Обречен...

Так одиноко качают качели старую память на старом суке.
Так одиноко смотрит ребенок в открытое небо в открытом окне.
И пляшет туман, и смеются таблички. Гремят оглушительно ржавые рельсы.
И плачет ворона уже по привычке. И поезд несет комедийные пьесы.
А там, где-то там, в разноцветном обмане воюет разбуженный хаос.
А там, где-то там, в бескрайнем просторе бунтуют юность и старость.
И кичится гром, выражаясь надменно, плюясь ядовитой слюной.
И злится от страха седовласый шарманщик, трясясь над чужою казной.
В комнате мертвой подвешено сердце на тонкие цепи, прибитых к стене.
В комнате мертвой больше не курит, никто не рисует в ней на стекле.
И распята душа, и затерты до дырок пыльные книги разумных писцов.
И больше никто не приходит в обитель, разрушен алтарь суеверных жрецов.
Пенится море, волнуясь под сводом. Солнце не жалит, прячась в свинце.
Пенится море, безраздельно горюя, несся свои мысли в высокой волне.
И после всегда поминают словами. И после всегда кривятся от боли.
Но никогда не приходят молиться, но никогда не смыкают ладони.
Так одиноко проносится ветер, тревожа туман, колебля листву.
Так одиноко смотрит ребенок в бескрайнюю даль? Нет, в пустоту…
Дымится из кружится сваренный кофе.  Осень целует мои города.
Стоят без движенья борцы за свободу. Над постелью плывут облака.
И только направила дуло природа и метится четко, смотря в горизонт.
И только уходят бесконечно дороги, встречая рассвет, провожая восход.
Смеется игриво разбитое блюдце, соль рассыпая на вскрытый асфальт.
Смеется бездушно, кривляясь бесчинно, отраженье холодных зеркал.
Птицы взлетают и падают камнем, в пути обретая скалистый причал.
Мучает струны в печальной задумке безрукий, глухой музыкант.
Проносятся мимо голодные волки, греют носы голодные псы.
И доносится с неба неистово звонко отголоски прошедшей грозы.
И замирает. Все замирает. Напряженно следя через желтые окна,
Как город ложится под звездную простынь, вздыхая часто неровно.
И тихо, и тихо крадется вдоль улиц, словно воришка, чья-то мечта.
Она потерялась, она заблудилась, она позабыта, как и чья-то судьба.
Но город не слышит, город зевает, плотнее закутавшись в сон.
Он завтра проснется, помятый немного. И пойдет сам к себе на поклон.
И мимо промчится поезд  печальный. Никто не заметит. Мир отрешен.
И смотреть на циничные лица… Этот мальчик, наверно, увы, обречен.