Romantica

…дубовый стол резной,
пол каменный, покрытый
вон там соломою, а здесь, вблизи – ковром;
камин, простой, как эта жизнь, пылает в зале,
две книги на столе, чернильница стекла
прозрачно-синего, гусиное перо –
раздумья всё о том,
о том же всё – о смысле этой жизни,
земной и вечной там, на небесах…

спокойствия уют,
а что по полу
крадётся струйкой ледяной сквозняк – что ж,
много тайных переходов в замке,
быть может, прибыл гость издалека –
сейчас он что-то чудное расскажет, умолкнет, вечер в вышине окошка
из синевы в чернила перейдёт, день подошёл к концу, дрова в камине
чуть рдеют углем… слава, слава Богу! – какой уютный и прекрасный мир
им создан…

смежит сон спокойный веки,
и есть кому и проводить до спальни,
и сон ночной дозором охранять… покойной ночи! Слава, слава Богу!..
 
Средневековье. Мир застыл в раздумье
о бесконечной сути бытия. И спал бы, верно, до сих пор…
Душа проснулась.
душа возжаждала собою состояться –
собой, не слюнкой успокоенного тела,
не паром выспренним терзаемыя плоти – но и не духа меньшею сестричкой…
собой. Душою. Кем-то, что живёт
не только ради праведности в теле, не ради всеобъемлющия власти
Святого Духа – дух ль людской его частица –
насколько малая?
Пускай Средневековье, вопросы эти взяв, и разрешает…
душа стремилась в даль, cама, туда, откуда
приходят вести дивные!
самой
прочувствовать,
принять, постичь. Простить, быть может. Всё то,
о чём здесь так уютно думать,
в старинном замке – пережить в себе.

Так началась романтика другая.
Так кончилось, уйдя, Средневековье –
куда-то в недалёкие руины, остатками которых любоваться приятно, но не более того…
вот, рыцарем себя вообразить,
но не ристать же, право, Дон Кихотом!

короче, кончилось как бы средневековье. Романтика – осталась, и живёт.
Окутанная ветром дальних странствий и личного участия во всём, что, верно,
сердцу смертного дарит – да, прав Поэт конечно же и трижды:
«таит невыразимы наслажденья»… и снова прав: «бессмертия залог…»

Дубовый стол. Тетрадь. Перо. Камин.
И в креслах у огня,
один –
как Бог.