Стиляга. Грани 11, 12-я

      ГРАНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
Фро в панике: Что делать? Что сказать?
Того гляди, всё кончится падучей.
Вот то-то повторял «опять», «опять»…
Ведь был наверняка какой-то случай,
Но не расспросишь ни его, ни мать.
Гадай сама, а мальчика не мучай.

Давай скорей придумай что-нибудь,
Чтоб не метался, как зверёныш в клетке.
И обнажая незаметно грудь,
Присела рядом с милым на кушетке,
Потом прижалась, в глаз поцеловала,
Совсем по-матерински для начала.

Не запылал, но плакать перестал.
Тогда она совсем открыла груди.
А это был богатый арсенал
Проверенных запалов и орудий.
Сраженный с первой встречи  наповал,
Тогда ж он замечтал об этом чуде.

Плоть источала негу и дурман,
И вскоре горе растворилось в плоти,
А слабый Джон стал сильным как Иван
И ненасытным  в сладостной работе.
Восторг любви и женщине был дан,
Так что спроси  её: «Вы с ним живёте?»,
Она б сказала: «Если и  живём,
То он – во мне, а я, понятно, в нём!»

Влюбленные часов не замечали.
И те несли их вдаль, как плот – река,
Но вот они очнулись на причале
И вспомнили, что жизнь у них горька,
Поскольку нет  ответа  на вопрос:
Что это было – сон, невроз, психоз?
Но думали измыкать это горе
Теперь уже в спокойном разговоре.
Он снова верил в ум и опыт Фро,
Как в детстве – в справедливость и добро.

А та сидела перед ним нагая,
Две русые косищи заплетая,
Которые вполне скрывали лоно,
И выглядела прямо как мадонна,
Не хуже, чем мадонна  Рафаэля,
Но, несомненно,  покрупнее  в теле,
Богини этой ближе и роднее,
И, всё забыв, он любовался ею.

А Фро, конечно, голову ломала,
И вдруг она всё разом поняла.
 – Ну, милый  мой, теперь нам горя мало.
Всё "вэри гуд", такие вот дела!
То был не сон! Постой, не возражай!
Для сна тут ясность плещет через край.
Не сон, не бред и не болезнь то вовсе. –
Я знаю! Ни о чём не беспокойся!

– Но что же, Фро? Ты точно знаешь это?
– Конечно! Растерялась я сперва.
А в институте нам дают предметы,
В которых на такое есть ответы,
Была б, как говорится, голова,
И будет просто всё, как дважды два. –

– Ну, говори же, Фрося! Не тяни!
– Всё просто и по классикам знакомо.
Ты побыл у Степановой родни
И, потрясённый, выскочил из дома.

Но почему же потрясён был ты,
Ведь ты же рос, как в парнике – цветы,
И видел блеск богатства и уюта,
Не говорил с народом и минуты.
Лишь окруженье папино ценя,
Имея всё, и в том числе меня –
Роскошную забаву поначалу…
Потом уж я тебе роднёю стала.
Но кто я для родителей твоих? –
Так, на твоём портрете легкий штрих.

И всё-таки, зайдя на миг к Степану,
Ты в сердце ощутил сквозную рану,
Почувствовал в душе и боль, и стыд
За то, что всё тебе дается даром:
Обшит, обут, едой богатой сыт,
Не ходишь ни в заплатанном, ни в старом,
И комната просторная  твоя
Одна гораздо больше их  жилья.

Встревоженный, ты дожидался папы –
Поговорить, тревогу поунять,
Но тут попал ты в ласковые лапы,
Услышал злые шуточки опять.
Тебя очаровали вновь остроты,
Которые тебе сказали, кто ты:
Что ты и в деда, и аристократ,
Что должен быть и знатен, и богат.
Послушав папу и попив коньяк,
Всё позабыл ты и душой размяк.

Но, видно, через час, в твоей постели
Тебя опять сомненья одолели
И ты, вернувшись в тот убогий дом,
Увидел ясно, что творилось в нём.
Увидел! Не во сне и не в бреду!
Ванюша! Милый! Я к чему веду?
Ты всё представил! Да,  вообразил!
Вообразил, как классики-поэты,
Которым  и  бедняк забитый мил,
И горем бедняков они задеты…
Смотрел на них ты тоже как поэт….
И может быть, ты станешь им, мой свет!

…И девушка, сидящая без платья,
Попала тут же в жаркие объятья.
Воспрянувший, он был неутомим.
И время снова не стучалось к ним.

      ГРАНЬ ДВЕНАДЦАТАЯ
Тёк месяц май, в июнь готовый впасть.
Стиляга тоже изменялся  круто.
Привычное  над ним теряло власть,
Теперь он рвался в лоно института,
Не тратя на забавы ни минуты.

На тайные танцульки  не ходил,
Ссылаясь, что штудирует билеты.
Экзамены потребовали сил,
Но всё же сдал их. Окунулся в лето
И возле Фро вращался, как планета.

Ей предстояло ехать в свой колхоз,
Что означало  месяцы разлуки,
И Фро боялась, что опять невроз
Подхватит «муженька» под белы руки
И «увлечёт – надолго и всерьёз».

Но вот и Фро экзамены сдала
И стала третьекурсницей. Неделя
Особого сердечного тепла
Была у них в резерве. Пили, ели,
Терзали день и ночь свои тела,
Почти не вылезая из постели.

И говорили. Тоже день и ночь.
И плакали, что разлучатся скоро.
Стиляга с ней поехать был непрочь.
 – Нельзя, пойми! Что воду зря толочь?!
Нельзя! Пойдут в деревне разговоры.

«Что за пацан? Студентик он ли кто?
Зазноба, што ли, завелась у Фроси?»
А маме будет, думаешь, легко
Переносить подвох в любом вопросе
У дома,  в поле или на покосе?
И будешь ты для мамы, как палач…
Нельзя, Ванюша, хоть ты плачь – не плачь!

… И вспоминали, как увидел он
Её на танцах в институтском зале.
Заметно было сразу: увлечён!
И целый вечер с ним протанцевали …
Сначала вальс, а следом вальс-бостон,
Фокстрот и снова вальсы.  Как на бале.
Водил он замечательно. Она
Была неутомима, но скромна.

Вот эти скромность, мягкость, простота
Его пленили. Все его подруги
Трещали с ним, не закрывая рта,
И танцевали только буги-вуги.
Потом тянули в тайные места
И предлагали тайные услуги,
Отлично зная: Джонни не святой
И ставит  "точку" вместо "запятой".
И он, понятно, в рамках этих правил,
Такие "точки" безотказно ставил.
Вполне довольны были  визави,
Считая "точку" признаком любви. 

…А Фро ему спешила рассказать,
Как строго их воспитывала мать,
Как рано поднимала поутру
Её и брата, младшую сестру.
Как рано дети выходили в поле,
Как истово они учились в школе
И приносили из десятилетки
На радость маме лучшие отметки.
И все кругом завидовали маме:
«Смотри, как управляется с детЯми!»

– Ох, дорогой! Что я теперь скажу-то?
Она ж поймёт, что уж не девка я.
Начнёт пытать: Какого баламута
Нашла я, не закончив института.
И тоже будет плакать в три ручья.

Так что сказать? Что я нашла "стилягу"?
Что он красивый? Что в меня  влюблён?
Что  я не знала, что так быстро …  слягу,
Когда за мной начнёт  гоняться он?
Что парню моему семнадцать было,
Когда меня к нему волной прибило?

– Мне, дорогая,   восемнадцать скоро!
Осталась пара  месяцев, считай!
И я уже не мальчик  вам, сеньора,
Давно не «баламут», не «шалопай»
И даже не «стиляга», так что к маме
Ты можешь ехать с честными очами.
Старайся там себя не выдавать,
И "будет ни о чём не ведать мать".

Но в августе, двадцатого числа,
Обязана ты сделать мне подарок –
На именины чтобы здесь была
И выпила со мною пару чарок –
За нас с тобой, за общий институт,
В который к той поре меня возьмут.

В день появленья моего на свет
Меня Иваном нарекли, в честь деда –
Совсем недавно папа мне  поведал, –
Чем «соблюли старинный этикет –
Дворянский, сынку! Только, чур, секрет! 
Хоть больше года Джугашвили нет
И, вроде, не грозят большие беды,
Но лучше не трепаться, кем был дед,
Когда кругом такие правдоведы».
…У папы хватка от его отца,
А я в семье паршивая овца.   

Вот видишь, Фро, я весь перед тобою
К любви готовый, не готовый к бою.
Я, так сказать, страдательный залог.
Чувствительный, помешанный чуток,
Воспитанный  родителями в холе
И…  развращенный  ими…  И средой,
Как о героях книг толкуют в школе.
«Ан, всё», как говорится, «в божьей воле»,
Всё можно изменить: я молодой.
Но только нужно, чтобы   жар-девица,
Смогла  со мною воедино слиться…
Готова ль ты любить меня всегда?
Ответь как на духу мне… – Да! Да! Да! –
Вскричала Фро, сердитая немного,
Что  уповает он на волю бога.