Я и он

"І світло яснеє, яке всередині весь простір осягає."

"Молитва – прагнення світла "Колісниця відьядгар"

***

Брателло из соседней ОПГ смотрел на меня пристально усталыми, серыми глазами. Видимо, так жестко, как мог. Смотрел не отрываясь, угрюмо пытаясь распознать во мне во мне признаки силы и слабины. А я на него из своей внутренней империи демонов, понимая, что он попал не по адресу. Нет у меня слабых мест. И не было никогда.

– Некоторые пацаны, – медленно сказал он вместо "здорово", – ведутся, как только заводишь разговор о деньгах. Ломает их их количество, – и он, и я, не сговариваясь, словно в забытьи, не моргая, сделал шаг. Вперед. – Я много убитых видел. Здоровых и молодых. Слышал?

...Может ли дьявол быть проявлением мудрости? Это знают только перешагнувшие за возраст жизни. И смерти.

- Слышу, - ответил я. - Не глухой. Ты че, раскапывал мерзлые, сиротские ямы? Могилы? - я спросил. - Видел там лавэ?

"Лавэ" по-цыгански "деньги". Значит, и по-арийски. Цыгане, это ведь арии, настоящие. Целью Гитлера вовсе не была Россия. Так, вариант проходной. Ей Индия была. Вот те, кого кочующие племена выгнали оттуда, стали "цыгане". Скитаться по всему миру. Терять недуальность.

- "Во имя умершего!", - сказал он. - Свозим останки в общую яму. То есть, в братскую могилу. На кладбище.

На кладбище и есть настоящая йога, подумал я. А не на курорте в пять звезд. Там проводили время великие учителя. Интересно, есть ли пацанские могилы на восьми великих кладбищах Индии? Как там называют пацанов?

- Ревизия, – сказал я, - полное обновление! Кто-то из нас вносит взносы на несколько
тысячелетий вперед. Когда на полной скорости вылетает на своей бмв с моста до места своего вечного упокоения. А так нету на всех земли. И воды. Как в Индии всех сжигать.

- Ты че, был в Индии? - сказал он. - Да ладно. Гнать.

Про остальное не спросил, видимо, понял. Это серьезно.

- Был давно, - сказал я, - государственные дела. Не всегда был пацаном, скажем так. Прополка огорода, мусор подчищал.

- Вот так многие от страшного суда и избавляются, - весело сказал он. - Раз, и встретишь тебя! И "невинно убиенный", сразу спишется половина грехов. И ведь без праха переходишь.И тлена.

У них там что в бригаде у каждого душа после смерти экзамены сдает? Переселяется в молодежь. Отвезли, убили. Закопали, и никто не умер. Что-то клинит меня, нервы. Убили, отвезли. А у нас у армян точный счет - ко всякой душе одно тело. Потому так часто своих хороним. Приходится нам самих себя от себя избавлять. Заодно и страшный суд от работы.

- Я кавказец, - сказал я. - К старикам питаю уважение. В том числе - старослужащим ОПГ.

Моя шутка ему пришлась.

- "Дедушкам"? Красавец! Мы с тобой - черпаки. А это, – он махнул рукой в сторону леса за Кольцом, - дембеля. Труп, он чем дольше пролежал в земле, тем бережнее я к нему отношусь: труп со стажем, дембель. А дедовщина у вас есть? Для духов?

- О! – Сказал я мудро. - Еще какая! Духов гоняем, погоняла даем. Сталин, Ленин. Иногда Никсон, Черчилль.

- А ты сам где служил? - Не лукавил он. Нормальный пацан. Года 62-го, меня постарше. И пострашнее.

Он погрустнел, как-будто туча над ним нависла из страны багровых туч. Вспомнил что-то. Наверное, те унижения в армии, за которые на гражданке не нашел дедов, не смог. Всех же ведь не найдешь. У меня той зимой угнали машину. Почти прямо от дома. Там и мое фото было в бардачке, не помогло. Свою работу люди сделали.

Я достал из кармана коробок, вынул спичку, вставил в уголок рта, пожевал. Всегда ношу коробок с собой, мало ли что. Проверить свою экстрасенсорность, либо поджег. Покурить.

Мы уже не следили за руками, кто что вынет из кармана. Может, напрасно...Эта стрелка в три часа ночи на дороге у лесочка, раньше приехать он не мог, закрывал подконтрольный ему ночной клуб, казалась мне огромным окном. Вроде самолетного, только большое. из которого была видна жизнь. Нормальная, обычная маета-марево. В другом измерении она проходила, пролетала мимо на большой высоте. У кого быстро, у кого медленно. Куда ехали на машинах все эти люди? Куда? Почему-то пришла мысль, в аэропорт. Улететь отсюда. И не возвращаться.

А я смотрю, моему собеседнику тоже жизнь на лоб волосы причесала. Да всей пятерней. Для меня же самого уже давно размер ладони и размер страны стали одинаковы. Вся искомая числовая ось ушла в никуда. Горсть песка и горсть золота на самом деле - равноценны. И потому совершенно неважно, стреляла ли в Андропова жена Щелокова.

Я вдруг весело обернулся к нему спиной, пусть, если хочет, стреляет и заговорил смешком:

- ОО КГБ по N-скому гарнизону, солдат. Четыре часа на тумбочке в парадке, потом в спортзал грушей для прапоров. В каком, не скажу. Эмблема в петлице была "танк". Хотя там нет танкового гарнизона. Патрули видели это на дискотеках, угорали. Быстро, торжественно и громко. А мы с ними и не здоровались.

– А, - сказал он. - В этом году загасили одного пацана, кличка была "Вольф", тоже служил так. Умер сразу, пошел на дембель. А нам - дали повышение. Потому что не срослось.

Вольфа я знал. Такой бритый, мятый, большой, видел в "Беллсе". Чугун с кулаками. Собирал он всех наших в кучу по вечерам. Научился то ли карате, то ли кунг-фу где-то в Улан-Уде. Чтоб его отправить на пенсию, это надо "смочь". Видимо, смогли - Москва. Хотя по складу он был, скорее, коммерсант. Умный, хитрый. Мог бы и сбежать куда. Сейчас не смотрят, у кого бицепс больше.

Он подошел, встал рядом, плечом к плечу ко мне, с чувством, с толком, с расстановкой. Тоже смотреть на огни. Сам улыбается, светится, как натертый, отполированный самовар:

- Ставки теперь по могилам удваиваются, нулевые годы! Надо все бросать, валить к ****ям из Москвы. Может, в Сибирь? Как сам? Золото.

Да, удваиваются, он прав. А в Сибири утраиваются, наверное. Переоборудование, перестройка и модернизация объектов для братвы. Строили одни, отнимали у них другие, теперь делить будут третьи. Вон, на каждом угле столько школ йог, а были качалки, мода пришла. Духовный материализм. Йога гораздо опаснее штанг, на мозг прямое воздействие. Посидишь в медитации, осядет грязь в душе в стакане на дно. А в понедельник выйдешь на работу тихим продавцом еще более агрессивным! И обязательно снова все взбаламутишь. Вот снять бы дихотомию между грязью и водой, дуализм, было бы хорошо: настоящая випассана. Мне достался квадрат в юго-восточной части Москвы, знаете, Капотня, нефть, сера, химия, иногда водка. Отвечай теперь за него! А они тут под белой пирамидой сидят. То есть, кокаин. Им  все нечтяком.

Он кивнул в сторону дороги, моего жизненного окна:

- Я там рос, - кивком подбородка показал на дома за постом. Он чуть не задрожал голосом. Разные люди есть среди пацанов. И все не без эмоций:

 - Там в подъезде дрелью просверлили одному ногу, посмотрели кино. Барыга. Который сверлил, в армию от тюрьмы ушел.

- Как и я, - сказал я ему. - Браток. - Он ведь брат мне? Ну хотя бы на треть? Лихую? Уважаю искусство разговора по причине работы. Особенно близок к скульптуре. Люблю лепить фигуры из русских слов.

- А я три года работал на фирмУ, - сказал я. Откровенностью на откровенность, только так. А то не честно. - Английский, адвокатура, все дела, все. По пятерке в месяц получал на Тверской, иностранный банк "Чейз-Манхеттен", ушел. Заебало все - презирают нас. Делают рабами реальности.

Он, видимо, понял, кто. Иностранные менеджеры, экс-патриоты. С бюджетом на развитие в СНГ в милллион. Просто, сквозь зубы процедил:

- Отомстил?

Он был пацаном.

– Может, лучше не рассказывать, – сказал я мягко. - Такой закон.

Он расхохотался и закашлялся до слез. До красноты.

– У меня астма, – сказал он, приходя в себя. - Ты так не шути! - И улыбнулся. На
этот раз почти нежно. – Я сына в машину с собой часто беру, десять лет. Мы с ним одни, жены ушла, совсем. А он, знаешь, интересуется, спрашивает о нашей жизни. Я ему говорю, не дай бог. А он: "Пап, пристрой меня, пап, пристрой!" Ну как? Как быть? Кстати, - он протянул руку, чуть не обнял меня. И обнял бы, боялся, не так пойму. - У меня кликуха "Батон". А так я Антон. Антоха.

- Габриэл, - просто сказал я. - "Джаба". Или "Архангел Джабриил". Но это долго.

- Ангел, то есть? Читал, читал! Все путем, "Алмазная сутра". Понимаешь...Я не запугиваю его - Денницой, страшным судом, - он вошел в тему. Все любят говорить о детях. - Вот везу его на кладбище, говорю, посмотри. Могилы всех пацанов. Целая аллея. Головой сюда, чтоб видели имена только те, кому надо. А некоторые - и вовсе без имен. То есть, без фамилий, есть имена. А вот, видишь, отец и сын? В одном месте. Год смерти сына на два позже отца: за папу был бой. Хочешь так? Береги жизнь,– говорю, - жизнь одна. И дается для совсем другого. Не для ухода матери за могилой.

В моем окне на МКАД ночь. Мы стоим вдвоем, никто из нас не боится никого. Кастет, он
без предрассудков. У нас с ним воровской катет. Ночь - гипотенузой.

- Только, пап, противная она, сын говорит. И воняет сильно эта наша жизнь. Надо прогибаться под всех, врать. Ни на кого не смотреть, унижаться. Нет, лучше, как ты. Чтоб на улице все смотрели! И стрелять.

Он гогочет и зажимает нос, сморкается на асфальт. Видимо, накипело. Потом поднимает тяжелую руку, обвешанную браслетами, отгибает в сторону палец, большой. Мол, во у меня парень! Ращу пацана. Я киваю, да. Нельзя обижать.

С удовольствием начинаю мять в пальцах землистый шарик гашиша, кручу косяк. Гашиш афганский, самый хороший, зеленый. Тимур мне его привез из Израиля, такого не достанешь в Москве. А потом пропал, сукин сын. За что я его маму так? Ну пропал, ладно. А сначала разбил мерс. Мерс - мой.

Я с удовольствием затягиваюсь, передаю брателле, Антон затягивается тоже. Лена бы сказала про него: "Храбрый и со свободным взглядом". Точно. Будет если не вором в законе, то крестным отцом. Где, когда?..Спокойное, славянское лицо. Голубые глаза. Священник прям какой, а не бригадир. Батюшка. Стрижка правда наша, что надо. Длиннее, чем наголо, короче, чем полубокс. И шрам. То, как он рассказывал мне это все про сына, подкупило. Улыбчивое смущение, когда говорит про ребенка, почти переходящее в кавказскую грусть.

- А у меня детей нет, - сказал я, - Антон. Пока.

В России многие коллеги по нашему бизнесу относятся к нам, кавказцам-чужакам, лучше, чем к своим. Хотя была и Чечня. Наверное, им с нами интересно. А нам с ними?

Мое исконное интеллигентство, деликатная боязнь не повредить чужие установки, "другую Вселенную", помогла мне выжить и сейчас. Наверное, она и составляет мою лояльность: никогда не судил никого и не давал судить себя. Друзья. Враги. Нет, никакой я не скульптор, я скальд. Певец-былинник в лагере викингов, стремящихся попасть в Валгаллу. Сейчас начну петь. Патриарх, который не решался обратиться к звуку. Но решился.

И я начал. Сначала негромко.

- Ов сирун, сирун,
  инче мотеца...

Потом громче, с трагедией.

- Сытыс гахтникы,
  инчу имацар...

Народная армянская песня про любовь. Ненавижу, когда Кикабидзе ее поет. Не может грузин армянские песни петь. Мы боксеры, они борцы. Армен Дарбинян ее должен петь. Или Бока.

Ему пришлось.

Он сказал:

- Красиво. Какой смысл?

- Ты зачем подошла и узнала тайну моего сердца, если станешь одинокой, я буду другом твоим страданиям. Так примерно.

...Его родители были из глухой мордовской деревни и поистине религиозны. До сих пор не разочаровавшись в Сталине, в детстве они спрятали Антона глубоко и сильно в Питер в спортшколу дзю-до, не люблю это слово "Питер", переходишь с городом на "рэ", рычишь, некультурно, весь злой, а бандит должен быть с обаянием, мне больше нравится "Ленинград", по-старинке, она была вроде армии, "растили соколов". Выход в город один раз в кино в субботу, там же он и засадил кому-то под грудь ногой во время фильма,воротник, ударил виском об угол стула, сделал бросок, тот  отошел. Остановка сердца, пробитый череп. Хотя вроде несильно бил и бросал, сказал, он. Как на тренировке манекен. Может, попал в такт работы митрального клапана? Куда после этого законопатили директора той спортшколы, по прошествии лет, в какое место, не знал никто. Да никто и не может в прошлое заглянуть. Спрятавшись в Москве, он избежал суда. Под который отдали всех. В четырнадцать он как моряк раздался в плечах, все были довольны им на Курском вокзале, носильщик был образцовый, отменный. Только молодой. Пил, курил, баб щупал. Старше себя на двадцать лет. За смену зарабатывал четвертак, иногда до ста. Потом подумал, что я так, всю жизнь буду таскать, пошел в криминал. Поучаствовал, так сказать, во всеобщем круге рождений и смертей. И не совсем не из машины по телефону.

- Знаешь, Габриэль, был бы другой расклад, я тебя бы убил, - сказал он. Я не обиделся, славяне иногда говорят такие вещи.

- Или я, - сказал я, - браток.

- Или ты, - просто сказал он. Раздавил кирпич.

Вот и все, что я узнал о нем в тот вечер. Больше мы не встречались.

...На Востоке есть понятие - "Гуру-Йога". Это способ особой практики для слияния ума со своим учителем. Вернее, сознания, ум и сознание йоги не разделяют. После молитв и начитываний определенного количества мантр, учитель, представляемый в круге света определенным божеством впереди или над головой практикующего, "садхаки", вспыхивает океаном радуг, миллионом солнц, растворяется в нем, в таком состоянии надо пребывать как можно дольше. Говорят, у Сталина в Кремле каждую перед портретом Ленина горела лампада, красный свет, он, возможно, делал "Гуру-йогу Ильича". Гуру-йога заменяет все виды практик, крайне удобна в исполнении, высоко эффективна - на абсолютном уровне учитель и есть собственная природа нашего ума. На санскрите "гуру" означает "тяжелый". Благими качествами. При этом, если внешнего учителя-гуру нет, время не пришло, все равно в нас, он молча часто и действует.

Какой тайный учитель свел меня в ту ночь с Антоном в Москве, вернее, за Москвой? Почти в лесополосе, где мы припарковали своих "коней". Хотя слой дерна надежно защищал от летней жары, казалось, земля у нас под ногами то горела, то становилась, как битое стекло. От усилия решить мирно исход встречи, спорный вопрос, кому достанется лесная база и автосервис - в принципе, никому не нужный - отваливались щеки. Я так и представлял, он меня убивает или я, очевидцев нет, потом кто-то из нас идет с заступом на участок, сохраняя концентрацию, берет с собой модернизированную заточенную лопату-совок, клещи, чтобы перекусывать застрявшие в корнях кости, и - копает. Мог ли тайный гуру послать нас временно на смерть, в другую жизнь к этому старому склепу, которым в 90-х являлась лесополоса за Кольцевой? В котором прошлым летом мы похоронили большую часть нашей бригады? Соратников, друзей? Да-да, именно так, друзья приходили в ОПГ, звали друзей... По знакомству, по блату. Появиться в сердце, как  дальний родственник? И позвать на смерть. Чтобы уберечь от чего-то другого - карьеры, денег, либидо? Пока мы не натворили непоправимых дел? От Фрейда ведь на самом деле было больше проблем, чем пользы. Позаботиться об упокоении наших тел, показывая бумаги на покупку склепа: такую встречу. А сначала очистить место для новых владельцев, то есть выкинуть оттуда стариков - нашу надежду и страх. Создать архитектурный план склепа, наши жизни. Номер могильной плиты - 007:

196*Й - 2000-Й ГОД
такой-то такой-то
УБЕРЕЖЕННЫЙ ОТ ВЕЧНОГО АДА (СОВСЕМ)

***

Я - выжил, не знаю, как он. Сейчас я в другой стране, в которой ничего не знают о московском Движении, да и вообще о всем русском, и не хотят знать. Я не богат, но жить можно. Да и чего мне, я уже вниз с холма. То, что могу здесь писать о том, о чем хочу, уже чудесно. Как обычно, по выходным отправляемся в шоппинг-молл с женой покупать продукты. Много лет подряд, войдя в галерею магазинов, я думаю об одном. Пока добрая жена, хранительница очага, берет воздушную кукурузу для племянницы в лавке, ее муж, тот, чьи воспоминания приходится вскрывать, как нарывы в стихах и прозе, все время думает:

"Весна. Субботний вечер. Только что прошел дождь.Мы - в магазине, кругом шербурские зонтики. Жена пойдет на второй этаж брать соевое молоко. Я по привычке спиной ко входу сяду за столик. Уроню уставшую от бессонных ночей голову на предплечья, стану дремать. А когда ее подниму, за соседним будет Антон. И тогда мы сначала встретимся с ним глазами, как пацаны, пацана всегда взгляд выдает, а потом, опрокидывая по дороге стулья и чужих людей, кинемся друг к другу навстречу. Два друга, два выживших в мясорубке человека-легенды. И он схватит меня за плечи, как положено у них там в дзю-до, а я не стану встречать его правой в голову, левой в корпус или ногой, и мы повалимся набок, будем хохотать наивно и громко в этой пластиковой траве, что в наискосок от столиков в детском городке, совсем, как дети животных, а не людей, как дикие зверята, внезапно полетевшие в космос, скаля десна и обнажая зубы-клыки, вспоминая ту нашу встречу. И будем смеяться от счастья всего пять минут, пока не уйдем, нас двоих в склеп внутренний учитель не унесет."

А потом в супермаркете нам том месте, где мы снова встретились, распустится большой белый цветок.

Сиань, 09-10 ноября 2012