Кодекс чести Семена Надсона

Жизнь и творчество поэта второй половины девятнадцатого века Семена Надсона показательны: он явился как бы связующим звеном между золотым и серебряным веком русской литературы, ощущая себя художником безвременья, и сам себя относил к потерянному поколению семидесятников.

Судьба его потрясла современников, творчество – восхищало одних, раздражало других, а случалось, что этапы восхищения и разочарования поэзией Семена Надсона переживались одним и тем же человеком. К примеру, Валерий Брюсов сперва сам начинал писать под влиянием творчества Надсона, а затем, в 1908 году, заявил: «Невыработанный и пестрый язык, шаблонные эпитеты, скудный выбор образов, вялость и растянутость речи – вот те характерные черты надсоновской поэзии, делающие ее безнадежно отжившей». Более того, имя поэта превратилось в нарицательное: «надсоновщиной» стали называть длинные стихи с туманным содержанием и пессимистическими мотивами.

Думается, здесь в сознании некоторых критиков и литераторов произошло то, что в большей или меньшей степени происходит с любым из нас, когда результаты деятельности определенной личности рассматриваются… отдельно от нее самой. А ведь прежде всего именно своей неповторимой индивидуальностью Семен Надсон и привлек внимание своего поколения читателей:

Я не был ребенком. Я с детства узнал
Тяжелое бремя лишений,
Я с детства в душе бережливо скрывал
Огонь затаенных сомнений.
Я с детства не верил в холодных людей,
В отраду минутного счастья,
И шел я угрюмо дорогой своей
Один, без любви и участья.

Это начало юношеского стихотворения Семена Надсона «Признание умирающего отверженца», написанного им летом 1878 года: начинающему поэту было тогда всего пятнадцать лет.

Родился Семен Яковлевич Надсон 26 декабря 1862 года в Петербурге, когда в разгаре были междоусобные войны сторонников «чистого» искусства и гражданской поэзии, а в литературу он вошел уже в то время, когда споры эти ни к чему не привели, а лишь утомили и озлобили представителей одного и другого направлений. К тому же, ощущение безысходности в литературной среде совпало с личной жизненной драмой поэта.

Какие же еще могли быть у Надсона интонации и образы, если он рано, в два года, лишился отца, умершего от психического расстройства? Если мать, любившая его и сестру, не могла обеспечить своим детям не то что достойного будущего, но и настоящего: она была необратимо больна чахоткой, ее второй брак оказался несчастливым, и отчим Надсона после очередной семейной ссоры повесился? Мать вынуждена была одиннадцатилетнего Семена определить в военную гимназию, и с детских лет он обречен был нести службу на том поприще, к которому был совершенно не склонен. Душа его страдала от недостатка любви и человеческого тепла, а в своей очарованности проявлениями красоты и гармонии он вынужден был оправдываться – ведь в обществе царила атмосфера всеобщего презрения к подобным «слабостям»:

Не упрекай себя за то, что ты порою
Даешь покой душе от дум и от тревог,
Что любишь ты поля с их мирной тишиною,
И зыбь родной реки, и дремлющий лесок;
Что песню любишь ты и, молча ей внимая,
Пока звучит она, лаская и маня,
Позабываешь ты, отрадно отдыхая,
Призыв рабочего, не медлящего дня;
Что не убил в себе ты молодость и чувство,
Что не принес ты их на жертвенник труда,
Что властно над тобой мирящее искусство
И красота тебе внятна и не чужда!

Это уже более зрелое стихотворение, написанное в 1884 году, когда Семен Надсон пережил и смерть матери, и раннюю смерть любимой девушки, и все тяготы военной службы, в результате которой, будучи и без того слаб здоровьем, приобрел неизлечимое заболевание – туберкулез легких. И то же время, он, в юности осознав себя не просто поэтом, но литератором, преодолевая все жизненные невзгоды, постоянно сомневаясь в себе, тем не менее, упорно, целенаправленно стремился реализовать себя именно в этом качестве: 

Если душно тебе, если нет у тебя
В этом мире борьбы и наживы
Никого, кто бы мог отозваться, любя,
На сомненья твои и порывы;
Если в сердце твоем оскорблен идеал,
Идеал человека и света,
Если честно скорбишь ты и честно устал, –
Отдохни над страницей поэта.

В стройных звуках своих вдохновенных речей,
Чуткий к каждому слову мученья,
Он расскажет тебе о печали твоей,
Он расскажет, как брат, без глумленья;
Он поднимет угасшую веру в тебе,
Он разгонит сомненья и муку
И протянет тебе, в непосильной борьбе,
Бескорыстную братскую руку…

Это своеобразный кодекс чести Надсона – его понимание роли поэта. Именно такие доверительные, дружеские отношения между читателем и поэтом и привлекли внимание его современников – ровесников и опытных литераторов. Так, например, своим крестным отцом в литературе, обратившим внимание на первые его поэтические опыты, Семен Надсон считал Алексея Плещеева, который не только опубликовал его стихотворения в популярном журнале «Отечественные записки», но и помогал ему участием и советами. Для юноши, страдающего от одиночества и сомнений, это было чрезвычайно важно. Вот одно из стихотворений того же времени, очень личное, так и озаглавленное – «Из дневника»:

Хоть бы хлынули слезы горячей волною –
Я б желанной грозы их стыдиться не стал;
Как дитя бы к подушке прильнул головою
И рыдал бы, так горько, так сладко б рыдал!..
Я рыдал бы о том, что и тесно, и душно,
И мучительно жить, что на горе других
Я и сам начинаю смотреть равнодушно,
Не осиливши личных страданий своих;
Что я глупое сердце мое презираю,
Что смеюсь я над жалкою мыслью моей
И что жизнь и людей так глубоко я знаю,
Что не верю уж больше ни в жизнь, ни в людей…

Много позже в одном из своих писем Короленко размышлял о феномене обаяния поэзии Семена Надсона: «В нескольких выдающихся стихах Надсон заинтересовал читателя особенностями своей поэтической личности. Читатель его узнал, в его индивидуальности, и полюбил, полюбил известное лицо. С этих пор уже все, до этого лица относящееся, встречает симпатию и отклик, хотя бы это был элементарнейший лирический порыв, каких печатается бесчисленное множество…».

Одиночество Семена Надсона было больше его внутренним мироощущением: по воспоминаниям современников, он пользовался буквально бешеной популярностью, где бы он ни был, вокруг него всегда образовывался круг молодых, увлеченных искусством, людей. Его, уже больного, опекали и постоянно навещали женщины. Но он был верен любви лишь одной – рано ушедшей из жизни подруге юности Наталье Дешевовой. Ей он посвящал свои сборники, к ней, в поисках внутреннего покоя и гармонии, обращался в своих горьких строках:

День что-то хмурится… Над пасмурной землею
Повисли облака туманною грядою,
Но в чутком воздухе царят теплынь и тишь:
Не колыхнется лист черемухи душистой,
Не вздрогнет озеро струею серебристой,
Не прошуршит над ним береговой камыш.

[И в сердце та же тишь: ни скорби, ни сомненья, –
Жизнь точно замерла в измученной груди,
И ангел тихих снов и светлого забвенья
Мне шепчет голосом любви и примиренья:
«Не рвись, дитя, вперед – не лучше впереди!»

Мне сладко дремлется… Как люльку колыхает
Волна кристальная отплывший мой челнок…
Я уронил весло… Грудь тихо отдыхает…
И слышу я, как рябь за рябью набегает,
Как черный шмель, жужжа, садится на цветок.]

Пытаясь понять триумф и трагедию Семена Надсона, невольно поймала себя на мысли, что его отчаянная и безысходная борьба с человеческими пороками и страстями, с уродствами внешнего мира, о которых он постоянно размышлял в своем творчестве, на самом деле была постоянной борьбой с самим собой – знающим некую истину и постоянно в этом знании сомневающимся. И низкие, недостойные статейки Виктора Буренина, мелочно мстившего Надсону за его критические высказывания, были лишь механизмом, средством, ускорившим уход из жизни поэта, не нашедшего в этом мире внутренней гармонии:

Напрасно я ищу могучего пророка,
Чтоб он увлек меня – куда-нибудь увлек,
Как опененный вал гремучего потока,
Крутясь, уносит вдаль подмытый им цветок…
На что б ни бросить жизнь, мне все равно… Без слова
Я тяжелейший крест безропотно приму,
Но лишь бы стихла боль сомненья рокового
И смолк на дне души безумный вопль: «К чему?».
Напрасная мечта! Пророков нет… Мельчая,
Не в силах их создать ничтожная среда;
Есть только хищников недремлющая стая,
Да пошлость жалкая, да мелкая вражда.
А кто и держит стяг высоких убеждений,
Тот так устал от дум, гонения и мук,
Что не узнаешь ты, кто говорит в нем – гений
Или озлобленный, мучительный недуг!..

Мучительный недуг, от которого Семен Надсон безуспешно лечился, усиленный травлей на поэта, свел его в могилу 31 января 1887 года. Накануне, в декабре, ему только-только исполнилось 24 года. Смерть его всколыхнула общественность, похороны Надсона переросли в митинги, ему посвятили стихи Полонский, Мережковский, писали статьи все уважающие себя издания – о том, что он пополнил список рано ушедших поэтов, о том, что подавал большие надежды, о крайней степени безнравственности, которой достигло в своей обличительной личной злобе в отношении к поэту известное демократическое издание...

А он, Семен Надсон, оставил в своем творчестве свидетельство напряженной, постоянной внутренней работы мысли – о собственном предназначении, о взаимодействии личности с окружающим миром, о поэзии – как о спасительной возможности обретения душевной гармонии в бесконечных поисках смысла жизни – стоит лишь довериться внутреннему чувству истины:

Все говорят: поэзия увяла,
Увял венок ее небесного чела,
И отблеск райских зорь – тот отблеск идеала,
Которым песнь ее когда-то чаровала, –
В ее очах сменили грусть и мгла.
…
– Нет, не бессильны мы, и нас неотразимо
Порой зовет она, святая красота,
И сердце бьется в нас, любовью к ней томимо,
Но мы, печальные, проходим строго мимо,
Не разомкнув уста!

Виктория ФРОЛОВА