Стиляга. Грани 3, 4-я

          ГРАНЬ  ТРЕТЬЯ
Вновь  очутясь в  своём уютном мире,
Не размышляя глубже или шире,
Ходил он по трехкомнатной квартире,
Вдыхая дорогие ароматы,
Которыми  бывали столь богаты
Роскошные, просторные палаты.

Приятнее всего — спасибо маме! —
Здесь пахло заграничными духами.
Все  мамины надёванные блузки
Благоухали только по-французски.

У папы пахло добрым коньяком,
С которым и сынуля был знаком,
Знаком ему и запах сигарет,
С которых сыну снят  уже запрет.

А с  кухни упоительно тянуло
Конечно уж не щами, как у тех.
Стояли здесь четыре венских стула
Для  их гастрономических  утех — 
Для папы с мамой, для него и гостя,
Давнишнего их друга — дяди Кости.

Четверка  стульев  свитою  была
Старинного изящного стола.
И папа говорил, что этот стол
От дедушки в  наследство перешёл.

И пряно пахла девушка Татьяна,
Которую сманил из  ресторана
Когда-то папа, соблазнив оплатой
И жизнью, "интересной и  богатой".

Она была  милашка-повариха,
Узнавшая уже, почем  фунт лиха,
Когда так трудно пребывать невинной
Наедине с начальственным мужчиной.

 … Стиляга тоже  знал не понаслышке
То, что зовут «амурные делишки»,
Соединяясь в действии простом
И расставаясь с  легкостью потом.

Он раньше взгляд распространял по Тане,
Задерживал его на гибком стане,
Потом скользил им ниже или выше,
Где находил пленительные ниши,
И явственно мечтал о  тайной крыше.

Татьяну это раздражало мало,
И с огорченьем  малый понимал, 
Что та его всерьёз не принимала,
Как  мальчика, который слишком мал.
А выступать в  обличии нахала
Он полагал себе  за  криминал.

Вот  если бы увлечь её на танцы
И показать, как пляшут иностранцы,
Запретные для нас американцы,
Узнала бы, что танец  буги-вуги
Он  исполняет лучше всех в округе,
Да и вообще, как говорят ребята,
«Такому асу надо ехать в Штаты».

         ГРАНЬ  ЧЕТВЕРТАЯ   
… Поедешь тут, когда кругом границы,
Когда  под  наблюдением и птицы,
А радио всё яростней  бранится,
Карикатур — несметные страницы
На  разных «отщепенцев» и «стиляг»,
«Чьё знамя — полосато-звёздный флаг!»

У папы есть приёмник — тоже чудо,
И папа тихо говорит: «Оттуда!
Германский,  “Телефункен”!» И, довольный,
Напомнит, что «берёт любые волны!».
И неизменно добавляет гордо:
«Что перед ним советские “Рекорды”!»

Отцу и сыну,  иногда и  маме
Не спится у приемника  ночами.
Волнуются, Америку поймав,
Поскольку  «диктор постоянно прав».

И как  ни глушат эти передачи,
Для них «глушилки» ничего не значат:
Америка и Мюнхен, Би-би-си
Звучат,  да так, что Боже упаси
Услышать это  не  тому соседу —
Немедленно из «органов» приедут,
И папа с сыном тут же «загремят»
Туда, где жизнь их «превратится в  ад».

Но не пугают их такие  сцены:
У папы с  сыном — тайная антенна,
Которая проходит на чердак,
А выше изолирована так,
Что ни один пронырливый сосед,
Из кожи лезь, не нападёт на след.

И стены, в «доме  сталинской постройки»,
Едва ли  не по метру толщиной.
Не слышно самой яростной попойки
И смертной драки за такой стеной.

У сына — дорогая радиола.
А к  ней пластинок — полная стена.
Когда  он возвращается из школы,
Она  на целый вечер включена
И танец, зажигательно весёлый,
Звучит в  его «каюте» допоздна.

В девятом классе «нудные уроки»
Ему частенько  «на ум не  идут».
Он знает: папа, сделав жест широкий,
Его устроит в  лучший институт.

Язвила мать: «”Учиться и учиться”
Должны лишь деревенские тупицы,
Ведь это им и завещал наш Ленин,
А умному —  к лицу немного лени».

Раз слышал он: «Отец, ребенок слаб.
Я в  институт его не отдала б.
Пусть отдохнёт ещё годок-другой,
Не бегая, как лошадь под дугой» —
Сказала  мама удрученным тоном,
Но папа не казался удрученным.