В тени кладбищенской рябины...

Любовь и весь лирический расклад –
Вот давний зуд моей печальной Музы.
Добро пожаловать в её вишнёвый сад!
Постерегись! Я открываю «шлюзы»!
…Однажды наблюдая лебедей,
Плывущих грациозно между лилий,
Подумалось: «А что ж у нас, людей,
Так много солнца и так много пыли?»

А возле лодки, на полумостках,
Точь-в-точь: грустя, Алёнушка сидела
И, слёзы не скрывая на щеках,
Мне в унисон на птиц любви смотрела…
Трещали вёсла, вспаривался слой.
И лилии срывались с мыслью «Надо!»
За отрешённо-благодарным «Ой!».
Предполагалась щедрая награда.

И нагло глянув в омут юных глаз,
Как нелюбитель взятия Бастилий,
Сказал для шока, будто ловелас:
- Не бойся, я с тобой, царевна лилий.
Мне было тридцать, ей – шестнадцать лет.
Я был женат, она – совсем глупышка.
Но, вероятно, так устроен свет:
Где Бог не зрит, там непременно вспышка.

Наивная… Как дочку полюбил.
Берёг, когда мы тет-а-тет встречались.
В подсолнухи под осень увозил,
И «тормозил», когда там целовались…
Жена тогда беременной была.
За дочерью мы оба ждали сына.
Когда ж вторую дочку родила,
На юности сентябрь сошёлся клином.

Я для жены враньё изобретал,
Чтобы уехать под любым предлогом.
И вновь девчонку эту целовал…
И «тормозил» - до нужного итога.
Крылом нам был туманец голубой.
Неумолимо приближалось утро.
И тут – случилось… всё – само собой…
Грешно вещать об этом мне кому-то.

В глазах я видел слёзы и луну
И нежно их сцеловывал с ресничек,
И спрашивал: «А плачешь почему?» -
И проклинал безумие привычек…
А слёзы всё катились по щекам.
Но улыбалась… И совсем без страсти:
- Ну вот и я – не киса, а мадам…
Спасибо, милый. Плачу я от счастья…

Мы расставались, будто навсегда,
Предчувствуя – беда не за горами…
Встречались реже, жили без стыда,
Для любопытных были лишь друзьями.
На свадьбу я, конечно, не пошёл.
Нашли в селе другого гармониста.
Запил от горя так не хорошо,
Что сам себе казался анархистом.

Я дрался с кем попало и орал,
Что всех сломаю и перекалечу.
И вот итог – печально проиграл –
Жена с детьми уехала под вечер…
Уехала несчастной. Под Уфу.
К родителям. И вроде безвозвратно.
Колечко не на стол, а на софу
Зачем-то положила… Не понятно…

И тут повестка в райвоенкомат.
- Десантник?
- Бывший…
- Бывших не бывает!
Командировка… Будешь, брат, богат!
Подумай, взвесь. Там, кстати, убивают…
Пришёл к отцу… Хмелея, рассказал.
- И что мне делать, батя? Не отлипнут…
Он посмотрел сурово мне в глаза:
- Судьба – вернёшься. Не судьба…, - и всхлипнул.

И вот опять – берет наискосок.
Не буду врать, что было мне не страшно.
Я – жив! И значит – есть на свете Бог!
Он был со мной в смертельных рукопашных…
Подписка. Пара шрамов – ни хрена!
От тех, как у меня, не умирают.
Вернулся, а на лавочке жена
И дочки в мячик на траве играют.

Но ты, дружище, это обусловь –
Не так, как счастье, но не так и мелко.
К жене привычка, только – не любовь,
И в результате – третья «мокрощелка»…
Терпели мы друг друга на излёт.
Жена старела, я не изменялся.
И даже спящий думал про развод.
Уж не таясь с молоденькой встречался.

И батя, сплюнув смачный матерок,
Сказал мне прямо, по-мужски, толково:
- Две бабы – это хорошо, сынок,
Но «Лебедь» с «Щукой» - это, сын, херово.
Лебёдушка поманит к небесам,
А хищница тебя поманит в омут.
Однако, не пацан ты, думай сам.
Не верь в беду, но будь готов к плохому…

Не потеряешь, значит – не найдёшь.
И не бывает взлёта без падений.
Когда во благо ближнего живёшь,
Тогда лишь знаешь радость наслаждений.
И, делая благополучный вид,
Я и жена жизнь повернули к миру:
Не ссорились, не делали обид,
Не бедно жили, но и не до жиру…

А годы шли, гудели провода.
Менялись лозунги, понятия и люди,
И деньги… Ничто мне без труда
Не доставалось оптом и на блюде.
Построил дом-коттедж на берегу.
Что не умел – в процессе дел освоил.
Всё делал сам и так, как «сам смогу»
И, приворовывая, дом наш обустроил.

Отрыл прудок, черешни посадил,
Купил коня, плужок, овец, бурёнку…
Детей трудиться и беречь учил.
Не пил – берёг для праздных дней печёнку.
Конечно, кувыркался не один:
Друг помогал, отец. И плюсом – лодка,
Ружьишко, сети, то, что не судим,
Крутые связи и паскуда-водка.

По осени с ружьишком за плечом,
Сбежав в тайгу от хрусталей и стульев,
Нашёл в дупле у старой липы – пчёл.
И через год имел уж десять ульев.
Томаты, вишня – соки и рассол,
А мёд и рыба – в банках, флягах, бочках.
Окорока и прочий разносол…
И всё – своё… Ну, а жена – при дочках.

А дочки заневестились уже
И к трельяжу подкрадывались ближе…
И дед купил уж свадебный фужер,
И тосты переписывл из книжек.
А старая взяла в кредит ковёр,
И малые достоинством монетки
Копила: мол, как водится, на сор,
Пихая в щелку ретро-статуэтки.

Резон спросить: «Ну, а стихи когда?
Они, браток, слагались повсеместно –
Когда смотрел сквозь звёзды в никуда,
Когда страдал и чувствам было тесно,
Когда опять смотрел на лебедей,
Когда туман клубился бестелесно,
Когда бродил по весям в лебеде,
Когда над полем проплывала песня…

…Была та песнь – щемящая, как стон,
И потому душа моя сжималась,
Что голос был до боли мне знаком –
Её был голос! Мне не показалось…
И, вглядываясь в прошлое, как в даль,
Вновь вспоминал подсолнухи на поле,
Как будто запрокидывал вуаль,
Как будто бинт срывал с сердечной боли…

И вдруг та песня-стон оборвалась,
Словно её той бритвою по горлу.
Не бритва – пуля смертью назвалась
И этой песне в голышко упёрлась.
Не вынесла замужняя озноб
Дознаний унизительных с пристрастьем…
Действительно, уж лучше: раз – и в гроб,
Чем быть до гроба в кабале без счастья.

Плохая весть змеи гремучей злей
И всё-таки медлительнее пули.
Теперь, когда смотрю на журавлей,
Жить не хочу я. И не потому ли,
Что прямо в душу с высоты глядят
Её глаза из-под широких крыльев?
Да! Люди – петь, любить и жить хотят,
А я хочу перемешаться с пылью…

Уж не гудят опоры ни хрена
И жизнь бредёт, не становясь моложе.
И вместо счастья вечная вина,
Похмельем мучась морщится на роже.
Вы знаете, когда желанье жить,
Когда вам жить не хочется едва ли.
А я вот знаю, как легко грешить,
Но как же тяжко под свинцом печали.

Когда иду к отцовскому кресту,
Мимо других крестов и между ними.
Я крик души в прикус держу во рту,
Чтоб не озвучить девочки той имя.
Но как бы не старался обойти
Роскошный обелиск в тени рябины,
Встаёт он молчаливый на пути
Подобием неразряжённой мины.

Перекрестясь и опустив глаза,
Кладу цветы между венков на мрамор.
И за слезою катится слеза,
И за сто граммами во внутрь – ещё сто граммов.
О, Господи, как поздно слёзы лью
И ползаю у горя на коленях,
И, как в дерьме, в вине вину топлю
В плевках и нецензурных выраженьях.

Я прихожу сюда и ухожу
По сентябринам, по снегам, по лужам.
Не потому, что жизнью дорожу,
А потому что в жизни многим нужен…
Пусть жизнь моя бездарная пройдёт
В раскаяньях. Упрусь фатально в стену
И, сделав неизбежный разворот,
Вернусь сюда – подошвами вперёд.
Так что ж! Аминь! Я никуда не денусь.

Ну а пока ж, цыганка, нагадай:
Казённый дом, этапы по дорогам
За то, что я оправлю в ад (не в рай)
Того, который не наказан Богом.