Славичи поэма- фэнтази на тему древнего обрядового

Часть 2.

«СУМАРЬ»

Во гневе царь Булав:
олень ушел подранком.
Загонщики прочесывали лес,
царь бешено стремил коня.
 Дубравою, оскальзываясь задом,
олень бежал и пал над самой кручей.
Нещадное прожаривало солнце
в торчках кровавой шерсти бок.
Цепляясь за коренья, Владий
карабкался с уступа на" уступ,
влача суму, наполненную влагой.
Откинув голову, олень еще дышал.
Массируя коленом и руками,
зубами ухватив обломок древка,
Долина извлекла стрелу.
Грудь полнилась избытком сил:
Дух снизошел к оленю.
В прихлынувшем потоке рук и плеч
сошлись края кровоточащей раны.
Неугомонный царь, напрягши повод,
поспешно осадил коня.
Конь вздыбился и захрапел,
теряя мордой пену.

"Колдунья,"- уступая чарам,  репшл Булав .   |

Не ведая опасность, Владий
возник  и выгрузил на берег суму с водой.
Издав глубокий вздох и дернув мордой,
сохатый потянулся пить.

Булав надвинулся, негаданно-нежданно,
досада ревности взыграла в нем.
Долина замерла над кручей.
Булав опомнился, рука обмякла,
Долина жадно синевою глаз
вбирала волны его воли.
Загонщики столпились вкруг царя.
Долина наклонилась к другу:
"Сегодня он, не ты, мой месяц ясный.
Когда отважишься сразиться с ним,
подашь мне знак»"
"Дивись, они  нам не опасны, - молвил Владий, -
Что взять у нас?*'
"Красы, какой не видел свет», -
ответила она, шагнув к Булаву.
А тот проворно соскочил с седла
                и вспыхнул,

ощутив изгибом локтя
податливую гибкость стана.
Дохнув медвяным духом косм,

Долина опростала ножны,
и Вдадий принял меч,
Мятежный гул достиг царя.
Решительный во всем он колебался.
Но будто смерч, маня и увлекая,
                взвился у ног,
и прянул конь под непривычной ношей,
тараща влажный глаз.
Дивился Владий, как сверкало солнце
на лезвие меча.

Опушка леса. Даль слезила очи.
Укрывшись тенью дуба, старец сник.
Избранники покинули его.
 Бродить без устали настало время,
 вот и ушли за сбором вещих трав.
Стеная монотонным гулом,
тяжелый шмель огрузил стебль цветка.
В недвижном воздухе завис над лугом
мерцающий полет стрекоз.
Порханье бабочек докучив
клонило голову к изножью сна.

Усталый взор его
стал оплывать туманом.
Туман рассеялся; пред ним утес.
Гнездо орла в двугорбой впадине вершины,
тропа в кустах терновника по склону,
а на тропе отец.
                Крадущаяся, поступь
немое изумление спины, прямой и сильной,
молитвенно опущенные кудри,
в руках корзина жертвенных даров.
Над ним парящий крест орла
лениво стережет удачу.
Отец подносит лакомый кусок,
прожаренного на углях шипучих мяса
хранителю жилья -  утесу.
Другой  -  орлу.
                Оставшуюся снедь
всей твари, прячущейся в тернях,
Вот мать выходит из таежной чащи.
Вся в разметавшихся от бега космах,
в дурмане непробудных трав,
она вбирает личико сынка
в тугую грудь под бисером загара.
Затисканный и обомлевший Летко
 Прислушивается...   возле губ
родится смех, воркующий и сладкий.

- Не бегай дальше дуба в чащу,
вакханочки изловят.
- А кто они?
-Лохматые да злые, копыта вместо ног.
Ноймают -  на кишочках. погадают.

Переливаясь многоцветьем радуг,
метнулись стрелы гибельных ресниц.
Веселое хмельное зелье
разит из влажного раскосого прищура.
Таращится в испуге Летко
на крепкие как нежные копытца,
                ступни.
"Ах мама, мама, Вакханочка моя!"
 Вот дуб,
         и цепким перехватом рук
карабкается Летко, прячась в кроне.
Вот гибкая уступчивость вершины.
 Прижавшись к ней, раскачиваясь-озираясь,
 плывешь над вспученною рябью далей.
 За лесом Храм, откуда приезжает
смешливый старичок Левон.
"Отдай мальчишку в Храм!-
упрашивает он отца, -
Не быть, ему охотником. Весь в мать».

"А ну-ка превратись в оленя!-
насупив брови, злится Летко.-
Не можешь?.. А мать может".
 "Сохатого поймает тигр,"
- отшучивается Левон.
 «А в тигра можешь? А в орла?"
 Левон взгрустнул:
"Чего же проще: раскинешь руки и -  летишь."
 Отец задумался:."Старик не шутит.
Ее тянет Летко тетиву.
Шарахается от убитой, дичи».
Решившись, водрузил дитя
на холку немощной кобылы.
Вся в путах, связанная,
                с кляпом,
забилась у дороги мать.
Левон взобрался сам, отец ругнулся
 и пнул кобылу в пах.
                Левон качнулся
и больно стиснул детское плечо.
Тугая холка наддала в промежность,
но Летко вытерпел.
               Страшась побега,
старик не выпустит его на круп.
Протяжно протрубил о лень –
                невольник леса.

Тесниной гор с вершин спадал поток.
Поодаль водопада
вросла в ущелье раковина.
Радужная пыль
кропила створы раковины - храма.
В открытом лабиринте у подножья
кишела многоликая толпа:
паломников, послушников, жрецов.
 В закрытом лабиринте шла работа.
 В канун обряда посвященья Летко
 учился различать дары
От Родожа, что приносились Храму,
надежно укрывал в тайник:
прорубленная в скалах  кладовая.
А прочие поделки отдавал
ремесленникам - кузнецам.
Те расторопно извлекали камни
И, переплавив дорогой металл,
ковали тонкие ажурные пластины
для украшенья створ.
Уступ скалы над Храмом вел в пещеру
                Оракула,
В ночь перед посвященьем
 послушник поднимался на уступ.
Сквозь тесные врата ущелья,
небесная река впадала в храм.
Холодное сверканье звезд
теплело, отражаясь в злате.
Тепло узорочья рождало звуки,
послушнику хотелось петь.
Подножье  дрогнуло:
край створы прошел у глаз.
Мир опрокинулся, открылась чаша.
Пьянящий аромат объял упругой тьмой.
Он двинулся навстречу тайне.
Оракул не пустил.
Восторг опал: " А где же посвященье?»
Закрылись створы, розовея златом,
Пришёл  рассвет.
 "Свершилось, - возвестил Оракул,-
Бог Аргус входит в храм Богини Праны."
 Выдавливая из ущелья воздух,
орда валила через перевал.                               
В звериной шкуре, она надвинулась
И, ощетинясь железом и огнем,
                пошла на храм.
Карабкаясь по створам,
дробя узор камней, сдирая злато,
срываясь и вопя,
                она ползла наверх.

Оракул обратился к Летко:
Природа, обнажая Душу,
пугает человека прахом.
Душа подвластна прихоти богов.
Богиня Прана - воссоединенье душ.
Бог Аргус - отторженъе.
В единоборстве Аргуса и Праны,
 из пламени Души родится Родож –
                Творец.
Он знает вечность - сын богини Праны,
сын бога Аргуса - свободу.
 Воздвигнув Храм Богине,
 Он - создатель,
Храм Богу—разрушитель."
Гудело пламя,  Храм пылал.
Жар достигал уступа и пещеры.
Отдернув руку от небес,
рукав хламиды задымился,
Оракул скрылся в гроте.
Видение исчезло.
Владий
      предстал, облокотясь на меч.
Смутившись, слез, Сумарь засуетился.               
"Долины нет. со мной;- промолвил Владий, -
 она отринулась к царю Булаву."
 Беспомощным уставясь взглядом,
Сумарь тревожно ждал'.

"Она мне завещала дар,
чтоб вызволил, когда сумею."
Он поднял меч,
                Сумарь шатнулася к дубу:
 Мы ищем злато, не копим каменья:
                Мы - Славичи!
Наш Храм нерукотворный. —
Испуг прошел, ведуи шагнул вперед. -
Спокойна мать-волчица, Славич
в ладонях: приютил ее дитя,
ласкаешь взглядом, гад поязучий
искательно смиряет жало»
 "Но это жало не смирится!-
Владий решительно взмахнул мечом.-
Покуда у Долины станет чар, -
Булав на тронет нас;
                до той поры, я – Владий, -
здесь войско Славичей создам!
Я обещал Долине знак"...
"Ты погубил Долину.
Ты взял меч Аргуса,
ты оскорбил Богиню –
Ведун сурово отстранил его,-
оставь нас навсегда. Ты проклят».
"Как смеешь гнать –
над Родожем нет власти!»

«Твой Дух не Родож, я ошибся.
Ты не Славич.
Исполнилось недоброе предчувствие.
Один он двинулся в обратный, путь.
К полуночи пожар затих.
Покинув грот, сойдя с уступа,
 крадучись по обугленной стерне,
растерзанное тело жрицы Ланы
                увидел он.
«Иди за мною: Храм не устоит,-"
проникнув в лабиринт, шептала Лана.
"Светило не взойдет, луна падет на землюг
но не погибнет Храм», - взмолился Летко.
Но чуткие ее персты
пьянили, осторожный ум.
Смирив ответное движенье рук,
послушник не повиновался сердцу.
Она рыдала, умоляла, проклинала...
Шакал, оскалив морду, вздыбив шерсть,
метнулся в темень.
В бессильной ярости избранник застонал;
Уступ был пуст.
                Лишь в струях водопада
холодный лунный свет стекал в ущелье.
Раздался треск: обугленная рака
обрушилась и провалилась в пепел.
Давясь слезами, обдирая кожу,
последний юный жрец тащил валежник.
Укутав в кипень своего хитона
поруганное тело юной жрицы;
он возложил его на жертвенный костер.
Томленье Духа зарождалось в нем.
ГОНИМЫЙ жаждой мести; он решил:
стать воином.
                Но в первом же бою
Был сбит с коня и оглушён щитом.
"Не всякому дано,- жалел его вожак,
невидящим в упор уставясъ взглядом: -
Спасибо, кости целы, ну а там
Отыщется и для тебя работа».

Бродяжа от жилья, к жилью,
не стал он пахарем, мастеровым, актером
Не стал ни кем, чураясь люда,
Он уходил, чтоб схоронить свой прах
 в глухих урочищах неведомого лога.
Уныло коротая путь
в нелепом домогании приюта,
блуждая чащей, вышел он к реке.

Сухая гладь косы, прильнув к очам,
 заботливо согрела сердце.
 Искательно потупив взгляд,
 голубоокая рыбачка тянет невод.
Старик, упрямо надломив ломоть,
как струн любви, коснулся корки хлеба.
Он дома? Он нашел своих?
Сбегая к тихим водам на лету,
истаяло томленье Духа.

Так в племени: поречных поселян
обрел приют отчаянный скиталец.
НА тучных выпасах среда цветов и трав                               
игривые резвились  козы.
Обильем рыбы пучилась река,
несметной, дичью полнилось полесье.
Незлобный нрав, небойкое усердье
клонили быт к привету и покою.
Но вот явился он.
Ожог нежданной власти
из глуби глаз смутил умы.


Вдруг заартачился отец семейства,
вот-вот быть свадьбе: сладились давно: -
 "Отдам родную дочь за чужестранца.
Кто знает, может он пророк?"
Так к случилось бы, когда бы Млада
красой своей ни славилась в округе.
Когда б ни сватался к ней добрый малый,
удачливый охотник, весельчак.
"Разгневается влруг, ведунья Нила
и порчу наведет на род"-
А строгому отцу семейства и горя нет:
"Отдам.и баста!»
 Вот-вот быть распре  меж двумя родами.
Привел отец пленительную Младу
 к затерянному в кущах шалашу
и гордую поставил перед Летко:
- Бери, твоя!-
А рядом, в травах, дыбилась спина
и слышались глухие стоны.
Смутился Дух от дикой красоты,
плененный истомившеюся плотью.
Сгробастав узкое крыло руки,
сжигая, пальцы, ожили ладони.
Он притянул к себе певунью Младу
и задохнулся запахом полей.
Но в запахе ее, лучистом взоре
открылся для него запрет,
Отдавшись весь неведомому чувству,
 позвал он малого.
                Бедняга встал
 и властно призываемый очами
Приблизился.
                Потерянные руки, 
провиснув, набирали лет.
«Я оказался прав, пророк;- сказал отец, -
Покинула ты нас, ведунъя Нила."
А Летко, яростным пронзенный светом,
Продлил ладони над глазами их.
"Ты, Родож ли!"- Воззвал он к Духу.
И трепетно в ответ забилосъ сердце,
и ясен лик его отныне стал.
Преображенью радовалась дети,
вцепившись гроздьями в объятья рук.
"Гляди, идет, обременен сумой!п
Дивились и: шутили поселяне.
 Отсюда нарекли его Сумарь.
"Сумарь?"- и Родож- принял имя..


Часть 3.

«ДАЯР»

Вождь Владий покидал свой стан.
Под шкурою затравленного барса
в последних: судорогах коченело тело.
                               
Уже остыла рукоять меча
И пеплом обметало губы,
но цепким взглядом Дух еще владел.
Еще вчера готовил он  полки
                к последней схватке.
До битвы оставалась ночь.
Но в ночь из лагеря врага пришла старуха
и тайно пробралась к вождю.

Она поведала, что у царя Булава
заложницей томится дочь вождя.
Жизнь, дочери за меч - таков наказ Булава.
Вождь Владий ринулся: в седло
 и, кликнув воина Даяра,
                                                
поворотил коня на тусклый сват костров.
Встревожив сумрачные 'степной дозор,
                он спешился
и,снарядив гонцом Даяра,
 остался ждать.
Скрывая настороженные ЛИКИ, никло пламя.
Отбросив ножны, вождь глядел на меч.

Взяв этот меч, он позабыл Долину.
Шло время, он: воздвиг заслон
для легкой конницы Булава.
Но лыком подпоясанное племя
дерзнет ли выстроить-воздвигнуть Храм.
Что б выше, краше не было на свете,
 чтобы собрать сокровища Земли
и наконец постигнуть тайны Неба.
Булавы же рядятся в злато,
в узорочье сверкающих камней.
Не раз отцы внушали сыновьям
не верить Владию: на нем проклятье.
Упрямые, кто крепок и смышлён
тайком строгали стрелы, гнули луки.
Отвергнув нежный сыр и ласки девок,
ступали на тропу вождя.
Не каждый преуспел в науке  бранной,
а преуспев, добился посвященья.
Тыл ратника в жестокой сече
надежно охраняет третий глаз,
Глаз Родожа.
Он зрит: ты - воин.
В затылке шлема вождь своей рукой
прорубит смотровую щель.
Не удостоен: промышляй охотой,
займись для войска нужным ремеслом...
Из тьмы возник Булав, пал на колено
и ликом наклонился к стали;
священный меч, не знавший поражений.
Усталый конь ткнулся за травой.
Охапкой хвороста ожил костер,
 и вождь увидел кокон покрывала.
 Распахнутому настеж взору открылись:
берег, солнце, юность
 на самой кромке крутизны.
Когда бы мирная беседа двух отцов
не усыпила бдительность дозора,
дозор увидел бы, как полоснул
по спинам всадников оскал Булава.
Когда б Даяр не торопил коня,
не ник очами перед дерзким взглядом,
когда бы вождь не грудился, не тискал
дрожь подбородка в хрупкое плечо,
они б услышали: коварный вой стрелы,
отведавшей покорно яда.
Качнулся Владий, сторонясь дражайшей' ноши,
пуская повод и теряя стремя,
и. застонал...

Опрашивая встречных поселян,
Даяр издергал и загнал коня.
Гнев на оплошность: не сберег вождя,
теснила набухающая нежность.
Он верил, конь отыщет ведуна,
то старец явит, чудо исцеленья.
Резвящуюся молодежь
приметил он, наращивая путь.
Натягивая луки, ребетня
стреляла в остов выжженного дуба,
 лохмотья старца, сизые от гари,
торчали в сердцевине пня.
Сумарь дремал., поджав колени,
Седая голова его клонилась
под тяжестью вороньего гнезда,
Даяр сердито замахнулся плетью,
ватага затаилась в травах.
- Вождь Владий ранен, помоги...
Невыцветшею синью глаз смутился воин:

Сумарь задвигался, блеснув прищуром.
Смахнул постыдное убранство:
"Нет Храма», - пожаловался он.
 Покинув плен убежища, ведун
беспомощно осел, на траву.
Взвалив на холку немощное тело,
Даяр погнал коня.
В отсутствии сидельца ватага
                обступила пень.
Растерянность и скорбь сковали ВОЙСКО,
соединившееся вкруг шатра.
Из уст в уста передавая слух,
опасливо толпились поселяне.
Придерживая ветошь, Сумарь вошел в шатер.
На лик вошедшего из. черных впадин
 взирало нетерпение вождя.
Сумарь коснулся огненного лба
                и в страхе отступил.
"Не суетись,Сумарь,- промолви Владий,-
старуха ; говори." ...
Две женщины, закутанные в покрывала,
 вдруг замерли в ногах вождя.
Одна покорно встала на колени
 и долгий повела рассказ.
Как юный царь, гоняясь, за оленем,
сам стал добычей синеокой лани.
 Как юная ворожея - царица
запеленала кротостью ягненка -                                                властителя степи.
А с той поры, как народилась Млея
и царь Булав назвал себя отцом,
 в бесчисленных парадах и турнирах
стяжали воины, и стар, и млад
бесценную награду-амулет
с колечком золотистой пряди.
Валились, выворачивая грунт,
рожденные из камня истуканы,
открыв под заступом сыпучесть недр
с сокровищами всех степных: царей.
И воскурился праздный чад святилищ,
и обагрили жертвы алтари.
И понеслась крылатая молва
о мудрости и щедрости Булава.
Мастеровой народ откликнулся на зов.
Невиданным дворцам - фонтанам
дивилась необузданная степь.
Внимая тайнам неги и услады,
смягчились грубые сердца.
Во минул: срок, занемогла царица.
 Не чаяли как угодить,
танцовщицы, лишенные опеки.
Терпя побои, слуги сбились с ног,
целители бежали в страхе.
"Нет муки большей, чем томленье Духа," –
в отчаянье твердила госпожа.
Однажды ночью собралась к ручью,
зашла в кусты жасмина и пропала.
Не вынес горя бесталанный царь,
стал, мрачен, подозрителен, жесток.
Исполнилось пророчество молвы:
отдавший меч, отдал и славу.
Старуха смолкла.
               Воины, вздохнув,
плотнее сдвинулись у стяга:
летящая над древком птица,
несущая священный меч.
"Сумарь, я вызволил Долину
Она твоя... Я - Славич...»   -
 Промолвил: Владий. и затих.
И Дух его взирал на тело,
как юный воин, с изумленьем
глядит на сломанный клинок.
Сумарь не вслушивался в бред вождя.

Он видел: дети жгут его убежище.
Он долго тешился, остановившись в росте.
Его очаровала старость:
беспечность пребывания во всем.
Но вот он в стане Аргуса,
                он понял:
беспечность от Отца.
И Млея куталась в глухое покрывало
от полных тайного укора глаз.
Над телом наклонился воин,
взял меч и,|оттопырив ножны,
с коротким стуком воротил свой дар.
 Конвой потупился под долгим взглядом.
Лишь два усердъя полыхали в нем:
разить ударом или ждать удара.
Перехватило дух, - и воин замер:
неумолимый коготь впился в сердце.
"Так как же нам теперь, дружина, Владай,
выходит, ты не вождь, не воин, Славич?
 Не войску, ветошным поверьям
 развратной братии волхвов и скоморохов
                присягу дал?
Священный меч вручил врагу. За дочь?
Царевна не всплакнула даже:
ее забота - яд в твоей груди.
Замри, мое обманутое сердце!
Пусть зарастет к тебе тропа доверья!"
"Тут коготь отпустил,
                вбирая грудью воздух,
он вышел, из шатра.
"Огороди от бед, достойный воин, -
взмолились голоса.- Ветшает племя».
Угрюмый кряжистый вояка Клятвич
внушил доверье робким старикам:
- Всех, крепких, расторопных отнял Владай.
Упал приплод, родительницы в девках,
- От рук отбились отроки. Воюют.
- Порушился обряд: плутует Славич,
собою величая своих чад.
- Как оборотни в ворохе видений,
 внушая ужас, полонили лес.
- Замыслили варить хмельное зелье,
по всей округе распугали дичь,
- А жены, разохотив плоть,
гоняются за пастухами,
крадут убогий харч, грозятся хворью.
"Утешьтесь, горемыки, - молвил Клятвич. –
 Не отдадим в беду родное племя.

Покуда не опомнился Булав,
трубите сбор.
                А одолеем,
отловим  озорную рать».
Примолкли старики, поникли;
Боятся  всех, запуган поселянин.
И Клятвч отступил к шатру.

Но срок его настал,
      услышав отзыв сердца,
он грозно огласил окрест:
"Не быть отныне распри меж своими,
все Славичи, кто в Славии рожден!»
Единым вздохом напряглась толпа:
ни шороха, ни шопотаг ни всхлипа.
"Кому же скот пасти, рыбалить, сеять?"
Дремучий старец усомнился вслух.
«Рабам  булавам! - прозвучал ответ,
и Клятвич поклонился старцам.-
Примите тело, родичи вождя."
На скорбных лицах вспыхнул луч надежды
Открылись примирению сердца.
И обнял сын отца, мать- сына.
Сестра - родного брата, брат - сестру.
Отыскивая суженных своих,
томились, не таились очи.
Кому же быть вождем?- возник вопрос.
"Вождь Кялтвич!"- крикнул благодарный воин.
"Вождь Клятвия!"- подхватили остальные.
"Вождь Клятвич!»- согласились старики.
И отлетел, и канул в лету
недолгий погребальный хор.
И в тыкву, где хранилась пуповина,
взят пепел с погребального костра.
Прими, утешься| мать сыра земля.
Над головою в кипени ветвей
опять заворожила тайна.
Разлаписто ощупав мир,
она вслепую кралась и ласкалась.
Понежив кожу, ожила в груди,
Стыдливой  дрожью поднялась над лугом
и вспыхнула дождем знакомых черт.
И жесткая ладонь легла на темя,
и. слезы хлынули из туч Души.
                                                
"Иди к ней, ждет."
                Свет юного лица
встал над седою головой старухи.

Шатра тяжелый полог пал с плеча,
и легкий шелк наряда тек меж пальцев:
— Я в полынье, Даяр, меня не любят.
Старуха - нянька.., но она раба.
Кругом враги, я мучаюсь, Даяр.
- Желанная, довольно муки,
мы пленники твоих, очей.
- Молчи, меня подозревают,
 подозревают все и там и тут.
А было время, как меня любили.
Любовь - улыбка вечности, Даяр,
 подарок от богини Праны.
Найди святого Сумаря, просила мать.
Он сам нашелся, и: не признал меня.

- Он просто угорел. А мать жива?
- Идет себе по свету.
- Доверься мне, я весь - избыток сил.
Впусти мой жар. Тепло тебе?

- Теплее...
Налаживая парус из шатра,
под куполом резвились Души.
Высоконебьем и зеленолесьем
 им слиться бы и прорасти.
Хлестнул всплеск полога -
                и голубою мутью
 провисла, обескрылив ткань.

роилисъ взгляды, жалящие тело,
с трудом отыскивая и не узнавая гнезд,
застигнутые стыли Души:
- Даяр, тебя ждет Кдятвич!
Дикой кошкою метнулась Млея:
- Даяр, я не могу повиноваться!
Повиновенье для меня - забвенье,
забвенье - смерть Души.
                Спаси меня!
Ознобом по спине
скользила кожа воинской рубахи.
Наружный холод отчуждения
окаменелостью проник в уют шатра.
Пугливый рослый новобранец
воззрился  на вождя.
Тот нарочито-грозно приказал:
- Царевну и старуху - в лес,
держать под стражей.
- А вдруг отыщут? – пробасил детина.
Вождь Клятвич стиснул рукоять:
раздался стук клинка о ножны.

- Кто посмеет?
- Даяр.
- Поправь- ка лук, запомни:
не посягай на воина.
И поглядел в упор: "Сметливый - нет" .
Для верности обоих привяжи
и пуще стереги старуху:
повадилась  бродить.
 НЕ уследашъ - уйдут к Булаву,
Не зря опутали Даяра.
- Исполню всё,- заулыбался малый.
Даяр столкнулся с новобранцем;
лёд ненависти затаил во взгляде.
 И лишь рукопожатие вождя
разъяло твердокаменные клещи.
 - Звезда любви - твоя звезда, Даяр.
Ты молод, храбр, ты всем по нраву.
Вождь Владий отличал тебя.
Глаза не прячешь,  влагой, мутит взор,
не. Плачь, мы-воины.
                Дух Родож. с нами!
Поутру  брань, пора быть в стане,*
а за царевну не кручинься.
"Царевна?"- Недоумевал Даяр. –
Никто не посягнет - твоя.

Вот слово; слову Клятвич верен.
Обрадованный ласкою вождя,
Даяр увидел, как на древках сосен
победным стягом полыхая закат.
"Соединимся; други !»- Ликовал он.
 Но други, сторонясь его тропы,
 ловчили отвести и спрятать взоры.
"Царевна? -
дочь Булава?..  враг?" .
Он впился памятью в лазурную топь глаз,
в стыдливую неуловимость лика.
"Ты не поверил Владию, ах, Клятвич.
Да разве только Кдятвич?"- думал он,
 не находя пристанища.
                Соратник,
завидя воина, спешил к своим.
Бросал насиженное ложе
из теплой смятости травы,
теснился в гущу.
Немыми спинами друзей
мир отторгал его.

Окаменелостью врастая в пламень,
кошмарною пучиной сна
он двигался на плач:
                докучливым волчонком
скулила по степи его Душа.
Громадиной возник шатер,
 и он прошастал к входу.
Тут мокрое лицо
протиснулось в окаменелость, рук.
 "Старуха, ты ?" -
пророкотал окаменелый голос.
Старуха монотонно причитала,
он вслушивался в плач:
"Она, моя голубка, стонет,
 нет моченьки моей терпеть.
Любовь он променял на меч,
так повелось, погибла я, Томила».
И струпьями окаменелость пала.
Он пробудился полный ветра чувств.
Указывая путь, метнулась тень.
Отдавшись народившемуся бегу,
 напором сил отозвалась земля.
 Вдали отстал и сгинул вопль старухи.

Размашистые вотки злачным хлёстом
Бодрили, омывали лик.
Отливом спин бегущие олени
сквозь заросли прокладывали путь.
 Поляной воцарившейся луны
Тугая глушь светло оборвалась.
Открылся дуб в развесистой тени
в отчаянье забилась Млея.
Притиснув лбы, едва переводя дыханье,
 они забыли мир.
Ногою упираясъ в ствол,
Даяр рванул веревку, путы пали.
Затих и затаился в чаще
тревожный шорох сушняка.
Короткий путь их радостному бегу
не выстлал луговой, ковыль.
Они рванулись, утопая в травах...
 Она споткнулась,
откинулась в его охват.
Ладонь, пройдя ложбиною спины,
наткнулась и прилипла:
"Древко!"
Охват ослаб, и, оползая наземь,
она едва скользила по груди.

Он отпустил ее на пух травы,
она прихлынула разъятой высью.
Желанный Мир богини Праны
открылся жажде воссоединенья.
Она лучилась в этот Мир,
Охватывая целиком его лицо.
И ринулся вослед Даяр,

отряхивая корчи плоти.
Но вечный сторож отторженъя
встал на его пути.
Взметалась юная Душа,
                вскипая лоном...
Ведун Сумаръ, одетый в чистый саван,
собрался в путь.
                Прощаясь с лесом,
под утро старец выбрался на луг.
Луна еще стояла.
Свет возродившегося Духа
Наполнил грудь.

В движеньях воина оттискивался на восходе
знакомый воплощенный шаг.
         «ТАНЕЦ! -
срывая саван, прошептал ведун.
- Да будет
              новый
                ХРАМ!"