Мир Цветаевой

(Радиопрограмма)

...Так до нее никто не писал, – никто! Никогда! Ни мужчины, ни женщины…
Этот неистовый порыв на встречу с миром – из самости! Эти отрывистые фразы… Этот судорожный глоток воздуха – в паузах знаком тире… Эти стихи, перетекающие в прозу… Эта проза – на грани взлета – в стих!..

Это она – Марина Цветаева, ни на кого не похожая. Это потом появились поэтессы, писательницы, о которых можно сказать: пишет в духе Цветаевой. В стиле – Цветаевой. Она же, твердо опираясь на мировой культурный и литературный опыт, переплавляя в сознании созданные человечеством образы и стили, создала свой индивидуальный мир.

Она в нем жила. Она его видела. Она его осязала. Она писала – его. Свой мир. Как Леонардо да Винчи, создавая картины, переносил на них известные лишь ему, до сих пор непостижимые для нас, пейзажи и лики, так Цветаева – выхватывала картинки из своего внутреннего мира и – вбрасывала их в мир внешний…

В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь, –
А я запомнила одно: ночь.

Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.

Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.

Свой мир!... Можно возразить: каждый поэт создает – свой мир, и пишет о нем. Это так. Но до Цветаевой поэты писали       о     п р и в ы ч н ы х   чувствах и передавали   у з н а в а е м ы е   эмоции, которые воспринимались многими – как личные, собственные. Цветаева же, как позже ее любимый Маяковский, – взорвали это единодушие поэта и читателя. Это были уже не отношения «мой друг, читатель дорогой», это было утверждение –  о т д е л ь н о с т и   внутреннего мира от мира внешнего, который преломлялся в восприятии художника, чье творчество преображало этот внешний мир, зачастую – до неузнаваемости. Но вместе с тем – дарило вниманию читателя ошеломляющие, вызывающие, неожиданные ритмы и образы…

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я о тебе спою – как никто другой.

Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я закину ключи и псов прогоню с крыльца –
Оттого что в земной ночи я вернее пса.

Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
У того, с которым Иаков стоял в ночи.

Но пока тебе не скрещу на груди персты, –
О проклятие! – у себя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

Это – о любви. Это не прочтешь, когда требуется отдохновение душе – лишь когда тебе нужна встряска, или сам ты находишься в мятущемся, отчаянном состоянии духа… Есть, конечно, у Цветаевой и умиротворенные, утишающие душу строки, передающие обычные человеческие чувства – но они настолько усилены и преображены индивидуальностью поэта, что не каждый сумеет примерить их как – свои:

Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть тёплом – пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, – должно быть,
Выздоравливаю от зимы.

Я иду домой возможно тише.
Ненаписанных стихов – не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.

Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце – слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
<…>

«Ненаписанных стихов – не жаль!» – это для Марины Цветаевой большая, настоящая жертва, а значит, то, ради чего жертвуется стихами – действительно для нее значимо: вне поэзии Цветаева себя не мыслила. В начале своей эмиграции, в Праге, она познакомилась с писательницей Ольгой Колбасиной-Черновой. Оказалось, что дочерей у обеих зовут Ариаднами. У двух женщин, двух творческих личностей постепенно завязалось плотное, прочное, близкое общение, и впоследствии Ольга Колбасина вспоминала о Марине Цветаевой:

«Вскоре я узнала ее привычку писать с самого раннего утра. Никакие силы, никакие обязательства не могли заставить ее уклониться от этой работы. Когда приехала из пансиона ее дочь, десятилетняя Аля, Марина заставляла ее по утрам убирать комнату, подготовлять обед, а потом, через два года, нянчить новорожденного брата… Марина говорила: «Или я – моя жизнь, то есть мое творчество, или она, еще не проявившая себя, еще в будущем. А я уже есмь и стихами жертвовать не могу».

Тем не менее, дочь ее – Ариадна, по-домашнему Аля, с самого своего рождения стала для Цветаевой близким существом. Ей, как многим, кого страстно любила, Марина Цветаева посвятила не одно стихотворение. Любовь ее – глубинное, растущее из темных недр души, огромное и часто непонятное состояние. Она была беспощадна и в чувствах, и в стихах. Она как бы изучала – себя, свою сущность, свою натуру, и поэтому о чем бы и о ком бы Цветаева ни писала, это было всегда – о ней. Поэтому, наверное, стихи ее имеют точные даты написания – как дневник процесса самопознания. Вот одно из первых, посвященных дочери, подписанное 5-м июня 1914 годом:

А л е

Ты будешь невинной, тонкой,
Прелестной – и всем чужой!
Стремительной амазонкой,
Пленительной госпожой,

И косы свои, пожалуй,
Ты будешь носить, как шлем,
Ты будешь царицей бала
И всех молодых поэм.

И многих пронзит, царица,
Насмешливый твой клинок,
И все, что мне – только снится,
Ты будешь иметь у ног.

Все будет тебе покорно,
И все при тебе – тихи.
Ты будешь, как я – бесспорно –
И лучше писать стихи…

Но будешь ли ты – кто знает? –
Смертельно виски сжимать,
Как их вот сейчас сжимает
Твоя молодая мать.

Тогда Цветаева действительно была очень молода: ей было двадцать лет, когда она стала матерью.
Сама же Марина Цветаева родилась 26 сентября – 8 октября по новому стилю – 1892 года. Свой первый юношеский поэтический сборник 1910 года «Вечерний альбом» Цветаева посвятила Марии Башкирцевой – художнице украинского дворянского происхождения, которая была больна чахоткой. Семья вывезла ее за границу, где Башкирцева училась живописи, писала картины, и вела богемный образ жизни. После ранней смерти – в 25 лет – она прославилась прежде всего своим откровенным «Дневником», в котором подробно описывала не только события жизни, но и все свои чувства, что впоследствии стало причиной обвинений автора в «ужасном эгоизме под прекрасной внешностью».

У Цветаевой же с тех пор постоянное упоминание о себе, неизменные точные даты под каждым стихом можно не только считать результатом влияния Башкирцевой, но и объяснить потребностью вести точную хронологию собственного внутреннего развития, собственных реакций на проявления внешнего мира. Даже тогда, когда она уходила от трагической реальности в миры античности, Ветхого и Нового Заветов, итальянского театрального балагана, французского средневековья, Казановы, Дон Жуана, Кармен, Стеньки Разина, героев 1812 года, Пушкина... Она отождествляла себя – с ними («Я буду бешеной Кармен»), всех и все присваивала – все эти времена, места и лица: «мой Пушкин», «моя Москва»:

У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звенят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, –
В них царицы спят и цари...

Это потому, думается, что все, что отзывалось в ее глубинах, она пропускала через себя, через свою самость, со всем она выстраивала – отношения. Ольга Колбасина вспоминала слова Цветаевой: «У меня к людям бывает или равнодушие – прохожу мимо, или встречаюсь по делу, или – роман с мужчинами, с женщинами, с вещами»...

Марина Цветаева – дитя своего времени, одновременно и вошедшая в Серебряный век русской культуры, и его сформировавшая. Она и ее современники – художники, музыканты, поэты, философы, – хотели они того или нет, получили в наследство результаты огромного творческого опыта своих предшественников. Им нужно было что-то с этим наследством делать: как Пушкин писать уже было невозможно – он казался не только абсолютной величиной, но после Пушкина столько изменилось и в культуре, и в сознании! Однако и без Пушкина – жить нельзя, так же, как невозможно жить без земли, без воды, без воздуха…
Цветаева размышляла об этом всю жизнь, еще в ранней молодости описав   с в о ю   встречу с Пушкиным:

Кончено… – Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз…
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.

Мы помолчали бы оба – не так ли? –
Глядя как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.

И – потому что от худшей печали
Шаг – и не больше! – к игре,
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.

Русский мыслитель Николай Бердяев в 1940 году написал философскую автобиографию «Самопознание», в которой отследил собственную эволюцию на сломе эпох, когда сменялись идеологии и художественные вкусы, рушились цивилизации и судьбы: «Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени, как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине все происшедшее с миром произошло со мной. И тут я сталкиваюсь с основным противоречием моей противоречивой натуры. С одной стороны, я переживаю все события моей эпохи, всю судьбу мира, как события, происходящие со мной, как собственную судьбу; с другой стороны, я мучительно переживаю чуждость мира, далекость всего, мою неслиянность ни с чем. Ко многому я имел отношение, но, в сущности, ничему не принадлежал до глубины, ничему не отдавался вполне, за исключением своего   т в о р ч е с т в а».

И хотя Бердяев писал о своем индивидуальном мировосприятии в контексте времени, его внутренний опыт представляется близким и опыту его современницы – Марины Цветаевой, ее триумфу и трагедии:  именно творчество – ключевое слово ее жизни. Ее – как, пожалуй, ничьей другой.

Это качество почувствовал в ней Максимилиан Волошин – сам великий мастер творить, прежде всего – творить жизнь вокруг себя, творить события и людей. Познакомившись с первыми поэтическими опытами Цветаевой в ее сборнике «Вечерний альбом», он не только написал о нем статью – под названием «Женская поэзия», он принял ее – в свою жизнь, и с тех пор Марина Цветаева вырастала – и как поэт, художник, и как личность – у него на даче в легендарном Коктебеле, под жарким крымским солнцем, где песок перетекает в море, где оживают древние и только что созданные мифы и легенды, где раскрывается свобода человеческого естества.

«Действие нашей встречи длилось: 1911 год – 1917 год – шесть лет», – написала Цветаева после смерти Волошина в 1932 году в своей статье «Живое о живом». А тогда, в начале этой длинной встречи, он посвятил ей, юной и начинающей, но уже самостоятельной и отважной в собственном творчестве, стихи, о которых сама Марина сказала: разрывалась «от восторга – первые хорошие стихи за жизнь, посвящали много, но плохие». Вот они, строки Мастера, – коллеге, в котором он признал себе равного:

К вам душа так радостно влекома!
О, какая веет благодать
От страниц Вечернего Альбома!
(Почему альбом, а не тетрадь?)
<…>
Ваша книга – это весть оттуда,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но как сладко слышать: чудо – есть!

У Волошина Цветаева познакомилась с Сергеем Эфроном, в 1912 году ставшим ее мужем: в Коктебеле они встретились, как будто нашлись две половинки одного целого. Хотя по большому счету, она в одном существе – себе самой – пыталась объединить и познать два начала, мужское и женское, и поэтому впоследствии экспериментировала не только в творчестве, но и в жизни, в личной жизни прежде всего, потому что все, с чем и с кем она выстраивала отношения, становилось для нее – личным, ее собственным.

Ей необходимо было проходить весь путь отношений – до конца, чтобы понять, куда они ведут – до самой мрачной глубины, или до самой светлой – высоты. Когда же говорила о поэте, поэзии, для нее принадлежность к полу отступала на второй план – хотя и признавала, что это придает определенные краски слову и чувству. Но главное – сущность творчества, сила творчества, которая стирает грани вещественного мира и ограниченного человеческого восприятия.

Здесь показательным для нее стала провокационная мистификация Макса Волошина: «<…>в и какую-то секунду – полное превращение Елизаветы Ивановны Дмитриевой в Черубину де Габриак» – написала Цветаева о бегстве из реального мира реальной женщины в прекрасный – и что для нее абсолютно истинно – тоже реальный! – мир собственного творчества, мир творчества – вообще, творчества – в сакральном, мистическом смысле. Далее – цветаевский взгляд на придуманный Волошиным образ и на стихи Черубины де Габриак:

«<…>в ответ на какой-то букет:
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах!
Образ ахматовский, удар – мой, стихи, написанные и до Ахматовой, и до меня – до того правильно мое утверждение, что все стихи, бывшие, сущие и будущие, написаны одной женщиной – безымянной».

А вот и ее собственное, Марины Цветаевой, посвящение Ахматовой, из одноименного цикла:

О муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

И мы шарахаемся, и глухое: ох! –
Стотысячное – тебе присягает, – Анна
Ахматова! – Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.

Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
<…>

«Черная метель» смела саму Цветаеву с лица Руси: ей нужно было выживать после революции, в годы гражданской войны, – ей, человеку Творчества и женщине – жене белогвардейца. В 1917 году у Цветаевой и Эфрона родилась вторая дочь, Ирина. Отношение к ней матери коренным образом отличалось от отношения к старшей дочери – Ариадне, которая, казалось, имела все необходимые качества для того, чтобы воплотить и продолжить все нереализованные мечты и амбиции Цветаевой. Младшая же родилась слабенькой, нездоровой, требовала внимания и любви матери, в конце концов – нуждалась просто в тепле и еде. Этого Марина дать ей не могла.

В те годы многие представители культурной интеллигенции определяли своих детей в приюты – в надежде на то, что там они выживут вернее, чем у родителей, не имевших возможности заработать на хлеб. Это же сделала и Марина. В возрасте трех лет младшая ее дочь в приюте умерла. Цветаева чувствовала свою вину, но и признавалась, что ближе и дороже ей была – старшая, Ариадна… Для многих поклонников Марины Цветаевой эта ее личная человеческая драма, которую она беспощадно препарировала в своих дневниках, стала настоящим шоком – она, святая Марина, предала собственную дочь!.. Богам не прощают человеческих качеств! Людям, по причине слабости духа, нужны иконы, и поэтому человеческим сознанием напрочь отметается мысль, что поэт, художник – хоть и творец, но и творчество его – не абсолютно, да и он – не абсолют…
               
Ты живешь
            по своим законам,
словно птица
            с подбитым крылом,
к колокольне
            с малиновым звоном
рвешься
            сквозь суеты бурелом…
<…>
Не забудутся
            милые звоны
жизнь в Любви,
            каждый миг, каждый час:
так живут
            вековечно иконы.
Ты – живешь
            в птице вольной сейчас.

Это стихотворение поэта из Феодосии Владимира Баташева, задумавшего цикл посвящений поэтам волошинского круга, гостивших у него в Коктебеле. А вот – проникновенная попытка создать портрет, приближенный к реальности, написанный поэтом и музыкантом Андреем Корчевским, посвятившим Цветаевой музыкально-поэтический цикл «Тебе – через сто лет»:
               
           Ты – омега и альфа, пески и снега,
          путь единственный, как ни считай.
         Ты, чья кожа прозрачнее ткани стиха,
             ты, чьи руки – утраченный рай.
          Наважденьем врываешься в жизнь и в жилье,
             воскресаешь касаньем перста…
       И да будет прекрасно бесстыдство твое,
               как прекрасна твоя чистота.
                <…>
         Но спросите о прежней листве у лесов.
          Все, что прошлое, скажут, мертво.
            Ненасытный художник иное лицо
              нарисует поверх твоего.
          Тишина изначальная вступит в права,
           лишь архангел разбудит, трубя…
            Будет слаще, свежей луговая трава,
             но никто не заменит тебя.

Сколько их, посвящений Марине Цветаевой! Как ранее она сама – каждый присваивает ее себе, у каждого – своя Марина Цветаева. И, возможно, в этом – ее триумф и трагедия: она позволяла себе – творить всегда, жертвуя любую цену ради этой, насущной для нее, потребности. Цветаева не была оценена в полной мере как поэт – по крайней мере так, как ей хотелось бы, – ни в эмиграции, ни на родине, куда вернулась вслед за семьей, и где ее – в новой России, не ждали. Образ неистовой богини в реальной жизни поглотил живой и противоречивый образ талантливой и очень земной женщины. Возможно, потому, что она сама о себе творила – миф:

Кто создан из камня, кто создан из глины –
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело – измена, мне имя – Марина,
Я – бренная пена морская.

«Цветаевой присущ беспримерный романтический максимализм, устремлённость к духовному бытию и отказ от всего бытового. ... Цветаева гений своей эпохи по преимуществу, вся устремленная вверх к жизни не здесь, так как здесь жить невозможно» – пришла к выводу литератор Ревека Левитант.

«Они хотели видеть, она – скрыться. И вот – увидели, то есть выследили, то есть изобличили. Как лунатика – окликнули и окликом сбросили с башни ее собственного Черубининого замка – на мостовую прежнего быта, о которую разбилась вдребезги» – это написала сама Цветаева – о судьбе все той же двуединой Черубины де Габриак. И значит – о себе тоже. Конец – известен: «Я тяжело больна, это уже не я. ...больше не могла жить... попала в тупик» – 31 августа 1941 года, Марина Цветаева – в предсмертной записке любимому сыну.

Там, за гранью, все постигают Истину. В первую очередь – истину своей жизни. Здесь, на Земле, в нашем мире, все прочее, касающееся других, – наши домыслы. Наше – творчество.
В заключении мне хочется предложить вашему вниманию написанное мной когда-то посвящение – хотя и другому кумиру, но со временем я поняла, что это можно отнести к каждому, с кем мы созвучны и в чьем творчестве находим то, чего нам так не хватает в нашей повседневной жизни:

Узнала я, что ты – душа, ты – свет
В конце туннеля. Больше нет
Других желаний, кроме как – к тебе
Стремиться вопреки судьбе.

Но знаю также: ты – ни для кого,
Ведь дар бесценный сердца твоего –
Дарить надежду каждому, кто мал,
Кто разуверился, устал, упал.

Твой мир – огромен. Этот мир любви
Реален, как ни назови
Его: вселенная, мечта,
Гармония, надежда, красота…

А в мире нашем – было так всегда –
Стремиться души будут лишь туда,
Где истины волшебный свет
На все вопросы жизни даст ответ…

И, так случилось, это волшебство –
Талант великий сердца твоего
Открытого. А дивный голос твой
Преображает мир и манит за собой

Всех тех, кому душа твоя близка.
Они, услышав зов ее издалека,
Любовью отвечают на любовь,
Перекликаясь в вечности с тобой.

...Светлых всем прозрений и бесстрашия – в вашем творчестве собственной жизни.

Виктория ФРОЛОВА