернышком сна,
ОНА
Протянула летящему в небе окну.
Этот клубок ожиданья,
Как собственную планету,
Сотворенную из дыханья цветов,
Планету, которая тихо распустится в небе
И будет расти в нем сама по себе.
И сначала сквозь нее проявится
Зеленая шляпка ростка.
На нее прилетит стрекоза,
Стрекоза разбудит вулкан.


Вулкан всколыхнется
И поменяет свой желтый свет на красный.
И все удивятся.
И протянут к нему руки,
Потому что подумают,
Что это внутри серой тучи
Так торжественно и нежданно
Воспламенилась любовь.
И теперь в ней можно погреть руки...
Так вспоминала Данка Новогоднего человека,
Который, как все люди-подарки,
Таинственно приходя, таинственно исчезают,
За собой оставляя Долгий светящийся путь.
Но тут за какой-то тысячемильной неизвестностью
На карликовом дереве
Встрепанная сном ворона
Нечаянно проглотила
Эту огнем покрашенную планету,
Ко сну отходящую в мертвенно-синий лес.
Ворона поперхнулась планетой
И кашлянула...
И так всегда бывает:
От неожиданного голоса,
Нанизанного на ледяные сабельки,
Которым предстоит таять, —
Так всегда бывает —
К блаженному сну-воспоминанию
Вдруг подключается счетчик тревоги.
Она стряхнула с себя
 Шелковистость ночного сна,
И послеворонняя тишина
Зашелушилась по стенам.
Заколкою мысль подкольнула тело:
— Ириния, где она ? —
И глаза потянулись к ней, к подруге,
Глаза потянулись
Через тысячу улиц, ночных и черных,
Едва подбеленных
Горстками продырявивших тьму фонарей.
Глаза потянулись
Сквозь эти пустыни
Неизмеримо сдвинутых рядом
Одиноких кроватей,
Из выдохов одиноких,
Из полузастывших рук,
Которые, провисая над прикасаньем,
Замирают на полпути к пустоте.
(Плечи, поглаженные по памяти, —
Не те.)
А сколько всего одиноких,
Мечтой пригвожденных к своей стене !

—   Дух святой, из черных пустынь далеких
Приведи Иринию мне !
Пусть души в ней не чает
Гнев — собака цепная.
Приведи Иринию мне... –

Дверь отворилась.
Из темноты за порогом,
Из снов, пробужденных от тесноты,
У Данки молящей голос дрогнул,
Глаза всколыхнулись:
—  Ириния, ты ?!

Тихо прошла, светлячков в темноте рассыпав —
Это чувства светились,
Великое множество дум.
Тихо легла и Евангелие открыла,
Как будто открыла мир,
Перелистнув себя.

Тихо свеча прорастала из буйства рассудка,
Светом прозрачным суровости дум разметя.
Где-то на улице,
Темной, холодной и жуткой,
Кошка кричала,
Как выпавшее дитя.

Итак, всю себя измолчав,
Комочком живым причалив к уступу стены,
Глаза отодвинув от дальнего-дальнего берега,
Где черный корявый уступ
Островам раздавал свои черные сны,
Засопел пароходик дыханьем живым,
И с колес сорвалась полетать сумасбродица.
Ночь из форточки
Ветром своим дождевым
Читала "Акафист пресвятой Богородицы"
И шептала, деля сотворенье миров
На известное и неизвестное
Устами Иринии.
Всуе спасаясь единством слов:
 — Радуйся !
Радуйся !
Радуйся,
Невеста Неневестная !

И Данка, на выдохе срезав свече язычок,
В небе, за старым истлевшим хитоном дождя,
Вновь разглядела
В прорехе печальных дерев и дорог
Свой огонёк —
Зародыш планеты — Я.

Был на планете таинственный Новый год,
Снежная буря по вымерзшим звездам плыла
И набирала к душе Его тайный код.
И набрала.
И наглухо вход
Замела.

Если бы было возможно Его описать,
Душе ее данный единственный миг красоты,
Солнечной бури испив, однажды узнать,
Как ураганы, и ветры, и бури —
                пусты.
Солнечной бури испив, однажды узнать
То, что у слабых придется защиты просить:
У воробьев, да у лютиков вдоль дорог...
Станет какой-нибудь заяц вселенским ковром,
Шкуркою снега подошвы наши крушить.
Зелень шаров вдруг выпустят веки кота,
В чрево ночи вопьется зелень шаров —
 Это придет попрощаться с тобой красота,
 Прежде чем прыгнуть в несуществующий ров.

Жив или мертв человек,
А сила разрыва все та.
Кожная ткань, разрываясь, до сердца проймет.
У тех, кто уходит, тоже своя высота.
Слабый такой высоты
Никогда не поймет.

Съедена ночь,
будто выпито мумие.
И в замутненной пыльцово-пуховой дали,
Будто по мягкой и тёплой горе воробьев,
Как леопарды, неслышные думы прошли.

********************

В дороги врастают гигантские лики часов.
На тонких ногах пузатится город будильников.
Лица с цифрами вместо глаз
Садятся в автобусы
На перевернутый стук-страх
И, прочищая секунды-извилины,
Стрелки разводят за окна.
А около —
Я, бабочка, с единым крылом деревянным
Из высохшей прялки
Лечу к обнаженной секунде в часах
И прошу прирученья...
(продолжение следует)