Их не стреляли, - просто били

Сирень сажали у церквей:
Она цвела, ползла, кустилась,
Когда влюблялся соловей,
В ней песнь полночная таилась.

Колоколов медовый глас
Перекликался с чистым свистом,
Ввергая публику в экстаз,
Как флейта с юным пианистом.

Ночь коротка, звонарь крестился,
Кряхтел, придерживал стихарь,
Почти оглох, но всё трудился
И бил с молитвою, как в старь.

Он соловья почти не слышит,
Но знает, где-то там внизу,
Пичуга чуть от страха дышит,
Набат считая за грозу.

Звон умолкал, все реже трели
Встречали теплый свет лучей,
Бока колоколов «горели»,
И сквозь туман сверкал ручей.

Звонарь спустился с колокольни
Под скрип ступеней и колен...
Стояла церковь возле штольни
(Не брали  в сорок третьем в плен)

Сто сорок душ в одной могиле:
Старшин, сержантов,  рядовых.
Их не стреляли, просто били
Прикладом, связанных, под дых.

Потом ногой толкали в спину -
Крик продолжался 5 секунд.
За час четвертую машину:
Конвой считал: "...Zwei, Drei,  Vier, F;nf ..."

Потом для верности граната,
Опять «Und  Zwei,  Und Drei,  Und Vier»…
И для души из автомата...
Тот, что с часами – командир

В блокноте крестиками метил,
Храня немецкий педантизм,
Всех, кто зарю уже не встретил,
Чей путь на небо - камнем вниз.

Послал  солдат нарвать сирени,
Нашел счастливый лепесток
И набросал стихотворенье
На тот же, в крестиках  листок.