Отец

Вся жизнь его, в моём сознаньи,
Из клочьев скроена едва.
Вот здесь мои воспоминанья,
А здесь вот мамины слова.

Вот фотографии, вот письма,
Всё, что осталось от него,
Хоть и давно всё это было,
Но щемят душу всё равно.

И все они, так хаотично,
Летят, летят издалека,
То фотографию увидишь,
А то вот дата подошла.

Но я решил из этих клочьев
И образ целостный найти,
И начиная с самых ранних
Годов, его путём пройти.

***
Вот фотография с друзьями
И это 28-й год.
Они его там провожали,
Ведь он в училище идет.

По комсомольской, по путёвке
Его в училище берут,
Затем, армейские уж годы
Его по жизни поведут.

Но прежде, чем идти на службу,
Он встретил вдруг маму мою
И с ней, недолго рассуждая,
Связал уже всю жизнь свою.

Она и Спасска, что на Волге,
Прибыла к брату погостить,
Закончив школу отдыхала,
Решала, как ей дальше жить.

А брат, как и отец мой тоже,
Вместе работали тогда,
Друг друга по заводу знали,
Ну, так, встречались иногда.

Завод тот был уж знаменитым
И целый город он создал,
Электросталь — так звался город
Так завод город и назвал.

Когда же мама появилась –
Девчонка, ей 17 лет,
Не знаю как, отец влюбился,
Может быть сразу, может, нет.

Но он ведь шёл в тот год на службу
И любовь надо прерывать
И ту, в которую влюбился,
Надолго надо оставлять.

Как бы не так, был выход найден.
Прежде, чем к службе приступил,
Он женился на моей маме,
Затем в училище отбыл.

И маму тоже он пристроил –
К родне в деревню снарядил,
Чтобы за время всей учёбы
Её б никто не похитил.

Мама ждала его в деревне,
Там же работать начала
И свои первые уроки
Учительницей провела.

Ну а потом уж в гарнизоне
Их жизнь совместно началась
И так до страшного июня
Она в любви мерно лилась.

А гарнизон стоял тот в Шуе,
Иваново недалеко,
То областной уже ведь город
В центре России, хорошо.

В той Шуе я тогда родился
И помню детские года,
Как мама с папой танцевали
Под патефон так иногда.

А я испытывал к ним ревность,
Не замечают вот меня,
Ловчился ножку им подставить,
Запомнил это чувство я.

Помню, как ездили мы в отпуск.
К родне, что в Лазаревской жила,
Круиз по морю совершали.
Вот так тогда жизнь наша шла.

Уж из рассказов мамы знаю,
Как в 1937 году
Папу из армии погнали,
Так, по доносу одному.

А донесли, что отец папы
На хуторе кулаком жил,
Но потом в этом разобрались:
Давно в колхоз он уже вступил.

И, всё-таки, ведь разбирались!
И, может быть, и не всегда,
Но, всё же правды добивались,
Восстановили же отца.

Потом вот, помню, отдыхали
В 39-м мы в Крыму,
Но папу срочно отозвали
Идти на финскую войну.

И срочно он от нас уехал,
Мы возвращались уж одни,
Думали папу не застанем,
Что уж в Финляндии они.

Но не сбылись наши расчёты
И была радость велика,
Когда мы в гарнизон вернулись,
То уж закончилась война.

Так до войны той не добрался
Полк, где отец тогда служил,
Зато совсем, совсем уж скоро
Тот полк в Молдавию отбыл.

Туда за ним и мы пустились,
В Молдавии расположился полк,
Мы в Кишинёве поселились,
Прожив там небольшой лишь срок.

Мы жили в доме фабриканта
Три иль четыре уж семьи,
Варение из слив варили,
Которые вокруг росли.

В доме полы все из паркета,
В нём жил румынский высший свет,
Мама водою их помыла
И вздулся вдруг весь тот паркет.

Паркет увидели впервые,
Привыкли пол водою мыть.
Потом уж точно научились,
Как надо на паркете жить.

Ну, а затем, наш полк в Оргеев,
Чтоб там стоял, перевели.
Там и прожили больше время,
До самой страшной той войны.

Уж из Оргеева бежали
И не обняв даже отца.
Конечно, мы тогда не знали,
Что с ним расстались навсегда.

А он, как полк, другие части,
Что сразу же вступили в бой,
Дрались, и, всё же отступали,
Держали немцев пред собой.

Как воевал, тогда не знали,
Нас эшелон к Уралу вёз,
За всех отцов, что там остались,
Пролили все немало слёз.

У всех, кто ехал в эшелоне,
Остались там отцы, мужья,
И все своим делились горем,
И всех не выслушать нельзя.

Все об оставшихся не знали,
Что с ними, живы ли они,
И писем ведь не получали,
И вести общие лишь шли.

И лишь потом, намного позже,
Как до деревни добрались,
То первые его к нам письма
Там с адресатами сошлись.

От нас вестей не получал он,
Не знали мы, куда писать,
И он в таком же был незнаньи,
Решил к родным все письма слать.

И только там, уже в деревне,
Ему мы стали отвечать.
И о его военной жизни
Немного стали узнавать.

***
Войну он начал капитаном.
В дивизионе замом был
У командира этой части,
С которым в бой бойцов водил.

И целый год они с другими
Не пропускали в Крым врага,
Затем в Крыму их разгромили,
Враг погубил многих тогда.

Для нас в письме немного строчек,
Что Крым покинули они,
Что пришлось в море покупаться,
И, что из Керчи все ушли.

«Эвакуация войск наших
Организованно прошла» —
Писал спокойно он о битве,
К разгрому их что привела.

Мы строки с радостью читали,
Ведь главное — что он живой.
А почему от там «купался» —
Для нас то был вопрос другой.

И лишь потом уже узнали,
Как Керчь покинули они,
Как к морю немцы их прижали,
Топили в море корабли.

Как под бомбёжкой, под обстрелом
Уж на подручных всех средствах,
Через пролив переправлялись
На лодках, просто на досках.

Как многие так и остались
На жарком крымском берегу,
Как в подземелье там спустились,
Чтоб не сдаваться в плен врагу.

Это потом об Аджимушкае
Узнала вся наша страна,
Как без воды, еды и света
Там в подземелье битва шла.

Как их травили едким газом,
Из огнемётов штольни жгли
И лишь израненных, избитых
Их немцы победить смогли.

И как Манштейна принял Гитлер,
За Крым хвалил и наградил,
И, как последнюю надежду,
На Ленинград, как пса спустил.

Но мы из тех коротких строчек
Про Крым, что написал отец,
О бойне той и знать не знали,
Что мог ему там быть конец.

Затем писал, что он в резерве,
Что там вот формируют часть,
Что получил званье майора
И вновь готов уж воевать.

Затем, что он уже на фронте,
И что теперь он командир
Дивизиона мощных пушек,
По врагу нужный бомбардир.

Но снова, снова отступают,
На Сталинград их немец жмёт.
И на степных больших просторах
Из танков клинья создаёт.

Наверно, где-то в эти клинья
Дивизион его попал
И мой отец, в степных просторах,
Попросту без вести пропал.

Об этом нам официально
И извещение пришло.
И в тяжкое оцепененье
Родных повергло всех оно.

Но мы его не хоронили,
Надеждой жили, что он жив,
Что к нам когда-нибудь вернётся,
Как-то всё время то прожив.

И думали: стал инвалидом
И вот скрывается от нас,
Но, всё равно, его найдём мы
И привезём домой тотчас.

А, может быть, он стал и пленным,
Но выживет он в том плену,
И к нам он все равно вернётся,
Когда закончим мы войну.

Вот так и жили мы надеждой,
Два года вместе с ней прошло,
И вот сбылась надежда наша,
Пришло вдруг от него письмо.

Не передать здесь радость нашу!
Не только нас — деревни всей!
Мы утопали все в объятьях
Нас окружающих людей.

И наша радость воскрешенья
Деревню просто потрясла.
Многим таким, как мы, надежду
По новой снова принесла.

Письмо то было небольшое,
Что находился он в плену,
Что дважды он бежать пытался,
Но не везло всегда ему.

Его ловили, истязали,
И в лагерь вновь его везли,
Но он два года жил надеждой
На освобожденье впереди.

И вот его освободили,
И теперь снова он в строю,
И снова он на фронт уходит
Биться за Родину свою

И сообщает, что подробно
В письме скоро опишет нам
Все свои муки и мытарства
По всем фашистским лагерям.

Такое краткое посланье
Мы получили он него
И ждать другое письмо стали,
Не приходило всё оно.

Не помню, сколько прошло время,
Неделя, месяц или два,
Вот почтальон письмо приносит,
Но в нём казённые слова.

Слова о том, то смертью храбрых
Погиб за Родину свою
При штурме линии «Пантера».
В этом кровавейшем бою

Майор Пальчиков, при этом
И героизм он проявил,
Несколько раз на укрепления
При их прорыве он ходил.

Ведь эта линия «Пантера»
Подступы к Пскову берегла,
И вот в неё наши упёрлись,
Остановилися войска.

Прорыв её был очень важен,
Задачи многие решал,
Как только вот её прорвали,
Так сразу Псков и нашим стал.

Но штамп на этой «похоронке»,
Что так отчётливо стоял,
Был штурмового батальона!
Вот, значит, где он воевал.

Значит отца освободили,
Но, раз у немцев был в плену,
То в штурмовой отряд включили,
Чтоб кровью смыл свою вину.

И шёл майор в том батальоне,
Шёл, как обычный рядовой.
Шёл впереди танков, пехоты,
Тех, без названья «штурмовой».

Конечно, в этих батальонах
Не многим выжить удалось,
Так и отцу, что жил надеждой,
Нас встретить не пришлось.

А он надеялся на рану,
Что он получит в том бою,
И кровью смыв позорность плена,
Он восстановит честь свою.

Тогда вот нам всё и опишет
Другое нам пришлёт письмо,
Как воевал, что с ним случилось,
Всё разъяснит нам вмиг оно.

Но! Но здесь надежда оборвалась.
Ведь целых два года жила,
И когда, кажется, сбылась уж,
Так вдруг навечно умерла.

До отупления обидно!
Вот так надеяться и ждать
И когда радость уж сияла,
Опять всё взять и оборвать.

Погиб, его восстановили,
Как был — майором снова стал,
Но вместо нашей жизни вместе
Лишь мне пособие прислал.

За смерть его, от государства
Пособие я получал.
А как окончил десять классов,
Так получать всё перестал.

Кроме того, по аттестату
Большая сумма нам пришла,
То его денежное содержанье
За боевые все года.

Он воевал, а содержанье
По аттестату ему шло,
Когда же погиб, то всё, что было
В деревню маме и пришло.

Как ни крути, на эти деньги
В деревне дом приобрели,
Хоть он погиб, его заботы
Даже тогда нам помогли

***
Сейчас все письма и все фото,
Что сохранились от отца,
Воспоминанья вновь рождают
И им не видно и конца.

Из них, не всех, а самых главных
И получился мой рассказ,
И образ уж, как человека,
В нём появился в этот раз.

Во-первых, чтобы я отметил
Его любовь к своей жене,
Через неё, чрез их согласье,
Привязанность к детям, к семье.

Не каждый может так решиться
Пред тем, как в армию идти
И оставлять жену младую
Так взять, семью вдруг завести.

А это значит, его чувства
Не всплеск каких-нибудь страстей,
А что любовь та будет вечной
До самых до последних дней.

Ведь так оно потом и было.
Я помню сцены лишь одни,
где только радость и согласье
Были в общеньи той семьи.

А если взять его все письма,
Какие с фронта он писал!
Какими чудными словами
Свою жену он называл.

И он надеялся на встречу
И с «Досюрёночком» своим
На будущее строил планы,
Лишь бы остаться им живым.

Вот так, что к этому прибавить?
Таков был в чувствах мой отец,
Любовь его лишь можно славить,
Пример для любящих сердец.

И, во-вторых, уж всем известно —
Война, она и есть война.
И каждый ясно может вспомнить
Свои в ней страшные места.

А у отца их слишком много,
Даже из общих в письмах фраз,
И, главное, два года плена
Страшней других всех во много раз.

Он перенёс всё, не сломался,
Нам письма бодрые писал.
И этой стойкостью и силой
Примером мужества он стал.

Такие выводы из писем,
Из фактов и со слов родных
Позволили портрет составить
И для себя и для других.

Август – Сентябрь 2006 года