Грибная наука...

  Отзвенело жаркое лето… Уж не пищит в ухо с раннего утра до позднего вечера надоедливый комар… Не бросаются в лютой злобе слепни… Не покусывают ленивые мухи… все стихло. Чуть морозный воздух чист, легок.  Втягиваешь его трепещущими ноздрями, и счастлив, будто манны небесной откушал.
  Вскинув рюкзак за плечи, ранним утром я стоял в прихожей городской квартиры. Раздались тихие шаги. В ночной пижаме, заспанная, жена.
- Вышла, все-таки, с удовлетворением отмечаю я.
- Так я пошел… Тут ребята за грибами звали.
Уголок ее рта искривляется в иронической усмешке. Злюсь… Злюсь обидно, мелко, самому тошно.
   Что разладилось в механизме нашей семейной, казалось, благополучной жизни. И это, что-то, раздражало,  путая все карты,  лишая сна и покоя. Не желая решать проблему, я уходил от нее, а жена все молчала, закутавшись в розовый домашний халатик, все отдалялась, жила своей непонятной жизнью. Беспричинные слезы, опухшие глаза.
  За десять прожитых лет такое случилось с нами впервые. Ни тот ни другой  не знал, как поступают случаях, и эта невыносимая мука затягивалась, словно удавка на шее у приговоренного.
  Приезжаем ввечеру, что б с утра пораньше отправиться на грибную охоту, опять же побеседовать со старым о том  сем, чайку попить, картошек поесть.
   День воскресный, компания привычная. Лесок,  вот он, рядом. В пяти минутах ходьбы  живет наш проводник, Степан Иваныч, здешний лесник. Уж он точно знает, где растет гриб. в любую пору способен найти поляну с боровиками, или, на худой конец, с рыжими кокетливыми лисичками.
  Не стар, приземист, крепок. На  ногах легкие онучи, заправленными в сапоги, с обрезанными голенищами. Плечи обтягивает брезентовая штормовка, которой одарили мы его за всегдашнюю готовность  к нашему вторжению. Лысоватую голову, с торчащими клочьями седых волос,  едва прикрывает облезлая шапчонка. Похож  на лесовика из сказки: такой же зеленоватый, с кудлатыми, давно  не стрижеными волосами, да носом, сизой култышкой вылезающим из водорослей, заросшего щетиной лица. Все это живописующее великолепие освещают, вострые махонькие, насквозь пронизывающие глазенки.  Его побаиваются,  лишнего не позволяют. Обрежет, не постесняется. Живет одиноко, с кошкой  Манькой. Быт холостятский,  не хитрый .
  - А что,Степан Иваныч, чай была и жена?
  - Дык как жа… Как у людей, - словоохотливо отвечает тот.
  - Сбежала… Вот за такими, как ты и ушла… Не выдержала лесной жизни. Да было бы за кем… И мужик-то непутевый был, балабон, одним словом. Вздыхает...
  - Не уберег… И то сказать, не по  хорошу мил, а по милу хорош. Алена моя работяща была, домовита, хозяйство в порядке держала. Бывало такие пироги состряпает…
Отводит глаза , будто припоминая что-то.
  - Кинулся бы тады в ноженьки, осталась… Совестливая была…  Да куды там… Куражный был. Кровь кипит... Как мол посмела, супротив меня...  Ну,  откланялась на пороге, да и ушла.
  Достает откуда-то истертые аллюминевые ложки с кривыми черенками, бросает на стол.
  - Чаго вспоминать, было и быльем поросло. Ко всему человек привыкает.  Привычка, мил человек, вторая натура. Идите к столу, картошка стынет.
  Гостеприимству его позавидует любая хозяйка. Вроде и просто, и не богато, а сядешь за дощатый, скобленный охотничьим ножом стол, и все забудешь.  Городские мелочные заботы, бестолковую суету. Так-то тепло становится, так-то уютно… Душа оживет, засветится, затеплится, словно огонек у свечки.
   Длиннющий стол, занимающий половину избы, заставлен нехитрой снедью: посредине  кастрюля с горяченными, дымящимися щами,  да миска картошки; в глиняной плошке горкой насыпаны свежепосоленные рыжики, гордость хозяина.
  - Степан Иваныч, как бы соль-то ненароком не рассыпать, - говорю я, отодвигая подальше от себя литровую банку соли. - Зачем столько соли на столе?
 - Ан не знашь, мил человек, зачем? – многозначительно ухмыляется тот, высказывая тем все мое городское недомыслие.
  - Ить, что б человека распознать, надо не то что банку, пуд ее съесть… Затем и держу.
  - Помогает?
 Заметив мою неприкрытую иронию, соглашается.
  - Дык,  оно конечно. Чужая душа потемки, свою толком не знаешь...
Шумно рассаживаемся,  достаем городскую закуску, и под веселое бульканье горькой, уписываем все, что бог послал. Кажется, что в жизни не едал ничего вкуснее.
  После некоторого молчанья и сопенья, наконец одумываемся. Один за другим откладываем ложки. Разморило…  Легкий пот бисером покрыл лица.
 - Вот оно, блаженство. Вот он долгожданный, славный миг… И,  если даже ничего уж больше не случиться хорошего, то и этого хватит на то, что бы не сгинуть в городской жизни от служебного рвения, семейных обязательств, и тоскливого сознания собственной несостоятельности.
  Спать укладываемся, где бог послал: кто на топчане, за печкой, кто на полу, без обид. Степан Иваныч развешивает нашу амуницию на лежанке: мол,  до утра высохнет.
- Спите, спите, - покрикивает он, на говорунов, пытавшихся затевать беседу, - завтрева рано разбужу.
Будто с неохотой подчиняемся. Изба наполняется сопеньем, храпом и молодецким посвистом. У двери валяются корзинки, стол завален остатками еды, прелый запах сохнущей одежды.
  Время утрачивает свой обязательный бегу Будто находишься на другой планете, где и времени-то не существует, где все иначе: и мысли, и дела, и люди.
 - Все таки хорошо, что уехал, - сознание цепляется за последнюю спасительную мыслишку, и я проваливаюсь в сон.
                *
  - Нутко, подымайтесь, - слышу я тихую воркотню, и вскакиваю. Будто и не спал вовсе, а так, вздремнул на минутку.
  - Ну, ну, - смеется Иван Степаныч. - Чаво напугалси?  Иди вон… чай уж все пьют. Здоров  же ты спать, паря.
  - Да я, вроде и не спал, - оправдываюсь я.
 За столом дружный мужской хохот: - Ну да, от твоего храпа только что стекла и не повылетали.
  - Ладно, чаго гогочете, сбираться надоть, - ворчит хозяин. Грибы, они ждать не любят. На кажнай гриб, десять грибников отыщется.
Вместо опорок на нем длиннющие сапоги, за плечами видавшая виды, потертая берданка. Дверь прикрывает, воткнув вместо замка сучок.
  - Что это вы избу-то не закрыли, Иван Степаныч?
  -А че ее закрывать? Брать нечего, от лиха замок никого еще не спасал, а доброму человеку завсегда рады.
  - А берданка зачем?
  - Для порядку. Я  с ей не расстаюсь… служба.
  Едва поспеваем… Наш проводник бодр, шаг его упруг и скор, словно у иноходца.
  - И откуда силы берет, старый?  Мне бы так.
 Степаныч оглядывается: - Не отставайте… В лес зайдем, глядите в оба, на место поведу.
Под ногами тихо шлепает вода, видно ночью прошел дождь.  Выходим на чистую поляну.
  - Ну вот, таперя сами  ищите… Да тихо, грибы не распугайте… Лес шума не любит.
  - Чего придумывает, что мы дети, - досадую я.
Будто угадав мои мысли, отвечает: - а как  ты думаешь, чай это не твоя территория... Тебе бы пондравилось, кабы к тебе вот эдак ввавлились? То-то и оно… А то захороводит леший, ищи вас. В прошлом годе, так-то вот городские пришли... Дык токо через неделю и отыскали… Еле отходили бедолаг…
От, шельмец, притаился, - срезает он бархатную головку подосиновика.  Полезай в кузовок, коли так.
Шепчет: - ну, чаво стоишь? Вон они, грибы-то, токо подбирай.
   Я и вправду застыл, онемел от такой красоты... Будто никогда и не видывал,  ни этого мягкого, изумрудного мха под ногами, ни вечнозеленого еловника, ни, поблескивающих лаком,  брусничных листьев. Зачерствела душа-то… А теперь вот, открылась голубушка: - гляди мол, я живая.
  На поляну, сквозь туман веером ложатся  косые солнечные лучи, высвечивая причудливое кружево  осенних листьев. Строгие верхушки елей подпирают застылый лоскут серого неба.
  Сон еще не ушел. Недолго думая, кладу под голову рюкзак, предназначенный для грибов, и ложусь в зеленую перину мха. Глаза слипаются… Неподалеку чиркнула птица, и все… Меня окутывает, обнимает ласково, первозданная лесная тишина.
                *
  - Эй паря, много ль грибов набрал, - оглушает насмешливый голос.
  - Ты что жа, насовсем здеся останешься, или как?
Смущенный, будто провинившийся школьник, отряхиваюсь.
  - Вот, разморило чуток...
  - А ты хушь знаешь, скоко время? – хитровато щуриться проводник.
Оглядываюсь… На поляну улеглись длинные тени.
  -Вот - вот… Глядите на него! Ты пошто приехал? - не отстает Петрович.
 У сотоварищей корзины полнехоньки. По-королевски улеглись белые; рядом, рыжей россыпью, фигуристые, кокетливые  лисички. Черный скользкий груздь, с прилипшим к шляпкам, золотистым  листом: этот  на засолку пойдет, к зимним праздникам.
 Хорошо зимой испробовать, соленого груздя: за окном снег, от мороза дерева стонут, а ты откроешь заветную баночку, а из нее дух ароматный так и прет, так и прет… Подденешь вилкой грибочек, обсыпанный чесночком, поводишь эдак носом и, господи благослови, под рюмочку холодненькой.
  -  Вздыхаю... - Проспал все на свете.
  - Ну садитеся, чаго теперь…  перекусить надобно, с устатку, - ворчит старый...
Выкладывает завтрак: зачерствевший хлеб, спичечный коробок с солью, головки лука, картошку... Усмешливо взглядывает.
 - Вот ты, давеча, спрашивал про соль-то... А я тебе вот что скажу... 
И соли не надобно… Возьми человека по грибы, все об нем и узнаешь. Грибная наука проста, да не всем дается.
 - Как так?
 - А вот, мил человек, примечай. Вишь, - кивает в сторону, где  скучковались корзинки с грибами. - В корзине порядок, грибы один к одному, сверху мхом, да листом позакрыты.  Об чем энто говорит? Знать хозяин аккуратен, и в семье, и к работе приспособленный. А вон, гляди: корзина полная, а грибы всмятку... До города, ясное дело, не довезет, все спортит. Сразу видно: жаден, торопыга, всех обскакать хочет, а ума не хватает. Собрать-то собрал, а сберечь не смогет... Пустой, стало быть, человек…
 Иль вон мужик... Навроде дельный, все при ем: статен, хорош, и грибы в аккурате... А в семье, видать, не лады.
 - Это еще почему?
 - Погляди на яво, одна пуговица на одежке, и та болтается... Того и гляди оторвется… Знать хозяйка не радивая, не смотрит за мужиком, не любится он ей...
  Я поглядел на себя: пуговицы, на истрепанной годами штормовке, на своих положенных местах.
  - А ты, вот, пошто приезжал-то? Грибов не набрал, чумной какой-то. Видать, душа изболелась, коль ничто не мило? На-тко, - протягивает мне свою, доверху заполненную, корзину.- Порадуй хозяйку... Глядишь, оно и наладится. Да корзинку-то, не забудь  вдругорядь привезти.
  - Спасибо, Степан Иваныч.
  - За что?
  - За грибную науку.
  - Ну, ну, - соглашается он. А как жа? Без науки, известно, всю жисть исковеркать можно... Наука, мил человек, везде нужна… Так-то…
   Путь домой казался легким и светлым. Будто открылась какая-то неразрешимая загадка, которая мучила меня.
  На дороге, размытой осенними дождями, машину подбрасывало, вело в разные стороны. Натужно ревел мотор, выбираясь из очередного заноса... Водитель автобуса привычно матерился.  Руки мои крепко удерживали полную корзину грибов.