История выдержки долгих лет

Отгремели предрассветные танцы, ноги воют “айда домой”. У исхода событий есть пара вариаций и все клином сходятся над тобой.

Мы пойдем пешком без рубля в кармане по дорогам пористым и простым, я смотрю на тебя как в две тыщи пятом – выстрел сделан не холостым, я трофей, сбитая с ног косуля металлическим и лихим самым первым твоим снарядом, выпускающая раной дым.

До того как прибить на стену, выдать собственных номерков ты старательно и умело затаишься на ряд замков, разомнешь костенелые вены, стихнет цоканье каблуков, ты немножечко поиграешь с капюшонной парой своих шнурков, и отважешься, проглотив при этом, как с пол дюжины острых комков.

Заходя за полоску света, под заглавием “Роспечать”, ты почувствуешь как онемело, что-то слева, что кстати стоило бы отличать от дешевых специй, желез, секреций, ты попробуешь вслух начать: «Смейся тише–кругом соседи, пара метров жалких до дома остались, кстати раз уж пришлось к беседе…Мы с тобой когда-нибудь целовались?»

Точно плавным скользящим жестом ворох пыли на старый плед хладнокровно стряхнули с книги застоявшейся столько лет -  натянул тесьму и упрямо вздрогнул твой заточенный арбалет.

Тут я вспомню, мне это снилось, и, бесспорно, уже к утру, мыслей клочья, что четко слыли под девизом “потом сотру”.

Будь сейчас я всемирной примой, критик челюстями скрипя, разодрал б мой спектакль – липу, не советуясь, не щадя.

Я ехидничаю несмело “знай, что этому не бывать”, ощущая рельеф асфальта и как трудно на нем стоять, провалиться бы к черту в дебри да золой сполна подышать раз уж искренне не выходит тонкой леской себя держать. Подворачиваются колени, бездной пахнет твое плечо, громко трескается крепление – мне становится горячо.

Я на дне изверженной лавы, в самом центре пожара метро, хватанувшему ртом отравы, пеплом жжет через все нутро.Напряжение струится вдоль шеи в одну тысячу киловатт, раскалённым стеклянным смешеньем процарапывает рафинад, что не тает в предложенном чае как на мерзлом застывшем летье, карты биты и масть меняют – бесполезно спасать крупье.

Блики в лужи бросают сонно потускневшие фонари, с твоего балкона и церковь, и преднабережные огни, рамы в копоти и разводах, как не мой - пыль всегда внутри, у меня между век усталость и навек острие в груди.

То осколок летает метко, обреченно махнет хирург, что, пожалуй больную метку чуть расспорят, но не зашьют.

Орион не стреляет дважды, дело – стрелы, прицел, кусты. Что до жертв, то уже не важно, занимают свои посты над камином, на полке, даже целой рамкой окружены, бездыханные, нанесенные на чернеющие холсты, обреченные и клеймённые так и тлеют совсем пусты.