Заблудившийся трамвай. Продолжение

В поэтическом мире Евгения Чепурных тоже хватает дураков и придурков, но, словно по мановению волшебной палочки, все они становятся прекрасны, как метеоры, пронзающие чёрное безжизненное небо, а если даже они нелепы, если даже пьяны, если даже смешны, и сиры, то чудо всё равно присутствует в каждом стихотворении и я очень хорошо чувствую, что именно на этих дураках мир не только стоит, но и держится.
И сразу вспоминается великий завет Василия Розанова: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы её должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец глупа, наконец даже порочна. Именно, именно когда наша «мать» пьяна, лжёт и вся запуталась в грехе, – мы не должны отходить от неё…. Но и это ещё не последнее: когда она наконец умрёт, и обглоданная евреями будет являть одни кости – тот будет «русский», кто будет плакать возле этого остова, никому не нужного, и всеми плюнутого".
Когда-то французский поэт Артюр Рембо сказал, что "он - это другие".
Всё своё детство Артюр Рембо жил в мире, где Гаргантюа поглощал салат из пилигримов, а Гулливер не боялся мочиться на угол королевского дворца; вместе с ведьмами он летал на шабаш к сатане, спасал падающего Икара, освобождал от цепей мужественного и гордого Прометея; сочувствовал Ионе, который мучался в чреве гигантского кита; его друзьями были Мальчик-с-пальчик, и Кот в сапогах; в его детстве Христос спал в обнимку с драконами, ездил не на осле, а на Единороге и пукал в лицо первосвященника Каифы и прокуратора Понтия Пилата. Его отец капитан Фредерико очень радовался безудержной фантазии своего сына и в награду готовил ему яичницу из лебединых яиц и украшал её ломтиками райских яблок, где были ещё заметны отпечатки зубов Евы и Адама.
Мне кажется, что истинные поэты живут сразу во многих пространствах и временах и непременно едят яичницу из лебединых яиц, потому что Божий дар и есть такая яичница.
«О, Господи! – мучился ночами Вильям Шекспир. - Кто я теперь? Кем я ещё не был? Какую ошибку не совершал? Что не оплакал? Кого не предал? Кому не простил? Кого не любил? К чему я причастен в сегодняшнем пролетающем сейчас, и к чему был и буду причастен в забытом прошлом и забытом будущем?»
"О, Господи!" - выдыхает те же самые слова Евгений Чепурных, создавая стихотворения из отголосков своего давнего и недавнего прошлого.
Улыбаюсь чужому посеву,
Что до самого неба возрос.
Я любил непорочную деву
До того, как родился Христос.

Позабыты цветы и картины.
Но сквозь времени призрачный щит,
Каждый день из своей Палестины
На меня она долго глядит.
Вот то-то и оно!
Как можно под вечным взглядом любимой, много раз потерянной женщины, создавать мир, в котором она ни за что на свете не согласится жить!
Попробуйте прельстить эту женщину, Белую Богиню, Прекрасную Даму городом Пензой, где нет ничего живого... я думаю, что она не пожелает ради этого не то, что сойти с древней иконы, но даже снисходительно улыбнуться.
Я не знаю, верит ли Евгений Чепурных, что им руководит божественное вдохновенье, но я верю, что всё  Сущее появляется в нашем мире только тогда, когда поэт грезит о нём и воспевает его в своих стихотворениях. Мне кажется, что Господь любит облекать в плоть и кровь чудесные вымыслы поэтов.
Но, увы, сам поэт обречён на вечную разлуку с любым из своих героев. Самый яркий пример тому мучения и тоска Ибсена по придуманной им Сольвейг. А ещё Александр Блок. А ещё Александр Грин. И проч. И проч.
Нет, не зря поэзию называют Божьим Промыслом. Совпадение происходит в самом главном. Тайна сия велика есть, но несколько слов о ней сказать придётся. Дело в том, что все, так называемые божественные учения не принадлежат Богу. Мы растеряли всё святое, всё истинное, ибо думали, что правда приходит от Бога, а оказалось, что от Бога приходит только Человек. Истина тем не менее рождается внутри человека, так же, как любой урожай рождается на грядке, возделанной человеком. А Бог любит человека так же, как яблоня любит свои яблоки, но не знает вкуса собственных яблок. Поэтому Бог поедает человека, чтобы узнать вкус собственного творения. Поэтому поэт обречён жить, как яблоня, не знающая вкуса собственных яблок.
Сдаётся мне, что Евгений Семичев тоже не знает вкуса собственных яблок, но здесь причина беды совсем другая. На яблоне Евгения Семичева светятся и торжествуют не только живые, но и бутафорские яблоки. И сам он, уподобляясь Создателю, не может отличить живое от неживого.
Я согласен только с одним очень точным замечанием Максима Ершова: в стихах Евгения Семичева "абстракция ведёт к аллегории или символу и постепенной изоляции стиха от реальной стихии жизни". Хотя и здесь не всё так просто. Дело в том, что "символы" Евгения Семичева - это только радужная оболочка того, что должно быть символом.
Символизм - это чудо устремлённой в другой мир или живущей в нём души. "Поэт-символист стоит на грани двух миров, и, будучи толкователем, а то и создателем образов или знамений того мира, явленных в нашем, он уже тем самым меньше принадлежит нашему миру, чем тому. Так учил символизм, не очень ответственно учил и не очень внятно. Трагедией Блока был подобный страшному пробужденью внезапный провал из того мира, обернувшегося выдумкой,  в наш - провал, которого он нашему миру, да, пожалуй, и другому, пусть и подлинному, не простил и которому он обязан вместе с тем лучшими своими стихами".
Когда-то опальный отец Павел Флоренский определял область символики следующим образом «Всё, – всё, что не видит взор, – всё имеет своё тайное значение, двойное существование и иную, за-эмперическую сущность. Всё причастно ИНОМУ миру; во всём ИНОЙ мир отображает свой оттиск. Таинственное врастает в обиход, обиход делается частью таинственного. И так далее – без конца. Киты, на которых стоит земля, зверь Индрик, великорыбие – огнеродный змей Елеафал, Стратим рыба, баснословный Китоврас и др. – тут мы имеем дело, конечно, не с чем иным, как с кантовскими «предельными понятиями», с «вещами в себе», о коих не должно спрашивать, в КОИХ НЕ МОЖНО СОМНЕВАТЬСЯ»
А ещё, несколько перефразируя французского мага Освальда Вирта, можно сказать следующее: "Символизму свойственно всегда оставаться бесконечно выразительным и в то же время бесконечно неопределённым: каждый человек видит в нём только то, что позволяет ему увидеть сила его зрения. Чем глубже проникает взгляд читателя, тем глубже становится изучаемое им стихотворение".
В сравнении с поверхностными идеями те мысли, которые обитают на глубине, кажутся расплывчатыми и нечёткими. С этим надо смириться, поскольку человеческий ум сделал чётким только то, что необходимо для самого примитивного повседневного общения. Символизм как форма выражения не имеет ничего общего с позитивизмом, который царит в обычной жизни, отделённой от мира поэзии; он обращается только к тем, кто способен размышлять и глубоко проникать в суть вещей. Кроме того, символизм требует от мыслителя незаурядного воображения и умения внимать тайной поэзии вещей, надевших на себя маски обыденности и непритязательности на что либо. Символы умеют притворяться слепыми и глухонемыми, когда общаются с человеком мыслящим прозой.
Когда-то люди меньше читали и больше думали, больше разговаривали в тишине сами с собой. Нашим предкам нравилось седлать Пегаса философской мечты и возноситься вместе с поэтами ввысь - туда, где живут небесные замыслы и умонепостижимые идеи. Молодым русским поэтам надо бы возродить авиацию духа, которая так разительно отличается от нашего ползания по земле. Русский поэт должен вспомнить латинское слово vates, и обрести способность пророчествовать и предсказывать, ибо совершенный мыслитель есть не кто иной, как ясновидец, он ясно видит суть того, что остаётся загадочным и непонятным для непосвящённых.
Ни в коем случае не следует относиться к ясновидению и прорицанию с пренебрежением; напротив, надлежит учиться этому искусству. Даже если это всего лишь невнятный лепет, он открывает перед разумом обычно запертые для него врата. Волшебные врата открывают не математические формулы, а слова. которые кому-то могут показаться абракадаброй. Поэт должен учиться говорить на тарабарском языке. Помните, у Толстого: "Именем Тарабарского короля, открывайте!"
"Будучи прежде всего прекрасным упражнением для развития гибкости ума, прорицание чрезвычайно полезно ещё и тем, что заставляет поэта мыслить самостоятельно и разгадывать, то есть вглядываться во тьму, которая обычным людям кажется светом, и видеть то, что она скрывает. Конечно, не все попытки увенчаются успехом, но даже несколько золотых крошек в конечном итоге перевесят тонны словесного мусора". 

Так же, как редкая русская птица долетит теперь до середины Днепра, так же мало кто из поэтов осознаёт, что именно они творят мир, которого нет, но который обязательно будет.
Поэт - Тео- Vates - одержимый, неистовый, колдун, прорицатель трансформируется в англосаксонском в слово thyle, нам это слово знакомо: туле, тул, тур. Тул - хранитель всего мифологического знания и всех поэтических преданий. Это мудрый старец, коему ведомы традиции и исторические события. Позже тулы превратились в придворных поэтов. Кстати, отсюда происходит выражение "состязаться в хуле" - поэтический поединок.
К этим словам хочется добавить постулат о том, что корни любого СИМВОЛА уходят гораздо дальше, чем думаем мы.… Корни эти уходят в другие миры, времена и пространства. СИМВОЛ не принадлежат только этому миру и только этому времени. Символ, как чёрная дыра, поглощает и удерживает в себе другие миры и времена – хаотические, туманные, бездонные…


                (Продолжение следует)