Болбочан

                Петр  Затолочный


130 – й годовщине
со Дня Рождения
Петра Болбочана
(05.10.1883г.)посвящается



             БОЛБОЧАН
        историческая поэма



     г. Калининград
2012 г.

    

      





 
       ”Болбочан“ – пятнадцатая книга стихов калининградского
поэта Петра Затолочного, члена Союза писателей России.
       Автор родился 3 ноября 1943 г. в с. Комарово, Кельменецкого
района, Черновицкой области.
       Страницы данной книги представляют собой широкое истори-
ческое полотно, на котором  изображен  героический путь уроженца
буковинской земли полковника Петра Федоровича Болбочана, сына
священника с. Гиждево (ныне с. Яривка), Хотинского уезда.
       Петр Болбочан – человек непростой судьбы. Он человек долга и
воинской чести. Храбро сражался в годы 1-й Мировой войны, отмечен
воинскими наградами, был тяжело ранен. Но после свержения 
царского правительства посчитал себя свободным от данной царю
присяги и решил всесвои силы посвятить борьбе за свободу Украины.
Кроме службы в царской армии ему пришлось быть полководцем
войск Центральной Рады, гетмана Скоропадского и Директории.
В сражениях с красноармейскими частями он проявил блистательный
талант, и на его популярность ревниво смотрели правители
Директории, ставившие партийные и личные интересы выше интересов
нового государства.Полковник Болбочан, талантливый в военном
деле оказался неискушенным в правительственных интригах,
что в результате привело его к гибели.
       В годы советской власти это имя было под запретом. Но с об-
ретением Украиной независимости оно возрождается,  подобно Фе-
никсу из пепла. И вспоминая его боевой жизненный и в конце тра-
гический путь, читатель понимает, что не напрасно погибли, подоб-
но Болбочану, сыны Украины, которые пробивались сквозь снег
российского шовинизма, словно первые подснежники.
         
      

       Вступление

Может, спросит меня кто-то:
иль нарочно, иль случайно
я в строках своих так гордо
говорю про Болбочана.

Ведь герой мой жил идеей
самостийной Украины.
А была идея вредной
для «Единой Неделимой».

Против русских, мол, сражался,
что верны единству были.
Хоть они под стягом красным
 украинскую кровь  лили.

Я отвечу: ”За геройство
и врагов ведь уважают.
Их трагедию и стойкость
в скорбных строчках вспоминают.

А притом, его идея
ныне восторжествовала.
Украина в наше время
независимою стала”.

Под Хотином рисовала
зорька маки утром рано.
Может быть, она видала
здесь когда-то Болбочана.

Моего лихого тёзку,
земляка и полководца,
что любил не храм, а войско,
не смиренье, а геройство.

Он рожден в селе Гиждево,
что зовут Яривкой ныне.
То село с красой волшебной,
как и все на Буковине.

Он любил село родное,
где  пруды, ручьи, овраги.
Предпочел стезе церковной
службу воина под флагом.

Для Святой Руси он весь был,
за нее в боях сражался.
Не его вина, что бесам
русский путь иным казался.

Их в обличье большевистском
не пускал он в Украину.
Но их козни рядом, близко
тяготили его спину.

И любой росток державы
он любил, ценил, лелеял.
На беду свою, бесправью
он не дал отпор железный.



        Глава  1

Село на склоне косогора,
ряд верб зеленых над ручьями,
пруды синеют на просторе,
луга с овечьими стадами.
И Свято-Дмитриевский храм
внимает божьим небесам.

Вверх из села бежит дорога,
и ветряки кружат крылами,
и песен жаворонка много
над кукурузными полями.
Здесь мамалыга вместо хлеба
привычнее для человека.

Название села – Гиждево,
уездный центр – Хотин старинный.
Поют здесь песни задушевно,
пьют самогон в часы кручины.
Весной в кружке девичьем ходит
здесь “подолянка”  в хороводе.

А в белых хатах под соломой
есть и светлица и хатчина.
Есть дом с завалинкой, с подпорой,
двор огражден плетнем иль тыном.
Здесь шелковица с виноградом
и абрикос с орехом рядом.

О, как весной сады белеют!
Земля к себе прижаться тянет.
А сливы к осени синеют,
и дым лозниц их сушит, вялит.
Вблизи австрийская граница,
но людям здесь спокойно спится.

При Александре 3-м все же
крестьяне вольно, мирно жили.
“Храни царя, великий боже“,
они в молитвах говорили.
Отца его ведь в Петербурге
убили мерзкие манкурты.*

Край бессарабский, буковинский,
Руси конец или начало.
Хоть не всегда он был российским,
Руси обычай сохранял он.
Край мирный, но порой далекой
он был военною дорогой.

* люди, забывшие прошлое, обычаи и нравы

Здесь шли войска на поле брани
через луга, овраги, рощи.
Село холмистое Ставчаны
слыхало гром российской мощи.
Хоть как уж турок было много,
Русь победила, слава Богу.

И от  Хотина и Одессы
до Измаила на Дунае
закувыркался полумесяц:
встряхнул его орел двуглавый.
И полтора прошло столетья,
и вот уж наш герой на свете.

Петр Болбочан с опереженьем
умнел и рос своей весною.
И вызывал он удивленье
своей сметливой головою.
Там, где порой не смыслит старый,
сообразит всё этот малый.

В пруду Большом и в Малом рыбу
он на крючок ловил порою.
Душа его была открыта
пред взрослыми и детворою.
И крепкий мальчик был на вид он,
и слабых не давал в обиду.


Глава  2

Был Петр вожак для всех компаний,
пред мальчиками не был горд он,
хотя имел он основанья:
его отец – священник Федор.
Отец же не имел богатства,
земельным не владел участком.

Дом с огородом был церковным –
приют попу на время службы.
Отец при жалованье скромном
влачить был должен век свой трудный.
Но выручали прихожане:
давали в праздник подаянье.

Пришла пора, стал посещать он
церковно-приходскую школу.
Портрет царя там и распятье.
Учился он, надежд был полон.
Прошло три года быстро очень
и школу Болбочан окончил.

Родных три брата есть у Пети.
В Хотин, в гимназию он ездил.
Но вот родился брат четвертый – 
для мамы новые заботы. 
А Петр любил качать Алешку,
придя с учебы, хоть немножко.

В Хотине жил он на квартире,
домой по выходным стремился.
И года уж прошло четыре,
и пару лет еще учиться.
Отец твердил: “Зубри ученье,
ты будешь, как и я, священник“.

И математика с латынью,
язык немецкий с часословом,
псалтырь и логика лавиной
захлестывают парня снова.
Хватало все ж ему терпенья –
осваивал он все ученья.

Но все ж сильней предметов божьих
любил историю читать он.
Герои там. На них похожим
Петру хотелось стать когда-то.
Хотя казалась мысль нелепой,
не видел он вины Мазепы.

Хотел он видеть непременно
край украинский самостийным.
Хотя кричали про измену
царь Петр и недруги лихие.
Пускай мы братья, но не надо
людей гнать в общий хлев, как стадо.


Был прав Мазепа, ставя целью
от москалей отмежеваться.
И братья ведь живут отдельно,
чтобы с душой за дело браться.
А Переяславская Рада
свободу отняла когда-то.

Царю лишь клятва в документе,
ответной клятвы не слыхали.
И клятвой той, нуждой момента,
к Руси край вольный привязали.
Мазепа же царю не клялся,
в измене зря он обвинялся.

Как Болбочан любил Шевченко!
“Кобзарь“  был  библией второю.
С работой справившись учебной,
читал его ночной порою.
Дух Украины со страницы
в его душе сверкал зарницей.


Глава  3

Быстро мчатся дни и ночи,
век двадцатый дверь открыл.
Петр гимназию окончил,
аттестат он получил.

Парень он красив и статный,
рослый, крепкий, весь в отца.
Чернобровый, кареглазый,
ровный нос, овал лица.

От невест уж нет отбою,
но не хочет Болбочан
себя связывать семьею
прежде, чем получит сан.

Путь отец наметил лучший:
его дело продолжать
и в сердца людей заблудших
лить святую благодать.

Удивлялись люди все же,
и считали они так:
быть священником не должен
удалой такой казак.

То, что род его казацкий,
ему батька говорил:
“ Дед мой в Сечи Задунайской
годы долгие прожил.

А потом уж Сечь закрыли
казаки уж кто куда:
в Украину возвратились,
кто на Днестр, кто на Кубань”.

Уж отцу немного легче:
сыновей своих женил,
выдал дочь. И лишь Олекса,
самый младший, дома был.

Ходит в школу, слава Богу,
гимназистом будет он.
Но пока что слишком много
у отца забот с Петром.

В семинарии духовной
он его уж представлял,
ведь владыке Кишинева
свою просьбу написал.

Петр зачислен. Нанимает
батька сыну шарабан.
Из Гиждево уезжает
на учебу Болбочан.

До Бричан шоссейной трассой
мчится он под стук подков.
Дальше – в Бельцы дилижансом,
а затем уж – в Кишинев.

В общежитии удобно
жить с такими же, как сам.
А потом пошла учеба,
все деянья по часам.

По утрам богослуженье,
и звонка к занятьям зов.
И всенощное там бденье
по субботам в пять часов.

Утром, вечером молитва,
литургия в выходной.
По пять лекций в уши влито
в каждый день учебный твой.

У Петра тут есть обнова:
он подрясник получил.
И прилежно богословье
с катехизисом учил.

Кончен курс – и свет незримый
и смиренье на душе.
Только жаль Петру, что мимо
жизнь его течет уже.

Англичане губят буров,
Порт-Артур японцем взят.
Беспорядки в Петербурге
революцией грозят.

Тут молитвой не поможешь,
коль с оружьем лезет зло.
Думал Петр, что делать может
он другое кое-что.

Мысль подспудна, непонятна
и навязчива, поди.
Отчего-то все ж приятно
сердцу юному в груди.

– Но я, будущий священник,
что ж так грешно мыслить стал? –
думал Петр. О заблужденье
он духовнику сказал.

– Эту мысль внушают бесы, –
так духовник отвечал. –
Ты молись – и гнать их в бездну
будет ангелов кимвал.


       Глава  4

Петр молился, уберег
дух от искушенья.
Посвятил себя всего
он вероученью.

На каникулы домой
Болбочан поехал.
Над Гиждево летний зной,
лишь в прудах утеха.


Рад Олексик, рад отец,
мама суетится.
Их надёжа наконец
к дому воротился.

 И вдвоем с отцом порой
дома рассуждал он,
как вести себя с толпой,
где все мыслят разно.

Богом каждому дана
суть неповторима.
Только вера быть должна
у людей едина.

Молвил Федор: “Обижать
никого не надо:
совесть будет жечь тебя,
как предтеча ада.

Бог – любовь и теплота,
к вере своей страстность,
справедливость, доброта,
целесообразность.

Пусть обижен ты врагом,
ты его сильнее:
ты не должен ничего –
 он с грехом на шее“.

Петр же думал: “Далеко
мне до Иисуса.
Дам я сдачу кулаком,
только кто-то сунься“.

Еще год он надевал
на себя подрясник.
Но, однако, понимал:
это все напрасно.

Здесь призванье, фанатизм
бурсаку основа.
Для него ж земная жизнь
путь откроет новый.

Вспомнил с гордостью опять
он Хотин, Ставчаны.
И героям тем под стать
хочет быть в мечтанье.

Дома он сказал отцу
к его огорченью:
“Служба в церкви не к лицу
мне, коль нет стремленья.

И не выйдет из меня
никакой священник.
И за это у тебя
я прошу прощенья“.

Край родимый защищать
важно, несомненно.
И всем сердцем Болбочан
выбрал путь военный.


     Глава  5

Петра в Чугуев отправляя,
благословил его отец.
Петр едет в край тот, где, петляя,
мчит к Дону  Северный Донец.

И вот уж Харьков, а Чугуев
немножко дальше на восток.
В том городишке квартирует
число большое разных войск.

Везде драгуны да гусары
гуляют в выходные дни.
Неотразимые льют чары
на местных девушек они.

Как сына убивал царь Грозный
писал здесь Репин полотно,
и как писали запорожцы
султану дерзкое письмо.


Знал это Болбочан. В далеком
Чугуеве он жить был рад.
Теперь в училище пехотном
он ведь зачислен в юнкера.

Есть в этом здании гигантском
подвал, с большой столовой в нем.
На первом этаже – зал, классы,
санузел, спальня – на втором.

Мундир был выдан Болбочану
и гимнастерка, сапоги.
Шла очень форма к его стану –
красавец-парень стал другим.

А к дисциплине Петр привычен:
знал с семинарии ее.
Но за вину здесь строже взыщут:
или в наряд, иль “под ружье”.

Подъем трубой иль барабаном –
встать надо быстро молодцу,
чтобы с другими юнкерами
успеть к занятьям на плацу.

А дальше – завтрак, лекций чтенье,
за полдником муштровка вслед.
По окончанию ученья
все так же строем на обед.

Затем домашние работы:
фортификацию учить
и тактику, и новый опыт,
и топографию зубрить.

Потом на ужин рота строем,
и на поверку строем вновь,
там и молитва. До отбоя
свободна парочка часов.

И юнкера тут высыпают
на плац, где муштра днем велась.
Здесь поздним вечером гуляют
и люди города подчас.

В ущерб прогулке шел порою
в библиотеку Болбочан.
Газеты там читал запоем,
журналы разные читал.

А в воскресенье утром рано
вся рота строем в церковь шла.
И вспоминались Болбочану
им отрешенные дела.

Так год прошел. В свое Гиджево
к родным он в гости приезжал.
Красавец в форме. Местных дев он
в мечтах ночами спать лишал.

 – Ты, Петя, взял бы в жены Надю, –
сказала так однажды мать.
 – Нет, мама, не женюсь. Ведь надо 
сперва училище кончать –

тогда спокойно уж смогу я
обзавестись своей семьей.
Уехал Петр опять в Чугуев,
и в юнкерский вернулся строй.

И украинцев очень много
средь юнкеров он замечал:
во время самоподготовок
родную мову он слыхал.

По ней здесь слух истосковался
и предложил он землякам
открыть без ведома начальства
кружок родного языка.

Он получил поддержку мигом,
и собирался их кружок.
Читали “Кобзаря“, Гребинку,
но знал о том начальник Фок.

И в канцелярию за это
был вызван к Фоку Болбочан.
Ругал его полковник крепко,
хоть редко на кого кричал:

“Я немец сам, но разве слышал
ты речь немецкую мою?
Здесь служба, надо быть к ней ближе!
Одна должна быть речь в строю!

Ты хочешь отщепенцев кучки
из юнкеров сформировать?
Ты брось украинские штучки
и культ Мазепы раздувать!

В тюрьму ты хочешь или в петлю?
Могу я организовать,
да жаль родителей твоих. Помедлю,
но вздерну, коль начнешь опять!”

Лишь за отличную учебу
его начальник пощадил.
Он юнкером, успешным в чем-то,
всегда обычно дорожил.

И в угол сердца свое мненье
загнал на время Болбочан.
Он мог погибнуть, без сомненья,
и внял начальника речам.

И весь отдался он ученью,
как воевать и побеждать.
Был этикет не исключеньем,
и вальс умел он танцевать.

Бил из винтовки в цель прекрасно,
и ловко саблей фехтовал,
стрелял из пулемета “Максим“
и на коне верхом скакал.

Умел стрелять из пушки метко,
на карте верно ставил план.
Еще одно проходит лето –
учебу кончил Болбочан.

И встретил ту в конце ученья,               
с которой век хотел бы жить.
С ней Надя сельская в сравненье
уж никаком не может быть.

Звалась та дивчина Марией,
черноволоса и мила
была она. И свет незримый
ее душа ему несла.

Петр – подпоручик, с направленьем
в Тобольский полк 38-й.
Имел родных благословенье
на брак с Марией дорогой.

Ее отец Иван Попескул
с семьей в Хотине тихо жил.
На свадьбу дочери-невесте
ее приданое вручил.

Вот кончен отпуск – и на службу
с женою Петр поехал в часть.
По месту службы в Нижнем нужно
ему квартиру подыскать.



  Глава  6

И вот 38-й Тобольский полк.
Традициями славен он своими,
военный уровень его высок,
носил он Милорадовича имя.

Стоял полк в Нижнем. В городе большом
снял Болбочан жилье за счет казенный.
Командовал Владимиров полком,
полковник, понимавший подчиненных.
 
Он понимал, что каждый офицер
командовать умеет взводом, ротой.
Но Болбочан, другим ведь не в пример,
сообразительный и расторопный.

Заведовать назначен Болбочан
мобилизационной частью.
Он списки новобранцев получал
и должен укомплектовать их.

Эх, эта интендантская возня!
Об этом ли в училище мечтал он?
Но приучился не ронять себя,
и выполнять приказы так, как надо.

Никто в нем того парня б не узнал,
что прежде был семинаристом кротким.
Вороньи на лице его крыла,
короткая “французская“ бородка.

С бойцами вел себя, как старший брат,
к приказу прибавляя обаянье.
И все бойцы его боготворят,
с душою выполняя приказанье.

На большее способен он. И вот
заведует он прапорщиков школой.
Себя сумел он проявить, как Фок,
и командир полка был им довольный.

Жаль, мало денег. Пятьдесят рублей
всего лишь денежное содержанье.
Ни погулять, ни пригласить друзей,
но верит: будут деньги с новым званьем.

Уже два года службы здесь прошли,
с женой в Гиждево ездил и в Одессу.
И дочка родилась и нарекли
они свою малюточку Олесей.

Чуть холоднее солнышка лучи,
как ветер отшумевший, мчится время.
И ранг поручика герой наш получил,
и пулеметное подразделенье.

И в этом же полку он пару лет
руководил разведчиков командой.
Учил, как вражий выведать секрет,
как “языка” взять, как сигналить надо.

Имел он исполнительский талант
в военном делопроизводстве.
И вот уж полковой он адъютант,
и Эйгель, новый командир, был прост с ним.

Он Болбочану послан был судьбой –
стратег, военный теоретик, практик.
Ему пред 1-й Мировой войной
был этот эрудит военный кстати.

Военных знаний больше получить
хотелось Болбочану непременно.
Ведь в Академию хотел он поступить,
чтобы юристом стать военным.

Большая радость бы жене была:
пока ему пришлось бы там учиться,
Мария б совершить свою мечту смогла –
пожить лет несколько в столице.

Осталась неисполненной она:
в Сараево эрцгерцога убили.
В войну Россия втянута была,
и трубы полковые затрубили.

Войны той можно было избежать:
прошло ведь сорок дней со дня убийства.
Взялась Россия сербов защищать,
задев с подачи чьей-то честь австрийцев.

Австрийский ультиматум на все сто
отвергла Сербия. Кто стерпит униженье?
И виноваты в заговоре том
француз и англичанин, без сомненья.

Идет мобилизация кругом,
хотя к войне еще не все готово.
Еще бы года три – тогда с врагом
могли бы разговаривать, как должно.

Пойдет 38-й Тобольский полк
под Люблин и под Холм стеною прочной.
И подготовку маршевых двух рот
заканчивает Болбочан досрочно.

Прощай же, доченька, прощай, жена,
в Одессу иль в Гиждево поезжайте.
Не плачьте, скоро кончится война…
Терпи же, Болбочан, войны объятье.

Глава  7
Казалось, травы загрустили,
цветы головками поникли.
Они, как будто, ощутили
тяжелый дух войны на Висле.

Леса меж Вислою и Бугом
под ветром тягостно вздыхают.
И вскоре неспокойны будут
болота даже в этом крае.

Уж лето красное проходит,
но в августе покамест жарко.
А между рощ палаток сотни
уже белеют виновато.
На них глядят Варшава, Люблин,
и Холм глядит, и Томашово.
Грустят, что кто-то мир не любит,
забыл учение Христово.

Пришли полки и задымили
костры и кухни полевые.
И кони пушки притащили,
и ожили места глухие.

И много дел у Болбочана:
он командир пехотной роты,
он в штабе в роли адьютанта,
он проверяет пулеметы.

Заря в тот день была краснее,
по травам сурик разливала.
Кровопролитье, без сомненья,
войскам назавтра предвещала.

И лишь успели помолиться
войска, поднявшись утром рано,
как показалась тьма австрийцев –
и дробь забили барабаны.

Австрийцы черной прут стеною,
против двоих их трое, вроде.
Под Красником дав бой достойный,
под Люблин русские отходят.

Идут австрийцы к Раве Русской,
чтоб русских окружить внезапно,
чтоб вновь в Галицию вернуться,
чтоб Львов вернуть себе обратно.

Но там пройти не так уж просто:
ручьи, холмы, леса, болота.
И нелегко пройти обозам:
сырая от дождей дорога.

Под Равой пушки били мощно,
и минометы били круто.
Деревьев не осталось в роще,
лишь только тел австрийских груды.

Под Люблин к русским подошло уж
большое, к счастью, подкрепленье.
И прорван фронт у Томашово –
грозит австрийцам окруженье.

А те, задумав план свой лучший,
теперь уж сами в страхе были –
от Равы Русской, бросив пушки,
назад на речку Сан спешили.

И полк Тобольский, как когда-то,
своей традиции был верен.
Вел роту Болбочан в атаку,
своим геройством был примером.

И враг укрылся в Перемышле,
не в силах быть на поле брани.
Как много в эту осень вышло
боев на долю Болбочана!

Он под Варшаву переброшен,
и криком “пли!“ врагов встречает.
И, саблю выхватив из ножен,
в атаку роту подымает.

О, жаркий бой в сырую осень!
Не встать уж каждому второму.
Добрались русские до Лодзи,
угрозой немцу став огромной.

Чтоб выступ Лодзи был отрезан
у русской армии сраженной,
ударил с севера Макензен
войсками в четверть миллиона.

Мог этот замысел удаться,
но подоспел тут корпус пятый,
в котором Болбочан сражался –
и немец отошел помятый.

Ноябрь. И холод, и туманы,
и тучи черные повисли.
Не оставляет кайзер планы
отбросить русских прочь за Вислу.

На речках Бзуре и Пилице,
на Ниде, Равке оживленье.
И редко с чем могло сравниться
на речках четырех сраженье.

Здесь русские плацдарм не сдали,
хоть мало гаубиц имели.
Но двести тысяч потеряли
солдат и кадровых военных.

А Болбочану все же доля
хранила жизнь средь пуль, картечи.
Живым вернулся с поля боя,
но с каждым днем ему не легче.

И новобранцы прибывают,
от плуга сразу же  к винтовке.
Теперь их, впрочем, не хватает,
и занят он их подготовкой.

Уж Новый год. С зеленой елкой
мог дома б каждый веселиться.
Здесь, встретив ель в краю далеком,
ей можешь только поклониться.

И новый год был неудачен,
хоть Перемышль повержен в марте.
Прет немец с прежнею задачей:
мешок создать для русской рати.

Вооружения  любого
в разы враги имеют больше.
И от удара огневого 
уходят армии из Польши.

Как горько было Болбочану
за безоружность пред врагами.
Его солдаты защищались
стрельбою редкой иль штыками.

И кровь лилась, ряды редели,
одна атака за другою.
Холмы могильные густели
над первой вешнею травою.
Уж из Галиции и Польши
войска российские уходят.
Но немец хочет сделать больше –
в Россию с севера заходит.

Сосредоточившись в Свенцянах,
наметил курс на Молодечно.
С полком Тобольским Болбочану
пришлось идти врагу навстречу.

Под Молодечно он разведать
сумел, чем враг располагает.
Сраженье жесткое – победа,
в Свенцяны немец отступает.

И в том бою поручик ночью
взвод пулеметчиков оставил
в засаде. По врагу из рощи
нанес удар, бежать заставил.

И на груди у Болбочана
уже имеются награды:
два Станислава и две Анны
венчают путь героя ратный.
       




    Глава  8


Так на свете  уж ведется:
гнать беду чужую прочь.
А когда тебя коснется,
все должны тебе помочь.

Тяжело России было
без оружья в прошлый год.
Ей союзники забыли
дать один хоть пулемет.

И на собственные силы
положиться ей пришлось.
До Тернополя Россия
отвела громаду войск.

Сколько жизней стали тленом
в долгой дьявольской ночи!
Бьют француза под Верденом –
он о помощи кричит.

Чтоб французу легче стало,
надо немцу пригрозить.
Срочно войско отправлялось
в край, где Нарочь тихо спит.


Уж земля с зимой прощалась,
скоро ростепель пойдет.
Вязнут ноги Болбочана
в сером месиве болот.

Немцы в вырытых окопах
уж принять готовы бой.
И два дня артподготовка
там и здесь была шальной.

А потом вступили в дело
и штыки и пулемет.
Болбочан в атаку смело
роту воинов ведет.

Здесь уж твердо, под ногами
прошлогодняя трава.
Рота вслед за Болбочаном
к вражьей  линии ползла.

По команде встала рота
со стрельбою на бегу.
Крик “ура“ накрыл окопы,
нагоняя страх врагу.

Будто кто-то в грудь ударил –
Болбочан, как сноп, упал
без сознанья. Долго ангел
жизни нить его держал.

В поле вороны кричали,
видя павшего бойца.
Улетели, не дождались
болбочанова конца.

Санитары подобрали –
оказались, к счастью, тут –
и в повозке был отправлен
в санитарный сборный пункт.

Герметичная повязка
Болбочану помогла.
Был уложен на матрац он
средь увечных без числа.

От вдыханья крови пьяный
сортировку врач провел.
И, увидев Болбочана,
молвил: “Этого – на стол“.

На носилки и на стол он
был уложенный без сил.
Желтой камфары уколы
и морфина получил.

И качалось лампы пламя,
кто-то в грудь его влезал
в тот момент, когда щипцами
доктор пулю доставал.

И металл об таз ударил –
пуля, знать, удалена.
Наложил хирург швов пару –
“поправляйся, старина“.

Сколько раненых в палате!
Там лежит и Болбочан.
Он узнал, что наши рати
немец крепко повстречал.

Потерпели пораженье,
двадцать тысяч потеряв.
Наше войско в отступленье,
две недели дрались зря.

Вот проходят дни, недели,
вот и месяц позади.
Нет здоровья все же в теле,
при дыханье боль в груди.

Но на сердце посветлело:
получил он вдруг письмо.
И узнал: жена в Гиждево,
у родителей его.

Еще месяц он лечился,
облегченно  стал дышать.
В полк Тобольский возвратился,
чтобы дальше воевать.

Глава  9


Болбочана назначают
интендантом. Он у дел.
На переднем быть он крае
по здоровью б не сумел.

Исполнение желанья
рад узнать был Болбочан.
Он уже повышен в званье,
он теперь штабс-капитан.

Отдыхает полк под Минском,
пополняются ряды.
Не далеко и не близко
был Брусиловский прорыв.

Взято Луцк и взяты Броды,
а на юге – Черновцы.
Берестечко ж, словно прорва:
зря погибли молодцы.

Болбочан уж снова ротный:
поредел ведь комсостав.
И к сражениям готовить
пополнение он стал.


Вот уже конец июля,
года два война идет.
Полк опять под вражьи пули
отправляется в поход.

Отправляется на Ковель,
где немецкие войска
закрепились за рекою
на возвышенных местах.

Да, увязнешь там, в болоте,
и погибнешь сгоряча.
И готовит весь в заботе
снаряженье Болбочан.

Он пока еще далекий
для немецкого стрелка.
Меткий выстрел из винтовки
не грозит ему пока.

Был успех на левом фланге,
здесь же топь реки Стоход.
Он запружен уж телами,
бьет из чащи пулемет.

Полк Тобольский шел по илу,
и редел под пули визг.
И команда поступила
отойти по речке вниз.

Императорских гвардейцев
кто-то вместо них послал.
Будто выдержит их сердце
пулеметов скрытых шквал.

Гибнут тысячи гвардейцев,
укрепления не взять.
Кто придумал то злодейство:
на убой цвет войска слать?

Болбочана полк в болоте
не продвинулся вперед.
У него уже пол роты –
будь ты проклятый, Стоход!

Укрепленья на Стоходе
не сумели сокрушить.
Не захвачен город Ковель,
и приказ дан: отступить!


Глава  10


Уж нет устремления ратного
у множества русских бойцов
в конце девятьсот шестнадцатого:
не взять им ни Ковель, ни Львов.

Миллионы  людей убитые,
все в сомненье, что к дому придут.
И на пунктах распределительных
солдаты порой восстают.

И геройство уже не горит ни в ком,
от окопов солдат устал.
Он идет на братанье с противником,
и навис над фронтом развал.

Под зиму все ж к наступлению
Россия готова вполне.
Но с победой ее усиление
союзники видят во сне.

Делиться с ней кто захочет ли
добычей, как зверя добьют?
Проливы с Константинополем
под скипетр царя отойдут.

Мировое правительство тайное
строит козни, интриги плетет:
листовки, разброд и шатание –
подрыв царской власти идет.

Родзянко, Гучков с Алексеевым
и прочий масонский навоз
льют хаос. Царю отречение
(без гвардии он!) дать пришлось.

С прекращением царской династии
незаконным тот договор стал,
что подписан был в Переяславе
и страны две объединял.

“Значит, я от присяги избавленный“ –
подумал тогда Болбочан.
Он уже подполковник и в армии
новых веяний дух ощущал.

Замечал средь солдат тяготение
земляка к земляку, и всегда
он глядел, чтоб в полку с пополнением
к землякам украинец попал.

Польше дал независимость Керенский
и к тому ж автономию дал
Украине. По-прежнему верность он
договору трех стран соблюдал.

И все так же окопы в Галиции,
казармы, палатки стоят.
Противник молчит, но позиции
подготовил он к новым боям.

И узнал Болбочан: автономною
его Украиной рулит
Центральная Рада и новое
она что-то людям сулит.

“Независимость, вот что главное, –
думал он. – Украина – мой дом.
Зря  ли были усобицы давние?
Каждый князь властен в доме своем”.

В Волочиске вновь в 5-м корпусе
пополнение он принимал.
Украинцев -“богдановцев“ полностью
обеспечил и в полк собрал.

Украинской идее чуждые
люди были, конечно, средь них.
Он считал, что такие не нужные,
в полк другой отправлял он таких.

Было ясно, что полк земляческий
лучше б роль свою выполнить смог
с Болбочаном. И был назначен он
командиром в Богдановский полк.

Вот закончилось лето красное
задождило и листья летят.
Стал Богдановский Республиканским –
это бесит российских солдат.

В Украине Центральной Радою
создаются войска свои.
Снова коши, курени давние,
атаманы да казаки.

Винниченко с Грушевским Керенский
за амбицию вызвал, как царь.
Может быть, посадил бы их, дерзостных,
только спас их мятежный Октябрь.

Комиссары же большевистские
призывают всех бросить фронт.
Мол, война уже ненавистна им,
“в землю штык – и домой вперед !“.

И возникли Советы солдатские,
и несет большевик разлад.
Он приносит мученья ужасные:
где он встанет, там смерть и ад.

“Краснопузым не дам распускаться я, –
думал так Болбочан. – Гнать их вон.
Где Советы, там прет анархия –
Севастополя цвет истреблен!”

Разогнал в своей зоне Советы он:
не за равенство кровь проливал.
Большевистский же полк в ответ ему
дал из пушек огненный шквал.

И с полком его “братья“ расправились
в назиданье другим и в пример.
И с остатком бойцов он отправился
в Киев. Прибыл туда в январе.

     Глава  11


Мир вращается стихийно,
тщится старое сменить.
Украина “самостийной“
захотела нынче быть.

“Автономию нам надо
и свой выход к странам, в свет“.
От России слышит Рада
отрицательный ответ.

Тут же Рада объявила
независимость сама –
рать российская на Киев
в наступление пошла.

Гайдамаки бьются крепко,
жаль, их малое число.
И под Крутами студентов
сотни три в снега легло.

Как троянский конь, ударил
большевистский  “Арсенал“.
И заслуженную кару
“курень смерти“ ему дал.


Очень мало сил для битвы,
а напор врага крепчал.
С офицерской ротой прибыл
в это время Болбочан.

Киевлянам это в радость:
подошли фронтовики.
От удара их смешались,
отошли большевики.

Без потерь не обошелся –
пополнять отряд он стал.
И курень из добровольцев
сотен нескольких  собрал.

Только все переменилось,
как закончился январь:
подошла большая сила –
Муравьев нанес удар.

Бьют калибром крупным яро
пушки, святость не щадя.
У святой Печерской Лавры
взрывы страшные гремят.

Гром шальной гремел неделю,
весь разбитый Киев стал.
А потом орда влетела
с глупой песней на устах:

Эх, яблочко,
да сбоку красное.
Что Украине конец –
        дело ясное.

Дал жестокую команду
беспощадный Муравьев:
“Уничтожить гайдамаков,
офицеров, юнкеров!“

Полилась тут кровь ручьями,
превратился Киев в ад.
Там заколоты штыками,
там расстреляны лежат.

Как чужак-завоеватель
вторгся вдруг средь бела дня.
Тысяч десять иль двенадцать
унесла его резня.

И грабеж неукротимый
никому не прекратить.
Сам митрополит Владимир
в грудь штыками был убит.

И правительство заране
прочь из Киева ушло.
Прикрывать же Болбочану
отступление пришлось.

Без обозов, без патронов,
без харчей на запад шли
пестрой длинною колонной
сыновья своей земли.

Тот одетый в шаровары,
с “оселедцем“ голова.
Там папахи с шлыком ярким,
кожушки у гайдамак.

Всюду сабли, пистолеты,
пулеметных лент узор.
Позади, в шинель одетый,
Болбочан дает отпор.

Веют ветры, веют буйны,
уж февраль и снег опять.
Как Центральной Раде трудно
“самостийность“ защищать.

Тут хоть с чертом знаться рад бы,
если “братья“ бьют в упор.
Заключен Центральной Радой
в Бресте с немцем договор.

И правительство Житомир
ставкой сделало своей.
Но сюда уже напоры
красных стали все сильней.

А доверья к Болбочану
не имела все же власть.
И партийных атаманов
стала в войско назначать.

И курень уж отнят ныне,
атаман партийный там.
Комендантом на Волыни
был назначен Болбочан.

На Волыни отовсюду
стал он войско набирать.
Для охраны местных пунктов
стал отряды создавать.

Большевик шел ненавистный,
мог он войско окружить.
Но из пушек бил Савицкий,
дал возможность отступить.

Батарея вся погибла,
все снаряды разметав.
А Бердичевская битва
уж была совсем не та.

Болбочану всё о битве
сотник Корж в тот день сказал:
“Наш курень почти разбитый,
атаман Мицюк сбежал“.

И к куреню по морозу
Болбочан верхом скакал.
От Бердичева отбросил
большевистские войска.

Наказанье ль ему будет
за оставленный свой пост?
Победителей не судят –
власть слегка поджала хвост.


Глава  12


Метут метели. Снег глубокий,
в полях видны костров огни.
Из этих мест исчезли волки:
здесь люди злее, чем они.

Был Голубовичем с Грушевским
(премьером Рады и главой)
с командованием немецким
подписан договор прямой.

Защитой будут Украине
австро-немецкие войска.
Хлеб, уголь и металл отныне
возьмет немецкая рука.

И вскоре снялись немцы с места,
и в наступление идут.
И расползлись их тысяч двести
по Украине, словно спрут.

И знал глава, мудрец брадатый:
его осудит русофил
за то, что немцев-оккупантов
бить кровных братьев пригласил.

Зато сберечься Рада может!
А атаманством решено:
в отдельный корпус Запорожский
куреням всем войти должно.

И лишь Петлюра отказался
влить в корпус кош свой Слободской.
Он не желает подчиняться
военной власти никакой.

Вот тут бы за неподчиненье
его бы крепко наказать,
ведь он в стратегии не гений!
Но власть решила промолчать.

Лишь Болбочан тут справедливо
Петлюру горько упрекнул,
что его личные мотивы
ослабят войско и страну.

Петлюра зло сверкнул глазами,
но не нашелся что сказать.
За пазухой все ж будет камень
на Болбочана он держать.

А у германцев были планы,
чтоб в Киев первыми войти.
Но встать хотелось Болбочану
им в этом деле на пути.

Им показать, что возвратили
мы Киев силою своей.
Чтобы они себя не мнили
вершителем судьбы людей.

И генерал Присовский тоже
пленен идеей был такой.
На Коростень полк “запорожцев”
вел Болбочан на новый бой.

И оказался план сраженья
тут в болбочановых руках.
И поступают в подчиненье
к нему другие два полка.

Был бой за Коростень недолог:
прониклись страхом москали.
Шло в наступленье войска много
в защиту собственной земли.
Трофеев много здесь набрали:
винтовок, пушек, лошадей.
Здесь машиниста отыскали,
и вскоре поезд запыхтел.

Почти до Киева добраться
смог паровозом Болбочан.
“Кто здесь хозяин показать-то
он уж сумеет москалям“.

Ирпень замерзший все ж преграда,
за речкой красные стоят.
Из-за нее летят снаряды,
из “максимов“ смертельный град.

Но был удар ответный точный,
Ирпень курени перешли.
И заняли село Святошин,
и ключ к победе обрели.

А бой за Киев жарче, жарче,
и “слава! слава!“ льется крик.
И на восток расколошмачен
бежит безумный большевик.

От мародеров и бандитов
очистил Киев Болбочан.
Прогнал отряды коммунистов,
их власть рабочих и крестьян.

Боясь лишиться переправы,
враг занят ею у реки.
Он пушки у Днепра оставил,
оставлены броневики.

Построил в Киеве курени
с броневиками Болбочан.
Союзников, к их удивленью,
он, как хозяин, повстречал.

А на правительственных зданьях
висел, как прежде, красный флаг.
То флаг врагов и Болбочаном
был дан приказ правленью “снять!“

“К социализму переходим, –
ответ был. – Будет с ним страна.
А для рабочего народа
эмблема красная – одна“.

И по приказу Болбочана
флаг запорожцем сорван был.
Министр военный наказанья
для флаг сорвавших попросил.

А Болбочан (виновен сам он!)
ответил на такую речь:
“Нам символ свой национальный,
во-первых, следует беречь“.

А сам подумал: “Коммунистам
в полях сраженье легче дать,
чем их агентам рядом, близко,
которых защищает власть.

И здесь пословица подходит,
что в огороде бузина,
а дядька в Киеве. Народу
определенность ведь нужна”.
    
Глава  13


Да, проявило войско должное усердье,
в защите края показало свой характер.
Но к офицерству было недоверье
у лидеров Центральной Рады.

И в обществе усиливалось напряженье,
не по нутру кому-то новые порядки.
И самовольно расправлялись с населеньем
за связь с большевиками гайдамаки.

Но болбочановцы в то дело не мешались,
отстаивая все ж правопорядок.
Забыла Рада, как из Киева бежала,
твердит теперь, что войска ей не надо.

И даже распустить постановила
войска с отсутствием военных действий.
И добровольные отряды распустила,
но армия пока на месте.

Она нужна, чтобы изгнать из Украины
врагов, занявших Харьков и Полтаву.
Создался корпус, командир его Натиев,
с ним Болбочан поделит честь и славу.

Шел март, и возвращались с юга птицы,
отыскивая в рощах свои гнезда.
В России стала уж Москва столицей.
В поход опять команда “запорожцам“.

И новая теперь уж в войске форма,
кокардой стал трезубец на кашкете.
И есть различье званий на погонах,
а главное – уверенность в победе.

И вот отбиты уж Гребенка, Лубны,
победа важная под Ромоданом.
Достичь Полтавы, Харькова уже не трудно,
поздравили с победой немцы Болбочана.

И пеной большевистские газеты брызжат,
опасного отметив реакционера.
И тысяч пятьдесят рублей готовы выдать
за голову талантливого офицера.

А над Полтавой все еще краснеют флаги,
советские войска там наготове,
матросы там и чехи и словаки,
броневики у них и бронепоезд.

Хотелось уж Полтаву взять скорее,
как бы за давний бой возмездьем, Болбочану.
Велит он дать огонь всем батареям –
и одновременно стволы все зазвучали.

Сломило дух противника в мгновенье
организованное наступленье.
Бьет артиллерия по красным неустанно,
язык ее понятен Болбочану:

          Пушечка-подруженька,
          крепче бей
          “братьев и товарищей”:
          москалей!

Бьют запорожцы в центр
под желто-синим флагом,
один отряд полтавский к ним переметнулся.
А конница немецкая заходит с флангов –
уж слезы киевлян тут красным отольются.

Взята Полтава, и большевики в России
жалеют о добыче оброненной.
На бой с немецкой армией нет силы,
к тому ж и договор подписан двусторонний.
И после мелких стычек сдался Харьков,
ушли отряды красные и власть Советов.
Прошли по городу в строю парадном
войска в цветах и поздравлениях с победой.

И полтора  лишь месяца поход продлился
от Сарн до Харькова
с разгромом вражьей силы.
В освободительном походе проявился
военный гений уроженца Буковины.

И Болбочан усатый, с “царскою” бородкой,
с рукой у козырька стоял средь главных.
Пред ним прошли, печатая шаг четко
его курени. Не было им равных.

Был всех ровнее строй их на параде,
полк – детище родное Болбочана.
Мундир и штык, фуражка да кокарда,
и песня полковая зазвучала:

          Мой край любимый, дорогой,
          тебе я приношу присягу –
          тебя любить, тебе служить,
          погибнуть за тебя под стягом.

          И прапор наш желто-блакитный
          клянусь весь век свой защищать.
          И за народ родной, забытый
          готов всю кровь свою отдать.

Парад прошел. Чуть отдохнуло сердце,
и вновь в поход послали Болбочана.
Чтоб Крым отнять у красных раньше немцев,
а также флот, стоящий у причалов.
      
       

    Глава  14

Засвистали казаченьки,
надо вновь идти в поход.
И построился в шеренги
Запорожский пеший полк.

И дивизия большая
в девять тысяч человек
город Харьков оставляет
и на юг берет разбег.

Батареи есть четыре,
есть и конных два полка.
Броневые есть машины,
бронепоезда есть два.

Эти воинские силы
возглавляет Болбочан.
Едет он в автомобиле,
отдает приказ войскам.

В Александровске рассеял
он отряд большевиков.
Защищать родную землю
хоть от дьявола готов.

Здесь с эрцгерцогом австрийским
с Габсбургом Вильгельмом он
встретился. Тот украинских
вел с собой сечевиков.

И сорочку вышиванку
под мундиром он носил.
И Василем Вышиваным
его кто-то окрестил.

В Украине по наследству
королем он стать мечтал.
“Это было б в пику немцу“, –
так подумал Болбочан.

А пока на Мелитополь
надо срочно наступать,
Ведь оружия там вдоволь,
увезти его б не дать.

С бронепоезда прикрыли
Запорожский полк огнем –
войско красных отступило,
город взят одним полком.

Много техники военной
захватил там Болбочан.
Войско вел свое он верно
к черноморским берегам.

Все же в брестском договоре
украинским не был Крым
да и флот на Черном море.
Но зачем отдать другим?

Есть надежда на молчанье,
если в Крым войска войдут.
Шли успехи к Болбочану
в восемнадцатом году.

Шел апрель, и птичьи стаи
оживляли белый сад.
А к Сивашу неустанно
болбочановцы спешат.

Немцы видят, не мешают:
обломают пусть рога.
Даже помощь предлагают,
но она им не нужна.

В лоб, считают, наступленье
по традиции пойдет.
Усыпив же красных бденье,
Болбочан пошел в обход.

Там, в Акимовке недавно
битва краткая была –
на дороге и в бурьянах
окровавлены тела.

С фронта тысяча дроздовцев
шла из Ясс на тихий Дон
и разбила здесь матросов
большевистский эшелон,

шедший в Крым на помощь красным.
Кое-кто живой есть тут.
“Хоть и ждут их там напрасно,
но прекрасно, если ждут, –

так подумал Болбочан тут,
дерзкой мыслью осенён. –
Вместо них пусть нас встречают,
“подкрепленья”  эшелон.

Кстати нам успех дроздовцев –
счастье в руки  лезет ведь”.
Он велит ловить матросов,
чтоб своих переодеть.

На Чонгар велит радисту
в Николаевку звонить:
эшелон, мол, припозднится,
ночью должен он прибыть.

Машинист, коль жить захочет,
должен поезд повести.
Поезд шел.  Лег морок ночи
на чугунные пути.

Есть тельняшки – нет тревоги,
прибыл поезд на Чонгар.
Еще чуть перестраховки,
и последует удар.

Хоть Чонгарский мост не взорван,
но под ним ведь аммонал.
Болбочан туда минеров
разминировать послал.

И железною дорогой
перешли дрезины мост.
Пред защитой изумленной
запорожцы встали в рост.

Бой внезапный, дерзкий, смелый
болбочановцы ведут.
Бронепоезд шел их следом –
пулеметы, пушки бьют.

Красных паника объяла –
брошен ими главный пост.
Да, удачное начало,
план дальнейший будет прост.

Взят Джанкой и Симферополь,
а затем – Бахчисарай,
О, как войску рад народ был:
большевик жесток был в край.

Не видали изувера
хуже здесь, чем Пятаков –
всяк десятый был расстрелян
по суду большевиков.

Сколько в море утопили,
прицепив на шею груз.
Быстро Бога позабыли,
не укор им Иисус.

Шли б войска на Севастополь
завтра, лишь взойдет заря.
Да вот немец следом топал
и сказал: “Вы это зря.

Вы здесь вовсе не по праву,
надо вас разоружить,
интернировать и славу
вашу ратную сдавить“.

Уступить же Крым фон Кошу
не желает Болбочан.
Дать отпор надменным бошам
он велит своим бойцам.

Чуть сраженье не случилось,
только понял тут начдив:
отстоять Крым нет уж силы –
все погибнут, как один.

Договор составлен нужный,
честь солдаты сберегли.
Со знаменами, с оружьем
в Мелитополь отошли.

Цель исполнена похода:
коль пошли событья так,
в Севастополе на флоте
украинский поднят флаг.

Помнят хляби Перекопа
дни осад и горы тел.
Болбочан взял Крым с налета.
Кто еще бы так сумел?


      Глава  15


Есть силы тайные на свете,
они сильны, им не перечьте.
Коснулись тайные те силы
и Украины, и России.

То братство тайное масонов
свело династию Бурбонов.
Они хоть “братья“, но порою
враждуют также меж собою.

Казнил ведь Робеспьер Дантона,
а сам казнен Наполеоном.
Они возникли, как ни странно,
на Украине не случайно.

А список очень интересный:
и Винниченко, и Грушевский,
масон Петлюра, Дорошенко,
и  Скоропадский, Тимошенко,

и  Моркотун…Перечислять их
довольно нудное занятье.
Вопрос: хотели ль сделать лучше
иль им велели сделать хуже?

А Украина гомонила
и Раду вовсе не ценила.
Прирез земли крестьяне ждали,
паны терять ее боялись.

Не повезло Центральной Раде:
ни хлеб, ни мясо не собрать ей.
И злятся немцы: договор их
повис, как тряпка на заборе.

Пока был Болбочан в сраженьях,
в стране настали измененья.
Отстранена от власти Рада.
А “Украинская громада“,

казачество и офицерство
решили, что единым средством
спасения для Украины
есть – выбор гетмана старинный.

Ведь власть должна быть сильной, властной,
и выбран гетман Скоропадский.
Он генерал и с орденами,
в черкеске длинной с газырями,

и золотой кинжал за храбрость
подчеркивал фигуры властность.
К тому же очень был умен –
спасти мог Украину он.

А немцам все равно кто гетман,
лишь только б обеспечил хлебом.
Покончит гетман с анархизмом,
к тому же не социалист он,

чей глас: землею не владеют,
а только пользуются ею.
Епископом миропомазан
за дело гетман взялся сразу.

И не прошла еще неделя –
вернул помещикам он землю.
Чтоб человек был горд собою,
вернул казацкое сословье.

На всех постах специалистов
вернул взамен социалистов
для пользы делу. И, как змеи,
уволенные зашипели.

Спокойней в Украине стало
и тридцать стран ее признало.
Вниманье армии, культуре,
тюрьма врагу его – Петлюре,

который приложил старанье:
поднять на гетмана восстанье.
Он сын извозчика-цыгана,
хитрить, петлять приучен рано.

Был также он семинаристом,
масоном и социалистом.
Косил от армии и фронта,
простым бухгалтером работал

он в фирме, чаем торговавшей,
покуда не был выгнан взашей.
К тому же был самоуверен,
эгоистичен, лицемерен.

Учился в университете,
казался лучше всех на свете
в беседе. Такова натура
плута по имени Петлюра.

Что ж, пусть сидит: покой заслужен,
пусть людям бред не сыплет в уши.
Сам в Киев с немцами вернулся,
теперь в нем патриот проснулся.

Для украинского народа
желанный, хоть на время, отдых.
Был май, покой. И дал нежданно
Натиев отпуск Болбочану.

В дорогу быстро он собрался
и в Киев поездом помчался.
А дальше Винницу минует,
ему легко, душа ликует.

Приехал в Могилев-Подольский,
а за Днестром уж край отцовский.
Вот Ларга, станция Липканы
и Мамалыга.  Болбочану

здесь выходить. Он нанял бричку –
имеет денег ведь прилично.
Поля уж забороновали.
сирень и вишни расцветали.

И вот Гиждево, дом отцовский,
все тот же огород поповский.
Откуда-то о нем узнали
его родные и встречали.

Отец и мать, жена с Олесей,
и брат Василь, и брат Олекса,
сестра и тетка, с ними дети
и любопытные соседи.

И Болбочан раздал подарки,
с улыбкой слушал вздохи, ахи.
А стол в светлице уж накрытый,
и сели за него с молитвой.

Олекса вырос славный малый,
служить его не призывали.
Отец промолвил: “Слава Богу:
один у нас он на подмогу“.

Приятно Болбочану дома,
друзей встречает и знакомых.
С семьею подполковник важный
в Хотин наведался однажды.

В свободный час душе на радость
на отдых вместе собирались:
он, брат Олекса, брат Василий
и в “Четырех корчмах“ кутили.

Трактир увешанный коврами
и вышитыми рушниками.
Здесь охмелевший подпевал он
родную песню “Туман яром“.

Знакомы с детскими ступнями
места он мерил сапогами,
в Большом пруду не раз купался
но вот и время собираться.

Отец его считал, как прежде,
гордыню, славу делом грешным.
Твердил: “Коль ты имел раненье,
знать, то дал Бог предупрежденье“.

Но Болбочан его не слушал:
отдал делам военным душу.
И дочь свою с женой Марией
решил забрать с собою в Киев.

И напросилась ехать тетка:
“ведь без тебя они сиротки!“
О, как, прощаясь, мать рыдала,
видать, беду предощущала.

Он прибыл в Киев тихо, мирно,
там для родных он снял квартиру.
А будут трудные событья –
в монастыре найдут укрытие.

А сам военною дорожкой
поехал в полк свой Запорожский.
Пора свободы миновала,
пора служебная настала.


Глава  16


И снова служба. Мирные ученья
в его полку по графику проходят.
И отдыхает войско от сраженья,
не зная, что ему опять готовят.

Узнал: Кубань хотела с Украиной
объединенья. Полк его к Азову
послать хотели. Но опередили
белогвардейцы. И десант был сорван.

А Украина передышку получила
и армия немножко сократилась.
И Крым, и прежние границы возвратила –
так гетман проявил свою активность.

Да, сделано немало Скоропадским,
все ж немцы в “кошки-мышки“ с ним играют.
Они по праву сильного руководят им:
то чуть прижмут, то снова отпускают.
И сокращенье войск военным не по нраву:
у гетмана, выходит, власти мало.
И командирам Петриву и Болбочану
на троне виделся бы лучше Вышиваный.

Василий Вышиваный, он же принц австрийский
Вильгельм фон Габсбург. Королем на Украине
мечтал он стать. На мове украинской
стихи писал о “хмарах над краиной ридной“.

С двумя полками привели б на трон Василия:
стране не нужен гетман пророссийский.
И меньше было бы немецкого засилья,
и был бы перевес позиции австрийской.

Эрцгерцог же ответил им, что согласится,
когда его об этом весь народ попросит.
Из-за его восшествия
 кровь не должна пролиться,
и немцы безразличными не будут вовсе.

Но гетман принял меры против этих планов –
эрцгерцог с сечевым стрелецким легионом
был выслан в Черновцы. А Болбочану
пришлось заверить гетмана, что невиновен.

Велели немцы распустить войска, оставив
Сердюцкую дивизию и Запорожский корпус,
хоть на границе красные активней стали,
решив иметь там, вместо немцев, пользу.
Но летом разрешенье немцев Скоропадский
на армии восстановленье получает.
И с Запорожскою дивизией к Славянску
он посылает против красных Болбочана.

“Ну как от москалей отбиться бесноватых, –
подумал Болбочан . – К нам лезут, словно черти:   
их в дверь прогонишь –
чрез окно полезут в хату
и обещают людям землю при победе“.

Он прибыл под Славянск со свежим войском.
Там красные всей силой напирают,
у них фронтовики, их разгромить непросто,
они донецкий уголь захватить желают.

Но Болбочан в позиции врага внедрился
поглубже, и нанес удар Натиев с фланга.
Боясь охвата, враг обратно устремился
и отошел подальше от Славянска.

Уверенность пришла с приходом Болбочана,
и “запорожцы“ впрямь его боготворили.
Натиев от врага отбиться уж не чаял,
но “запорожцы“ вовремя все изменили.

Большевиками ж новое окно открыто –
и Болбочан повел туда войска, под Купянск.
Успешно там реванш большевиков отбито,
но вот надолго ль? С подкреплениями скупо.
Хитрят ведь немцы и сидят в резерве
и в час критический лишь помогают.
И жизнь свою сберечь хотят их офицеры –
пусть украинцы с русскими кровь проливают.

Но, что ни говори, без армии немецкой
их войско с красными не совладает.
А делегация страны советской
мир с гетманом все лето заключает.

И затянула с гетманом переговоры,
и оппозиции вниманье уделяет.
Готова та внедрить советскую платформу,
лишь только Украина самостийной станет.

И большевистское коварство и лукавство
свои дает на Украине всходы.
И верят дурни в равенство, свободу, братство,
и в доме собственном врага находят.

Отторгнуть часть страны враг тщится неустанно,
чтоб на форпосте том Советы были властны.
И в августе приказ дал гетман Болбочану:
под  Новгородом-Северским
отпор дать красным.

Их натиск немцы сдерживают: Непростая
2-му Запорожскому полку задача.
Там, у Десны, сражаться на переднем крае
придется им и жаль, что пушек недостача.

Далеко линия тянулась фронтовая,
на ней же немцы слева, украинцы справа.
И москали на украинцев наступают,
считая, что они сражаться будут слабо.

Но не на тех нарвались. Хоть землей фонтанит,
хотя свинцовый дождь залечь бойцов заставил.
Позиция врага ясна для Болбочана –
и залп двух батарей его в ответ ударил.

Наметил место слабое, оно не ложно,
в прорыв рванули с криком “Слава!“ запорожцы.
"Бей краснопузых!" – там услышать было можно,
с резервом Болбочан пошел в атаку тоже.

А немцы слева поднажали – в Новозыбков
враг отступил. Там он отлижется и отлежится.
Работает  все ж агентура его шибко:
враг знает, где слабей укреплена граница.

Без объявления войны война ведется,
имперский интерес Россия проявляет.
Но хитро, будто о судьбе людской печется,
агрессией свои походы не считает.

“Не ходят в монастырь чужой с своим уставом, –
подумал Болбочан.  – А тут ведь что такое?“
И вот Россия- то взяла себе такое право:
иметь, как прежде, Украину под собою.

Что красные, что белые – одно талдычат:
“Россия быть должна единой, неделимой“.
И Скоропадский, к русскому житью привычен,
в сомнениях об Украине “самостийной“.

Он дружен с немцами и с белыми, и с казаками,
российского назначил в корпус генерала.
А тот попрал дух украинский сапогами,
уволил и понизил в звании немало

людей за верность ридной мове. Болбочану
пришлось поехать к гетману с докладом,
что притесненье украинцев нежеланно,
что отработанное им ломать не надо.

И убедил он гетмана, что неуместно
гасить дух воина, идущего сражаться.
Был генерал поставлен гетманом на место,
и к запорожцам больше уж не придирался.

Пришел октябрь и красные в районе Стародуба
под Каменском полк взяли в окруженье.
Но брешь пробили казаки, сражаясь люто,
и, выйдя к Колпинцам,пошли
в контрнаступленье.

Три месяца сражений над рекой Десною,
враг сдержан, но потери удручали.
Отмечен полк был благодарностью большою
и чин полковника присвоен Болбочану.

Из-за больших потерь средь запорожцев
просил он гетмана под Харьков их направить,
чтоб слиться с корпусом, где все ж была
возможность
немного от позиций отдохнуть кровавых.
   
   
 Глава  17


И шумит, и гудит,
дробный дождик идет.
Сколько бед впереди
ожидает народ!

Он слегка присмирел,
а потом вновь, как ёж.
Зло на немца имел
и на гетмана то ж.

Ведь не может землей
бедных в раз наделить.
Все ж излишки ее
он намерен купить

у богатых людей,
у панов, кулаков.
А потом всяк в труде
покажи кто таков.

Всяких партий полно,
приезжают на съезд –
вылетает в окно
бунтовщический  бред.

Ну, а тот хлебороб,
что дал гетману власть,
своим занят двором,
не идет заседать.

Попадется ж таким
 в руки социалист –
и нагайка над ним
издавать будет свист.

И отведал ее
даже Мартос, эсер.
Брались вновь за свое,
не страшась этих мер.

Политический вес
Винниченко обрел.
И он партии все
против гетмана свел.

Дезертиром  был он,
жил в Москве года три.
“Он австрийский шпион“, –
гетман так говорил.

И Чичерин, как друг,
там его привечал.
Скоропадского вдруг
посетил Болбочан.

Отразил твердо он
большевистский навал.
К единенью с врагом
нынче гетман призвал.

В Федерацию он
Украину ведет.
Там москаль сапогом
самостийность прижмет.

Он Петлюру в те дни
из тюрьмы выпускал.
Клятву вред не чинить
тот масонскую дал.

Но на клятву плевать
ему было тогда.
Он пошел собирать
в Белой Церкви войска.

И восстанье поднять
в Украине хотел.
Болбочан поменять
хочет гетмана цель.

“Не люблю, – говорит, –
слово “социалист“.
С ними мир в эти дни
заключить бы взялись.

Ведь в их два ярлыка
верит каждый дурак:
мол, вы немцам слуга,
самостийности враг.

Вместе с ними восстать
вы, пан гетман, могли б,
чтобы немца изгнать
из родимой земли”.

“Надо чуть подождать, –
молвил гетман. – Капут
немцев ждет. Не беда
они скоро уйдут.

Из Америки в Гавр
подкрепленье плывет.
И последний удар
свалит кайзера с ног.

В Федерацию нам
лучше ныне вступать:
автономии план
сможем мы навязать.

А позднее – беда:
силой нас прикрепят.
С нами властью тогда
не поделятся так.

Хочет всех уравнять
и эсер, и эсдек.
Им попутчиком стать
не смогу я вовек”.

И сказал Болбочан:
“Федерация – вред.
Нам указ будет дан:
самостийности – нет!

А ее, как всегда,
буду я защищать.
Поведу на врага
украинскую рать”.

Мог за дерзость его
гетман бросить в тюрьму.
Но прибавить врагов
не хотелось ему.   
       



 Глава  18
На денечек только в Киев
отлучился Болбочан.
Там он гетмана увидел
и родных своих встречал.

И, как прежде, что калина,
раскрасавица жена.
Как она Петра любила!
Жаль, что тянется война.

Ну, а дочь, что ангелочек,
мог бы с ней весь день играть.
Но уж, хочешь иль не хочешь,
завтра надо уезжать.

Прибыл в корпус. Там вначале
делегатов он принял.
То Союз Национальный
Украинский их прислал.

Был вопрос простой и ясный –
должен быть простой ответ.
Он участвовать согласен
в их восстанье или нет?

Ведь теряем самостийность,
нас Москве хотят отдать.
Надо действовать активно:
надо гетмана свергать.
 
И готовы, мол, к восстанью,
много собрано вояк:
сечевик, серожупанник,
кош Слободских гайдамак.

Обещал посол Раковский
наступленье красных дать,
чтобы гетманское войско
на границе задержать.

Им, от гетмана секретно,
были сказаны слова:
“Если будет власть Советов,
самостийность будет вам“.

Если корпус Запорожский
сможет с ними вместе быть,
то сумели бы “в лепешку”
войско гетмана разбить.

Болбочан ответил чинно:
“Буду с вами все же я.
Самостийность Украины –
это жизни цель моя.

Вы, конечно, прогоните
пророссийский гетманат.
Но для пользы сохраните
весь державный аппарат.

И вторым условьем ставлю:
чтобы лучше воевать,
надо Главным Атаманом
лиц военных назначать.

Согласились делегаты
с предложением таким.
И отправились обратно
к заговорщикам своим.

О лукавстве большевистском
знал  ли воин, сердцем чист?
Не подумает делить с ним
власть российский шовинист.

Болбочановы ж условья
делегаты, взявши власть,
позабудут и потом их
поздно будет упрекать.

А тем временем германцы
проиграли уж войну.
И пошли отряды красных
снова с севера в страну.

Немцам лить уж кровь не нужно,
отступают далеко.
Объявил в местечке Судже
власть Советов Пятаков.

А Петлюра пред народом
против власти выступал.
Своим именем он гордо
все воззванья подписал.

Гетман, мол, Москве привержен
и немецкий он слуга,
он изменник. Незалежность
для него не дорога.

Ополченье создавалось,
к Белой Церкви подошло
и оружие со складов
для себя приобрело.

Здесь правительство назвало
Директорией себя.
Винниченко с Шаповалом
об успехе здесь трубят.

Фастов взят без промедленья
и на Киев путь открыт.
В Мотовиловском  сраженье
офицерский полк разбит.

И восставшие на Киев
шли бесчисленным гуртом.
Немцы их остановили:
“Ждать, покуда не уйдем!“

Их сменить спешит Антанта:
тот же гетман нужен ей.
Но смешались ее карты
с опозданьем в пару дней.

Гетман, будто волк на псарне:
с севера Зеленый встал,
давит с юга Коновалец,
 а с востока – Болбочан.

Харьков занял он сначала,
Директорию признал.
Там Советы разогнал он:
что от них за беды – знал.

И захватывает Сумы
и Гребенку Болбочан,
ближе к Киеву. В час нужный
его корпус будет там.

Лезут красные, однако,
будто в помощь, на кордон.
Болбочану все понятно:
их коварство знает он.

И приказ Петлюра вскоре
Болбочану в штаб прислал:
с красными переговоры,
чтобы вел – не воевал.

“Нет уж, силою оружья
красным буду отвечать,
Разговор другой не нужен”, –
так ответил Болбочан.

Нападения нередки
с юга крупных сил Махно.
Черношлычники Дьяченко
бьют их крепко все равно.

Эти ужас навевают
черным шлыком на ветру.
Эти в плен не попадают,
эти пленных не берут.

Уж декабрь. И гетман даром
от Антанты ждет чудес.
Над немецкими войсками
у Петлюры перевес.

Те войска разоружили,
в бой велели не встревать,
быть в казармах. А над ними
флаги белые поднять.      




      Глава  19
Во дворце в унынье гетман,
от величья нет следа.
Воевать с толпою это –
полбеды, но вот беда:

Болбочан с войсками близко,
очень скоро будет тут.
Знал бы он: социалисты
до добра не доведут.

Вымел гетман, хоть и поздно,
офицерский весь запас.
У Петлюры все же войско
было больше в десять раз.

Киев держится упорно,
пулеметы, пушки бьют.
Но уже переговоры,
чтоб сберечь людей, ведут.

Безысходность положенья
Скоропадский понимал –
от престола отреченье
во дворце он подписал.

И Петлюрою-масоном
не задержан был масон
Скоропадский – с эшелоном
в форме немца убыл он.

Винниченко и Петлюра
в свои руки взяли власть.
И приказ отдали мудрый:
войску в Киев не вступать.

Только корпус Коновальца,
сечевых стрельцов, войдет.
В нем грабеж не замечался,
на параде он пройдет.

Но бойцов примерных имя
сохранять им ни к чему:
был застрелен Келлер ими,
когда следовал в тюрьму.

Месть за желто-голубые –
их не будет уж срывать,
и считать российским Киев,
бюст Шевченко разбивать.

Болбочан же Винниченко
с возмущеньем говорил:
“Договор у нас был крепкий:
войск главой, чтоб воин был.

И одержана победа
только нам благодаря.
Не отдал бы Киев гетман
гайдамакам, бунтарям“.

Мефистофельской бородкой
Винниченко покрутил:
“Знаю, помощи мы много
обрели от ваших сил“.

“Что ж лишили запорожцев
чести выйти на парад?”
Винниченко же встревожен
молвил: “Поздно. Виноват.“

Триумфатором Петлюра
въехать в Киев был готов
на коне, на белом утром
во главе сечевиков.

Но отставкою своею
Винниченко пригрозил –
и Петлюра стал скромнее,
сел он с ним в автомобиль.

Больше всех Петлюра чтился
на параде всей толпой.
Он от счастья прослезился:
чести век не знал такой.

Директории молебен
у Софийских был ворот.
И желали многих лет ей
духовенство и народ.

Винниченко в Думском зданье
Директории глава.
А Петлюра – верх мечтаний –
стал он Главный Атаман.

Болбочан подумал: “Подлость
совершили предо мной.
Тут задета также гордость
моей рати боевой“.

Обижался и Зеленый,
обижался и Божко –
в Киев были им заслоны:
недоверье глубоко.

Собирает командиров
в штабе Главный Атаман.
Говорит: “С Москвой мы в мире,
все войска – на польский стан“.

Болбочан ответил ясно:
“Главный враг – большевики,
и на них с Донской казацкой
силой вместе б нам идти“.

Но его не поддержали:
от России дальше будь.
Самостийность мы достали,
и у нас отдельный путь.

На него глядел Петлюра,
как на личного врага,
внешне сдержанно. Но хмуро
гнев на сердце клокотал.

Он упрек тут вспомнил давний,
 и упор его на то,
чтобы был военный Главным,
а Петлюра, мол, никто.

Что ему мои приказы?
Он ругается всегда.
Посчитаюсь с ним не сразу:
нужен он еще пока.


Глава  20


Да, штурм Киева-града был яростный,
мирным людям опасность была.
И тогда в монастырь Михайловский
жить семья Болбочана ушла.

Но на улице Фундуклеевской
ныне снова семья его ждет.
И опять Болбочан с нею встретился,
жаль лишь только, что в пору невзгод.

Краткость встречи, и снова прощание,
снова в корпус свой ехать пора.
И в Полтаву его в утро раннее
паровоз мчит на полных парах.

А потом не далеко уж к Харькову,
где стоит его корпуса штаб.
Началось тут сражение жаркое
с красным злом, чей напор не ослаб.

Под знаменами красные воины
на заслон запорожский идут.
С украинской земли в шею гонят их:
москалям делать нечего тут.

В красном войске есть разные нации:
там есть русские, есть латыши,
есть и сербы, и венгры с китайцами,
только треть украинцев средь них.

Натиск с севера красных стал дерзостней
и широкий размах его крыл.
Уже заняты Новгород-Северский,
Суджа, Глухов и Шостка, и Рыльск.

На востоке пройти нечисть красная,
где стоял Болбочан, не смогла.
Но взята уж Одесса Антантою,
в Севастополь эскадра вошла.

Винниченко, глава Директории,
пред восстаньем российским послам
верил зря: мол, оставят в покое их,
власть Советов бы только была.

Россияне во время восстания
нарушали не часто кордон.
А теперь с пораженьем Германии
Брестский договор стал им нулем.

Посылали своих агитаторов,
чтобы новую власть шельмовать.
чтоб с Россией (никак не с Антантою!)
жизнь и долю народа связать,

хоть уже Переяславский  договор
Переяслав на сходе отверг.
Тот, кто братом был, нынче стал ворогом,
и теперь не семнадцатый век.

Украина Москве ведь не вотчина,
дружба дружбой – имущество врозь.
Долей наших людей озабочена?
О себе позаботься всерьез.

Много пушек у вражеской армии
и в три раза там больше штыков.
Отношение немцев нейтральное,
каждый немец уехать готов.

Битва шла под Казачьею Лопанью,
там, где реченька Лопань течет.
Запорожцы сражались там доблестно,
жаль, количеством ворог берет.

Отступил Болбочан. Сдал он Грайворон,
враг идет за ним к Харькову вслед.
Харьковчане ж проводят собрание,
избирают рабочий Совет.

Болбочан был ужасно разгневанным
и велел этот съезд разогнать:
“Коммунистов на фронте немерено,
тут свои коммунисты опять!

Большевистская нам агитация
средь бойцов в трудный час не нужна.
Агентурой их надо заняться нам
и нагаек им всыпать сполна!”

Арестованный был весь президиум,
говорил Болбочан крикунам:
“Заодно вы с противником, видимо,
конь троянский не нужен нам“.

Для одних была плеть полезною,
а которых пришлось расстрелять.
Но Совет распростер свои действия:
стал он с немцами связи искать.

И была забастовка объявлена –
все закрыто, трамвай не ходил,
на заводах работа оставлена...
И президиум выпущен был.

Из Москвы получает шифровку он:
эшелон будет немцам, мол, дан,
коль снабдят всех восставших винтовками,
подсобят, чтоб ушел Болбочан.

Дали ружья рабочим немедленно,
и создали они целый полк.
Болбочану же немцами велено,
чтоб от Харькова войско отвел.

Винниченко визжал в Директории:
“Как Совет он посмел разогнать?
Пред народом власть нашу позорит он.
Болбочана пора наказать!”        

   
     Глава  21

Новый год пришел морозный,
украинцам очень грозный.
Ходят ружья с красным бантом –
то ли войско, то ли банда.

Все голодные на свете,
снег слепит и дует ветер.
Ветер дует и не знает,
что погоду он меняет.

Люди после забастовки
получили вдруг винтовки.
И напали утром рано
на казармы Болбочана.

В основном социалисты
на рожон поперли близко.
Хоть у них и мало силы,
но им немцы подсобили.

К Болбочану приходили,
ультиматум повторили.
Но в ответ за злое слово
был он ими арестован.

Взят вокзал. Трещат винтовки –
и летит душа в потемки.
И напор толпы был дерзкий,
пророссийский, просоветский.

Запорожцы дело знают,
и предместье защищают.
Пулеметами, шрапнелью
сбавить красным ход сумели.

И отбить смогли отважно
Болбочана из-под стражи.
Ультиматум принят молча –
Харьков он оставил тотчас.

И в оставленный им город
войско красных входит гордо.
Помещенья занимают,
их восставшие встречают.

Всюду красное их знамя
лило кровь у входа в зданье.
И спокойно всюду было.
Болбочан сумел же с тыла

подобраться с силой ратной
и обрушиться внезапно.
Был урон врагу немалый,
много пушек потерял он.
 
Жаль, до штаба не добрались
и начальство в плен не взяли.
Закрепить нельзя победы,
если есть другие беды.

Взял Махно, свой шанс почуяв,
важный узел – Лозовую.
Под Мерефой дрались крепко,
оттеснил их все ж Дыбенко.

Болбочан от красной стаи
на Люботин отступает.
Важный узел. Снова битва,
отступленье, аж обидно.

Войска мало, гибнут хлопцы,
дорогие запорожцы.
Просит помощь он немедля –
и прислали подкрепленья.

Подошла парней бригада
при оружье, словно банда.
И не строем, а гурьбою,
часто ссорясь меж собою.

Дышат люди тошнотворно
чесноком и самогоном.
И намеком о порядке
банты красные на шапке.

И такое ополченье
для народа огорченье.
Проходя по селам, пищу
эти люди сами ищут.

Большевистской пропагандой
обработаны, что надо.
Эти люди, ясно сразу,
будут войску, что зараза.

Он отряд разоружает
и обратно отправляет.
Болбочану ведь понятно:
дисциплина – мать порядка.

Отступил он на Полтаву.
Коммунист Шинкарь расправу
там, с крестьянами совместно,
учинил над офицерством.

Смерть летит с его нагана,
но прислал Бог Болбочана.
Он крестьян разоружает,
по домам их рассылает.

А Шинкарь им арестован
и в наручники закован.
Винниченко ж в своем стиле:
“Болбочан творит насилье“.

Как взяла Россия Харьков,
стало Киеву понятно:
дипломатии нет места,
он послал в Москву протест свой.

И лукавый вновь ответ был:
“Бьются там одни Советы,
а частей российских ныне
вовсе нет на Украине.

Также банд число не хило”.
Но в мешке не спрячешь шило.
Болбочан ведь отвечает:
“Я от банд не отступаю“.

И, войны не объявляя,
вновь Россия наступает.
Где могли бы взять крестьяне
пушки, обмундированье?

Это было против правил:
кто еще вот так лукавил?
За захват губерний Киев
объявил  войну России.
      
       Глава  22


Взят Чугуев, Ахтырка взята,
люди местные шли вместе с красными.
Чем домашний, нет хуже врага,
ведь секреты твои будут ясными.

С Болбочаном шесть тысяч бойцов,
а советских ведь больше в четырежды.
Полководца мрачнеет лицо
пред личиной опасности нынешней.

Чем бороться с российским врагом,
есть враги, что решили бороться с ним.
В Директории их же полно,
уважаем он лишь запорожцами.

Винниченко почти большевик
и Чеховский с ним то ж курса  левого.
И Петлюра упрямый, как бык,
из себя тоже корчит военного.

Он, как тот табакерочный черт,
на подмостки истории выскочил.
Верит в гений свой, в толк не возьмет:
его имидж масонами выточен.

Хоть военного в нем ничего,
атаманства добился он главного.
В корпус послан им сотник Сушко,
чтоб сместить Болбочана с поста его.

К Болбочану же он не дошел:
был отрядом разбит сбольшевиченным.
Болбочан же в Полтаве навел
свой порядок, не всем хоть привычен он.

 Есть погоны, тризуб у бойцов,
к старшим чином в полку почитание.
Показать каждый воин готов
свою выправку, четкость и знание.

Болбочан думал думу одну:
властью выход из горя не найденный.
Объявила России войну,
а той этого только и надобно.

И пораньше Антанты страну
подобрать под себя постарается.
Сможет братством своим обмануть,
с обещаньем свободы и равенства.

Им “товарищ“ важнее всех слов,
дурачков красным бантом украсили.
Этим символом большевиков
дал запреты он в корпусе властные.

И на левом Днепра берегу
есть лишь войско ему подчиненное.
Власти новых частей не дают,
лишь приказы одни бестолковые.

И вопят: “Демократию жмет!
Болбочан стал в Полтаве диктатором!“
Что же делать, когда всякий сброд
большевистским слывет агитатором?

Представитель Генштаба в тот час
к Болбочану приехал в дивизию.
И права свои начал качать:
от Петлюры, мол, прибыл с ревизией.

То полковник Тютюнник. Был груб
и спросил, почему все с погонами,
да к тому ж красный бант под тризуб
не пришитый на шапке у воинов.

И на это сказал Болбочан:
“Твоя красная чужда символика.
Лучше б снял ее, чтоб сгоряча
не убил кто-то, приняв за ворога.

Скоро с красными вновь воевать
и подобными им быть нам незачем”.
Стал полпред указанья давать,
Болбочан же сказал: “Это мелочи“.

Тут попала на камень коса,
мол, Петлюру комдив игнорирует.
Болбочан, рассердившись, сказал:
“Чтоб чрез сутки тебя здесь не видел я!“

Подступ к городу он укрепил,
пулеметы и пушки в готовности.
Про Полтаву Петлюра звонил:
“Удержать до последней возможности.

Коль не в силах врага удержать,
обратитесь к казачеству белому
с договором: отпор вместе дать –
и изгнать красных с берега левого”.

Не дала войск Антанта им,жаль!
В помощь войско ли белоказацкое?
Болбочан в это время желал
вызнать, выступит Дон против красных ли?

Сотник Волох в Бахмуте стоял,
недалеко от Дона был полк его.
Болбочан свой приказ ему дал:
заручиться казацкой подмогою.

Тот не думал приказ исполнять,
не хотел быть при этом посредником.
А Петлюре сумел передать:
“Болбочан связан с Доном.
Изменник он“.

А Петлюра – он счеты сводил,
Болбочана сравнил с рыбой хищною.
Договор тот, что сам разрешил,
стал проглоченной с ходу наживкою.

Льдом закована Ворскла-река,
подошли к ней колонны военные,
сформированы в Курске войска,
перешли ее, в силе уверенны.

“Запорожцы“ ударили в лоб
и ударили в фланг “черношлычники“.
Москали свой замедлили ход
от нежданной такой зуботычины.

Но ударили их только раз
и тотчас отошли в укрепления.
Болбочана был четкий приказ:
не сливаться с врагов наводнением.

Пулеметы и пушки с холмов
расстаются с своими зарядами.
У реки белый саван снегов
весь украсился красными пятнами.

Наступают зипун и шинель,
с ними вместе бушлаты матросские.
Лезут в гору. Полтава их цель
и от крови подошвы их скользкие.

Лезут вверх, за волною волна
коммунистов отряды отчаянно.
Пулеметы уже докрасна
накалились в руках болбочановцев.

Вот где строки Шевченко верны:
ищут очи повсюду несытые
нет на свете ли вольной страны,
чтоб зацапать и с нею зарытым быть.

Кто-то, видно, по трупам готов
с красным флагом пройти Украиною.
Бой неравный шестнадцать часов,
быть Полтаве на сей раз покинутой.

Ведь она не Малахов курган,
чтоб ее защищать до последнего.
От нее отошел Болбочан,
сохранив корень войска примерного.

“Сила ломит солому“ – всегда,
так зачем в битве с сильным бессмысленно
регулярным войскам пропадать,
думал он, коль важны они жизненно.

Волох мой не исполнил приказ,
не дождались мы рейда казацкого.
Потому и отходим сейчас,
левый берег в руках войска красного.

Под арест его взять он готов,
коль придет в Кременчуг эшелон его.
Опоздал же на пару часов:
тот спасен телеграммой был подлою.

Нагружен эшелон уже тут,
уезжает последним прикрытие.
Отступление войск в Кременчуг, пополнение там по прибытию.


   
      Глава  23
Наметал январь сугробов,
ветры выли и стонали.
Демократов-хлеборобов
руководство заседало.

Здесь и Липинский, и Шемет,
Николай Михновский тоже.
Директории проблемы
стали жуткими, похоже.

“К черту всех социалистов,
ведь страна бессильной станет
пред Россией большевистской, –
так Михновский заявляет. –

Не хватает людям хлеба,
Было ль так на Украине?
И страна во власти “левых“
вряд ли будет самостийной.

Нет управы на бандитов
и крестьян повсюду грабят.
Самостийность лишь для вида,
и незримый кто-то правит.

И никто нам не поможет,
войск не даст нам заграница.
Москалей в три раза больше,
не сдержать нам их амбиций.

А супруга Винниченко –
Роза Лифшиц – большевичка
через мужа правит крепко
всей политикою лично.

Винниченко и Чеховский
не дразнить Москву стремились.
Обманулись, как подростки,
иль предателями были.

Неумело и бездарно
правит выскочка Петлюра.
И нужна, чтоб был порядок,
нам военных диктатура.

Что-то делать уж пора нам:
Украина погибает.
Надо ехать к Болбочану,
пусть “товарищей“ свергает.

Директории сверженье
уж в умах людей созрело…“
Все согласны. Ополченье
намечают в помощь делу.

Может кто-то знал их планы:
был народный слух об этом.
Мол, мечта у Болбочана
быть во власти, будто гетман.

Винниченко вновь тираду
про “диктатора“ заводит –
наказать его, мол, надо:
Директорию позорит.

А Тютюнник, без сомненья,
к своему приплел докладу
о его пренебреженье
к Головному Атаману.

И Михновский в путь собрался –
надо видеть Болбочана.
Представлял в дороге ясно,
как обсудит с ним он планы.

Кременчуг в метели снежной.
и вокзал людьми наполнен.
Вот и штаб Левобережья,
расположенный в вагоне.

Он спросил, кивнув усами,
у солдата молодого:
“Можно ль видеть Болбочана?“
А в ответ: “Он арестован.

Лучше б вам пройти сторонкой,
чтоб беде не повториться“.
И Михновский тут котомку
на плечо – и в мраке скрылся.

А потом в барак тифозный
он доставлен был с горячкой.
И шептал в бреду он: “Поздно,
жаль, могло быть все иначе“.

      
 Глава  24

По рельсам мчится поезд, пар пуская,
в порядке надлежащем Болбочан
за Днепр, на правый берег отступает,
чтоб войско новое готовить там.

И думы в голове плывут устало:
“Поймет ли кто меня, что войско спас?
Но скажут пусть, что сделали мы мало
нам те, что сделали побольше нас.

Сражались мы, покуда были силы,
и честно выполнили мы свой долг.
И, если б в Киеве расшевелились
и помогли, то сделать больше б смог“.

На Кременчуг груженный поезд мчится.
От новости полковник загрустил:
его родители уж за границей,
 румынские войска вошли в Хотин.

Вокзал. Выскакивают запорожцы
из чрев вагонов с ходу на перрон.
Отправились в казармы, лишь немножко
осталось охранять штабной вагон.

Был вечер, Болбочан сидел в вагоне,
с тремя полковниками говорил.
И вдруг: “Вы арестованы! Спокойно!“
От удивленья каждый рот открыл.

То куренной Волощенко с конвоем
старанье к их аресту приложил
за их “измену“. И приказ такой, мол,
днем Волох от Петлюры получил.

На телеграмме Волоху три строчки:
“Начальство корпуса арестовать,
отправить в Киев. Самому же срочно
командованье корпусом принять“.

И Болбочан спросил: “А где же Волох?
Я сам хочу с ним переговорить“.
В ответ: “Он позади. Ждать долго.
Сказал: приказ не может отменить“.

“Вранье, другим он прибыл эшелоном, –
подумал Болбочан. – Мне не сказал.
Предусмотрел Петлюра тут, похоже,
чтоб войском он арест подстраховал“.

Знал Болбочан, что Волох – друг Петлюры,
знал, что Тютюннику он тоже друг.
Еще такой он не встречал натуры:
завистлив, злой, обросший, как барсук.

Громадный, страхолюдный здоровила
и со следами оспы на лице.
Фельдфебель бывший, понимал лишь силу,
видны замашки красных в подлеце.

Не знал полковник то, что указанье
секретно Волоху Петлюра дал,
мол, “при сопротивленье задержанью
пришлось убить комдива наповал“.

Узнали запорожцы об аресте,
с оружьем прибежали всей толпой.
“Не отдадим вам Болбочана, черти!“ –
вскричали и напали на конвой.

И замелькали сабли и наганы,
пошли сначала в дело кулаки.
Но тут раздался окрик Болбочана:
“Не трогать! Ни при чем тут казаки!“

Арестом Болбочана растревожен,
спеша к нему на выручку, смельчак
Дяченко, сотник “Черных запорожцев“,
разбил подразделенье гайдамак.

И, чтоб кровопролитье прекратили,
промолвил запорожцам Болбочан:
“Пускай везут меня, ребята, в Киев,
я точки все над “i” поставлю там.

Возьму своих же для охраны хлопцев:
все может конвоирам в ум прийти“.
И восемь гайдамак и запорожцев
сопровождали арестованных в пути.

И ехал он в другом вагоне: ясно,
что мог он по дороге убежать.
Но верил в новое он государство,
а убежишь – выходит, виноват.

Вот Киев. К арестованным как будто
Петлюре, Винниченке дела нет.
Им уделить не могут ни минуты,
их в следственный отдали комитет.

От арестованных стеною чванства
себя Петлюра молча оградил.
От встречи с Болбочаном уклонялся,
хотя не робкого десятка был.

Не подошел к задержанным ни разу,
конвою лишь на людях он сказал:
“Зачем сюда их привезли?“ Приказ, мол,
на их доставку в Киев не давал.

Со стороны покажется: жалеет,
но, если так, обратно отпусти.
Другое объясненье слов вернее:
на месте надо было их убить.

И под домашним тягостным арестом
неделю Болбочан в отеле был.
От власти лишь министр военный Греков
к нему, узнать в чем дело, приходил.

А Болбочан и сам хотел узнать  бы
зачем так подло поступили с ним.
Он мог не подчиниться, ведь не слабый,
но представлял правительство другим.

Решила Директория свою небрежность,
и бумеранг марксизма своего,
и оставление Левобережья
свалить на Болбочана одного.

“Социализм я, мол, топтал ногами
и Директорию втоптал бы в грязь.
К тому ж пытался с белоказаками
наладить стратегическую связь.

И для того, мол, бросил поле боя,
чтоб быть поближе к белоказакам.
И недемократичен был порою,
казну и сахар брал по городам.

Хотят собак всех на меня повесить, –
поведал так министру Болбочан. –
Я в западне, лишен защитных действий,
мне недоступен Главный Атаман”.

“Властям позиция твоя, брат, ненавистна, –
сказал министр. – Мешаешь им рулить.
И ты далек от их социализма,
просил союз с Антантой заключить.

Они ж твердят: союз необходимо
с Россией заключить любой ценой.
Лишь социалистической быть Украине,
иначе ж им не надо никакой.

Да, Директория не знает вроде,
как честь страны сберечь перед Москвой.
И Трудовой Конгресс сейчас проходит,
хоть с красными идет в Броварах бой.

Завидует Петлюре Винниченко,
завидует Петлюра нам с тобой.
Хотели бы победы, скажем честно,
и тут же сделать нам конфуз любой.

В свой корпус ты уж больше не вернешься:
там ушлый Волох должность получил.
Своим авторитетом полководца
ты ореол Петлюры заслонил.

Доверчив ты и потому обидеть
артиста главных два тебя смогли.
Жаль, не могу помочь. Ведь ненавидит
меня Петлюра. Что-то его злит”.

Военные друг с другом распрощались.
Опальный Болбочан в раздумье был.
Министры жили многие
 в“Континентале“,
с ним рядом. Но никто не заходил.

А в корпусе теперь, видать, снял Волох
со всех погоны, красный бант пришил.
И сокрушался Болбочан: как мог он
себя отдать во власть коварных сил?


        Глава  25 

Беда, коль власть порой, что игрище.
Ее использует сполна
в чужом глазу соринку видящий,
в своем не видящий бревна.

На фронте дестабилизация,
связь с белыми, украл казну,
и против власти агитация –
комдиву ставится в вину.

Своею роскошью не радует
его отель “Континенталь“,
когда от сердца дело ратное
Петлюра-недруг оторвал.

С Россией члены Директории
иметь хотели б компромисс.
И уступили б территории,
в стране Советы б завелись.

Но отношенью пророссийскому
зеленый свет еще не дан.
Стоял стеной за независимость,
презрев интриги, Болбочан.

Принципиальностью державною
он может делу помешать.
И, зная воинский талант его,
решили нейтрализовать.

Нет следствию конца пока еще,
и хочет в корпус он к делам.
А Киев сдан уже “товарищам“,
и он отправлен в Станислав.

Была не в силах Директория
давать отпор большевикам.
К тому ж ушли войска Григорьева:
тот знал чем, кончил Болбочан.

Уехал он с женой и дочкою,
был адъютант с ним, сотник Корж.
Был дома обыск – полномочные
изъяли вещи. Не вернешь.

И в Станиславе вновь вселён он был
в отель под зоркий глаз властей.
Добро, хотя теперь с семьею он,
чуть стало сердцу веселей.

Петлюре и другим правителям
он пишет в Винницу в письме:
“Вы Украины разрушители,
один марксизм вам на уме.

Москве вы угодить пытаетесь,
товарищам-большевикам.
Пока движеньем белым заняты,
они когтят вас лишь слегка.

Не замечаете, что плодите
у нас своих большевиков.
Страну через марксизм уводите
в единую Россию вновь.

Между собой власть не поделите,
вам самостийность – трын-трава.
Вы все марксистские изменники,
на патриотов вам плевать“.

И приезжало снова следствие,
невозмутим был Болбочан.
И доводы давал он веские,
на все вопросы отвечал.

Понятно было:  отступление,
коль нет дивизий, не вина.
С Красновым не было сближения
и не украдена казна.

Вина его в реакционности
к социалистам всех мастей.
Но это дело личной совести,
не подлежит суду властей.

Хотя вопросов нет у следствия,
он под надзором должен быть.
Коль службы нет, уйти б на пенсию
и без тревог в Одессе жить.


Глава  26


Вступили в Киев оккупанты,
власть молча в Винницу ушла.
И Директория с Антантой
переговоры провела.

И делегации французы
сказали сразу, что хотят
над Украиной свой союзный
установить протекторат.

И над железною дорогой,
и над финансами –  контроль.
И собственность людей не трогать,
за землю всяк платить изволь.

Чеховского и Винниченко
за большевизм из власти гнать.
Ведь в Директории их членство
Москве подыгрывало в такт.

Убрать Петлюру предлагают:
он покровитель всяких банд –
себя петлюровцем считает
бандит, пришивший красный бант.

Из тюрем бывшие министры,
епископ и митрополит
должны быть выпущены быстро.
И также будут проводить

за Директорией контроль свой,
в ней членство будут утверждать…
Условия довольно жестки –
вряд согласится  ль с ними власть.

И Винниченко пост оставил,
его Остапенко сменил.
Покамест в Виннице гадали,
вновь наступленье вражьих сил.

Так договор и не успели
с послом французским заключить.
Теперь душа уж еле в теле,
оружья, войск не получить.

А там же, где победа красных,
советская настала власть.
Там во главе правлений часто
евреев стали назначать.

Они ведь грамотны. К тому же
организованы, умны.
Неплохо, может быть, послужат
закрепощению страны.

Но вот крестьянину налоги
покруче гетманских ввели.
От них протянет скоро ноги
несчастный труженик земли.

К властям за помощью ходили,
но был отказ им, как всегда.
И песню грустную сложили
про жизнь советскую тогда:

Гоп, мои гречаники,
гоп, мои сири!
        Уси жиды начальники
        на голову силы.

Проскуров в феврале далеко
от красных войск покамест был.
Но в нем восстанье раньше срока
ревком подпольный объявил.

Здесь рядом два полка стояли,
большевикам верны  они.
И вот восстание подняли,
чтоб власть Петлюры отменить.

И добровольцев там немало,
и было сотен семь солдат.
Но было больше на вокзале
и казаков, и гайдамак.

Восставшие разбиты в щепки –
за гайдамаками вокзал.
Там атаман их Семосенко
накрыть стол длинный приказал.

Всю ночь петлюровцы там пили,
хватало водки и еды.
Все с Семосенко согласились:
“восстанье подняли жиды“.

И поутру они входили
во все дома, во все дворы.
За пять часов они убили
евреев тыщи полторы.

Погром, какого свет не видел,
Петлюра все ж не осудил.
Но Семосенко, главный изверг,
поздней возмездье получил.


Глава  27


По всему фронту отступленье,
за Винницей Проскуров сдан.
Правительственным учрежденьям
приютом город Ровно стал.

Уж не Остапенко, а Мартос
стал Директории главой,
и власть любая ему в радость,
хоть лишь клочок не под Москвой.

И Волох в корпусе погоны
на банты красные сменил.
В искусстве ратном несмышленый,
он раз за разом битый был.

А в Станиславе тихо, мирно,
как будто нет нигде войны.
Одни обозы лишь со скрипом
плелись, имущества полны.

Нарядных женщин полон город,
и чист, надушен, словно франт,
по голенищу щелкал гордо
изящным стеком Болбочан.

Вину его не доказали,
закрыть же дело не спешат.
Надзор за ним не отменяли:
он будто местный Бонапарт

Хотел госсекретарь галицкий,
чтоб он возглавил Збручский фронт.
Да, жаль, не смог договориться
с Петлюрой он на этот счет.

Конец апреля. Уж устал он
чего-то ждать, и узнает:
вчера Оскилкой, генералом,
чуть не свершен переворот.

Оскилку  жаль ему: сорвался,
но хорошо, что убежал.
Петлюра многим, знать, казался
не тем, кем он себя считал.

Назвался Главным Атаманом,
хоть карт тактических не знал.
Тот полк, что Волоху отдал он,
враг до Румынии погнал.

Под Бирзулой уж духом пали,
и вспомнился им Болбочан.
И самолет за ним послали,
но “нет!“ Петлюра отвечал.

Так втихомолку сокрушался
полковник видный Болбочан.
Он  Липинского с Коновальцем
узрел, зашедши в ресторан.

Был Липинский, посол австрийский,
с ним вместе Шемет – “хлебороб“.
Четверка их по теме близкой
неторопливо речь ведет.

Спросил у Коновальца Шемет
(он командир сечевиков):
он Болбочана ли поддержит,
когда тот в полк вернется вновь.

И Коновалец “да“ ответил.
Другие ж могут дать отказ.
Петлюра ведь авторитет свой
еще не полностью растряс.

А с Болбочаном говорили
уж самостийники не раз,
когда в квартиру приходили
и пили чай в вечерний час.

И то, что не успел Михновский
ему сказать в Кременчуге,
уже сказали его гости:
должна быть власть в его руке.

Вот было б кстати возвращенье
его в свой полк. Он бы свершил
с полком правительства смещенье
и самостийность сохранил.

Петлюра, может, знал об этом:
за Болбочана кто ль просил,
чтоб в полк вернуть – ответ был “гетман
второй не нужен нам! Мерси.

Пока я Главный Атаман тут,
ему в войсках не быть ни дня:
не слушает мою команду
и игнорирует меня”.

И с красных взял пример Петлюра:
чтоб прекратился произвол,
он воинскую инспектуру
в ослабшей армии завел.

И на квартиру к Болбочану
такой инспектор приходил.
О новой власти неустанно
в своих мечтах он говорил.

Гавришко тот инспектор звался,
с ним самостийники на “ты“.
И очень нужным он казался
для воплощенья их мечты.

Он командиров неспособных
мог отстранять от должностей,
чтоб возросла боеспособность
им проверяемых частей.

И планом действенным считал он:
когда в Проскуров полк войдет,
кого- то сняв, он Болбочана
на место прежнее вернет.


Глава  28


Ушла Антанта летом из Одессы,
России Украину проиграв.
Но все ж помимо прочих интересов
есть на Востоке у нее дела.

Германия повержена, но всё же надо,
чтоб не вернула она прежний вес,
чтобы надолго оставалась слабой,
чтоб на востоке был противовес.

Сидят в Париже главные масоны,
как на ладони, видят ми они.
Россия немцам крепкая препона,
но с Украиной будет вдруг союз у них?

Для всей Европы станут
крепкою дубиной,
реванш затеют. Потому для нас
нужней союз России с Украиной –
и станут смирными и Фриц, и Ганс.

А в Украине бой за самостийность,
Петлюра может бегать там хоть век.
Явленье ж твердых лиц недопустимо,
таких, как Болбочан: ведь он стратег.

Коль украинские войска возглавит,
России Украину не отдаст.
Курс Украины прогерманским станет –
проблемы будут сложные у нас.

Петлюра с самолюбьем уязвленным
интригами отдал его под суд.
Но Болбочан проявит, безусловно,
свою державницкую суть.

В войсках авторитетный, легендарный,
он будет для народа, словно стяг.
Хоть не экспроприатор он и правый,
все ж многие пойти с ним захотят.

Нам с Болбочаном все должно быть ясно:
лишь попытается взять в руки власть –
эсеры Директории, где главный Мартос,
сумеют взять его, судить и расстрелять…

Тернополь  Директории стал центром.
К Петлюре в мае вызван Болбочан.
Прилизанный Петлюра конкурента
наигранно сердечно привечал.

Сказал, что в полк он сможет возвратиться,
но есть командировка впереди
в Италию, чтоб пленных украинцев
на родину оттуда привезти.

Петлюры цель полковнику понятна:
отвлечь его от службы войсковой.
И деньги на проезд, как будто взятка:
командировки, вроде, нет такой.

А Запорожский полк вступил в Проскуров,
хотел проститься с войском Болбочан.
И он об этом попросил Петлюру,
и тот ему свое согласье дал.

Июнь. После безделья, как оживший,
отправился в Проскуров Болбочан.
Там встретился с полковником Гавришкой
и с Шеметом, и выслушал их план.

Приказ уже Гавришко приготовил:
командующий Сальский будет снят.
А в Запорожский корпус будет снова
назначен Болбочан, чтоб побеждать.

Восточней города войска стояли,
держался против красных фронт пока.
И дисциплину запорожцы соблюдали,
флаг желто-синий в крепких был руках.

И подошли соратники былые,
и вдоль окопов вместе с ним прошли.
Бойцы, его увидев, будто крылья
для нового полета обрели.

Вернулись в город, в штаб. Дал объясненья
Гавришко: стих бойцовский пыл –
нужда есть в Болбачана возвращенье
на место. Сальский против был.
 
Он только Головному Атаману,
мол, подчинен. Пусть он дает приказ.
Инспектора же слушаться не станет
и никакой нет срочности сейчас.

Он ничьему не внемлет объясненью,
что в Директории враги рулят.
Им вместо Украины дорог Ленин –
вся под вагоном территория опять.

“Согласен или нет – тебя снимаю,
 командующим будет Болбочан“, –
сказал Гавришко. Тотчас принимает
командующий штаб и корпус сам.

Но все ж не уследил он, к сожаленью,
как Сальский незаметно сообщал
Петлюре телеграфом: “Отстраненье
Гавришко сделал и назначен Болбочан”.

В поселке Черный Остров штаб Петлюры,
в вагонах все правительство его.
Пред ним Кедровский, госинспектор хмурый
и с ним Чеботарев, его шпион.

Оскилкин бунт Чеботарев прошляпил,
теперь реванш за это может взять.
Сказал Петлюра: “С вами гайдамаки
пойдут, чтоб этот заговор сорвать“.

Кедровский в штаб приехал разобраться.
Сказал Гавришке: “Незаконный твой приказ.
Ведь Сальский не преступник и справлялся
с командованьем раньше и сейчас“.

Ответил Болбочан: “Возврат мой все же
законный, ведь оправдан я вполне.
Считаться с фактом тем Петлюра должен,
что командиры вверили главенство мне”.

Кедровский был начальником Гавришки,
сказал ему, что с должности он снят.
Арестовал его и Шемета. Два дня затишье
с отъезда госинспектора назад.

Явилась к Головному Атаману
от запорожцев делегация старшин.
И попросила, чтобы Болбочану
он возвратиться в корпус разрешил.

Но убедить Петлюра все ж сумел их,
что незаконно Болбочан вернулся в часть.
И уважение к Петлюре одолело
любовь их к Болбочану в этот час.

А Болбочан командовать стал снова,
по фронту он приказы отдавал.
Жаль только, Сальский не был арестован
и становлению его мешал.

И вел с людьми надежными он речи,
чтоб не спешили выполнять приказ.
Чеботарев, проклятый контрразведчик
нарушил скрытно меж полками связь.

Штаб Болбочана запорожцы охраняли.
Шли гайдамаки, саблями звеня,
на приступ. Пулеметы расставляли
вкруг штаба для прицельного огня.

От гайдамак чуть раньше к Болбочану
приехал чтивший его сотник Хмил.
И уговаривал, чтобы бежал он,
и об аресте скором сообщил.

“У нас в стране ведь нет еще законов“, –
добавил сотник. Только Болбочан
решил остаться все же непреклонно,
“мне некого бояться”,  отвечал.

И запорожцам во дворе велел он
в штаб гайдамак без боя пропускать.
Лицо у Хмила в страхе побелело:
полковника ему арестовать!

И Болбочан наган сдал с саблей острой,
сдал также книжку воинскую он.
Поехал под конвоем в Черный Остров,
туда, где страшный ждал его вагон.




Глава  29
С вершины командной и властной
ведет низвержение Рок.
Полковник в вагон арестантский
доставлен, как правды упрек.

На жесткий и грязный топчан он
присел, и на нем ему спать.
С утра пред судом Болбочану
назавтра придется предстать.

О честь, доброта, благородство,
воспитаны с детства отцом!
Со злом тяжело вам бороться,
свое не теряя  лицо.

Воспитанный на дисциплине,
на правильном ходе вещей
средь подлых людей часто гибнет
в погоне за правдой своей.

Живя средь волков, выть по-волчьи
ведь надобно в жизни такой.
Другим Болбочан быть не хочет:
уверен он в правде людской.

Но только под солнца лучами
с утра засверкал Южный Буг –
уже повели Болбочана
на скорый неправедный суд.

И судьи сидят деловито,
уверен  в себе Болбочан.
Один за другим стали сыпать
вопросы, подобно грачам:

“Диктатор чтоб был Петрушевич?
А Греков – военный министр?
А должность комдив, знать, шаг первый,
чтоб замыслы эти сбылись?

Хотел  ли он свергнуть Петлюру,
зачем в войске власти хотел,
зачем он приехал в Проскуров,
с партийцами связь ли имел?”

Нельзя ведь в военное время
ничто самовольно менять:
сумятицу в войске имея,
с врагом тяжело воевать.

Согласно статье уголовной
захватчикам власти дают
возмездие мерою полной:
расстрел или каторжный труд.

Нет каторг – расстрел остается, –
слова приговора звучат.
Хоть то был для царского войска
параграф полвека назад.

Тем боле, в войсках отменили
в семнадцатом смертную казнь.
О нем, знать, все раньше решили,
для вида судебный был фарс.

И не было слова в защиту,
не верил своим он ушам.
“За жито мое меня бито,
за что? – говорил Болбочан. –

Иль враг я республике нашей,
принес ли я ей много бед?
Иль красным я цветом окрашен,
иль в прошлом заслуг моих нет?

За нашу страну вел сраженье –
не личную пользу искал.
Исправить хотел положенье,
в каком оказались войска.

Что сделал с полком моим Волох?!
Смогли  ли его наказать?
Вам только бы хвороста ворох
в горящую хату кидать.

Страна на пороге могилы,
ваш суд, что игра у детей.
Поверьте, обидна мне гибель
от жалких своих палачей.

Хоть пуля на фронте чужая
мне жизнь не смогла оборвать,
зато уж своя совладает
за якобы “власти захват“”.

Немедленному исполненью
такой приговор подлежал.
И пишет полковник прошенье,
чтоб мягче удел его стал:

“Пусть вынесут мне порицанье,
пусть буду я “под колпаком“.
Согласен нести в наказанье
я службу простым казаком.

Пусть следствие не закрывают,
к тому ж Наказной Атаман
узнает державную тайну –
другой делу ход будет дан”.

Отсрочка дана приговору,
и Мартос к нему приходил –
по делу вел с ним разговор он,
уверен в вине его был.

К Петлюре письмо Болбочана
послал Наказной Атаман.
Да только ответ, как ни странно,
Петлюрой злорадным не дан.

Но не было в войске молчанья:
к нему запорожцы пришли,
спросили: “Зачем Болбочана
в суде под расстрел подвели?

Коль правда, отправимся силой
его из-под стражи забрать“.
Назвав информацию лживой,
Петлюра смирил все же рать:

“Он только задержан, недолго
пробудет он там. Верьте вы!
Я честью клянусь: даже волос
с его не спадет головы!“

Петлюре того только надо,
чтоб убыло войско на фронт.
Потом, не пугаясь разлада,
вердикт исполненье найдет.

В душе Болбочана уныло:
свет в деле не видит своем.
Мария его посетила
с приученным ласковым псом.

А злая штабная охрана
позволила пищу носить,
но к мужу в вагон не пускала,
лишь пса разрешила впустить.

Глава  30          


Отсек вагона. На окне решетка,
под стенкой табуретка и топчан.
Сидит на нем, задумавшись глубоко
о деле своей жизни Болбочан:

“Разогнать пытался тучи
        я над Украиной,
        чтоб над нею луч могучий
        солнце заструило“.

И пес лежал у ног под табуретом,
чуть сердце успокаивал ему.
Как будто связь с летящим в пропасть светом,
как  ласка жизни пред уходом в тьму.

Поближе к Каменцу вагон доставлен,
недели две отсрочки уж прошли.
И за решеткой станция Балин предстала  -
кусочек независимой земли.

И вспомнил он село свое Гиждево
в Хотинском крае, рядом за Днестром.
Там уж Румыния. И так жалел он,
что не увидит матери с отцом.

Отцовские он вспомнил наставленья,
как надо правильно себя вести –
они-то стали камнем преткновения:
ответ интригам он не смог найти.

Подумал: может, божье наказанье
за то, что духовенству изменил.
Но ведь не грех уйти, коль нет призванья,
к тому ж отец на рать благословил.

Теперь же оскорблен он и унижен,
над головой Дамоклов меч висит.
Он чувствует, как смерть подходит ближе
и кистью своей спину холодит.

И храбрый черношлычник Петр Дяченко
мог ночью конный совершить налет.
Но верил, мол, сказал Петлюра честно,
что “волос с головы не упадет“.

А Корж и Клим (два сотника) хотели
побег устроить, увезти в Чортков.
Да вышла знать, промашка в этом деле:
охрану заменил Чеботарев.

Войска на фронте, нечего бояться,
что будет бунт, коль совершится казнь.
И приговор стал силы набираться,
отсрочка исчерпала свой запас.

Министры говорят: “Не наше дело,
и мы его не будем защищать“.
Молчит Петлюра – знать, вердикт всецело
поддержан им: пусть гибнет Болбочан.

И строчки Наказного Атамана
смертельной резолюцией легли:
“Нет замедлению вердикта основанья,
добавочно дознанье провели“.

Тревожно на душе у Болбочана,
не хочется расстаться с телом ей.
Расстаться с жизнью в 35 ведь рано,
и предстает небытие ясней.

Чудовища расправятся с ним, без сомненья,
они ведь бесы в образе людей.
И проплывают перед ним виденья:
Петлюра, судьи, сборище чертей.

А Мартос и Осецкий в тоге красной
кричат катам: “Распни его! Распни!“
И Волох, оспою затюканный ужасно,
протягивает руки черные свои.

И он от смерти жуткой ускользает,
и с криком падает на свой топчан.
Виденья незаметно исчезают
и дух свой переводит Болбочан.

И рядом пес, предчувствуя лихое,
 как будто волк голодный на луну,
так жалобно и так тоскливо воет,
что, кажется, и черствый бы всплакнул.

Июнь кончался. Птицы распевали,
живому в это время только жить.
А Болбочану утром приказали
из страшного вагона выходить.

У выхода с винтовками стояло
бойцов десяток и Чеботарев.
У Болбочана сердце тут упало
и словно покатилось средь кустов.

Он молвил: “Понял. С жизнью распроститься      
хочу, как православный человек.
Хотел бы перед смертью я помыться,
сменить белье – и можно рвать мой век“.

“Преступнику не будет снисхожденья,–
Чеботарев сквозь зубы процедил. –
Нет времени. Приказа исполненье
оттягивать никто не разрешил“.

Подальше от вагона Болбочана
конвойные угрюмо повели.
И ждет его уж вырытая яма,
чернеет куча вынутой земли.

Не дали попрощаться Болбочану
ни с дочерью, ни с милою женой.
И вне себя внезапно закричал он:
“Мария! Доченька! Прощайтесь же со мной!“

Иль думал он, что где-то они рядом,
иль думал: ангел крик им донесет.
Но вот Чеботарев свою команду
бойцам с винтовками в руках дает.

Кричит: “Огонь!“ Никто не шевелится:
грех на душу никто не хочет брать.
Чеботарев в своем бессилье злится,
грозит бойцов за бунт под суд отдать.

Опять “огонь!“ Чеботарев рассержен
молниеносно выхватил наган –
стрельнул два раза в голову. Повержен
лежит у ямы мертвый Болбочан.

Боясь, что слушать вновь его не станут,
за ворот Болбочана он схватил.
Копая с силой землю сапогами,
убитого он к яме потащил.

Так от своих же под интриги злые
погиб герой ни в чем не виноват.
Тот, за главу которого в России
рублей давали тысяч пятьдесят.


Глава  31


О Болбочане весть на фронт пришла,
и в шоке были казаки, старшины.
Поверить не могли: подняться как могла
рука убийцы на героя Украины.

Про суд над ним случайными людьми
длиннющую заяву написали,
чтобы ревизию процесса провели,
ее командующему отдали.

И через несколько буквально дней
вернулся Липинский из-за границы.
Узнал, что Болбочана больше нет,
и зарыдал: “О, подлые убийцы!

С расстрелом этим (чей-то интерес!)      
виднее стал самосожженья пламень,
горит в котором наша хата здесь,
зажженная большевиками.

Чтоб не делить позор в родном краю
с правительством, что губит цвет военный,
в отставку я сегодня подаю,
уеду, коль уж нет надежды светлой.

Социалисты, красные в речах
вы “за народ“. И яростно вопили,
мол, “недемократичен“ Болбочан.
Какую ж демократию вы проявили?!”

Полковника убитого жена
от горькой вести стала черной тенью.
Вновь обыску подвержена она
с изъятием имущества и денег.

За Директорией в Варшаву вслед
приехала, живя за счет знакомых.
Лишь через год получен документ
о смерти мужа и для жизни кроны.

А что Петлюра? Вовсе не жалел
о каторжной кончине Болбочана.
Считал, что запугать он так хотел
не признающих власти атаманов.

Но честь он потерял после пустых
(о жизни Болбочана) заверений.
Ему ж любые способы годны
лишь бы имелось власти продолженье.

От радости, тщеславья слезы лил,
когда вступили немцы в Украину,
когда он в Киев, свергнув гетмана, вступил,
когда с Галицией союз скрепил он.

То слезы власти сладкие текли.
По Болбочану же не думал плакать.
Соседним странам часть родной земли
законно передал без слез, однако.

В Париже встретил он упреки, шум,
мол, пренебрег масонской дисциплиной.
И прокричал гроссмейстер Моркотун:
“Из ложи прочь, палач народа Украины!“

В Париже он никто уже для всех,
Бог наказал его за все обиды.
А за еврейские погромы – главный грех –
застрелен был зарядом цианида.

А Мартос – Директории премьер –
о Болбочане говорил средь эмигрантов:
“Ведь это ж реакционер!
Приди он к власти – съел бы демократов.

Представьте вы: надушенный панок
похлестывает стеком (признак силы)
по голенищу хромовых сапог…
Убить вот надо было – и убили!“

А как же сам палач Чеботарев?
Не отравило ль жизнь ему убийство?
О, нет. Он в эмиграции, здоров,
да только вот за жизнь свою боится.

Расспросы, письма всюду отправлял:
какой был Болбочана день последний?
Хоть сам Петлюре рапорт подавал
о приведенье приговора в исполненье.

Он должен был, как контрразведчик, знать
про Болбочана все. Имел же память!
Никто ему не думал отвечать:
знал каждый – с катом связь позором станет.

Убит им молодой ведь человек,
который Украине так был нужен.
А сам ведь дожил до преклонных лет
в немецком тихом городишке Ульме.

А запорожцы о нем память сберегли:
товарищество с именем любимым
создали в эмиграции вдали –
жив с ними Болбочан, сын Буковины.


Эпилог


Всплывает в думах давняя пора
и бередит сердца и души снова.
Пришел на Украину ль Болбочан, как враг,
иль Муравьев, Антонов с Пятаковым.

И белые, и красные в “трудах“ своих
такое для народа написали,
что будто от петлюровцев они
и Киев-град, и Украину защищали.

Хотела Украина самостийной быть
и независимость свою провозгласила.
Да вот ее не захотела отпустить
на волю большевистская Россия,

твердя поздней: народ, мол, украинский сам
изгнал правительство своею силой.
Но лучше правде посмотреть в глаза –
вмешательство во внутреннее дело было.

Ведь с фронта возвратившихся домой
солдат, для Украины покоренья,
большевики вновь ставили в походный строй
при полной форме и вооруженье.

Твердили, что одна для двух народов власть
является благим лишь намереньем.
Но разве можно море крови проливать
во имя “братского“ объединенья?

А в Украине самостийности заря
взошла, хоть тучи черные мешали.
Сражался за нее, знать, Болбочан не зря,
хоть как бы прошлое ни шельмовали.

Петлюра мог бы подлинным героем быть,
да лик его тщеславие затмило.
Он для победы мог бы личное простить,
но Болбочана, как соперника, убил он.

Пока неведомо решенье полтавчан
про тех, что в их округе воевали:
увековечен будет Болбочан
или Петлюра в их мемориале?

О Болбочане память средь людей жива,
и на Подолье помнят, и на Буковине.
Там панихида поминальная была
чрез девяносто лет со дня кончины.

В Балине был средь чтивших память там о нем
Андрей, его племянничек внучатый.
Приятна людям эта связь времен:
казался он посланцем Болбочана.

Закончился моей поэмы долгий ход,
найдут в ней, может, недостатков кучу.
Скажу, как Болбочан: о них пусть скажет тот,
кто написал об этом лучше.         
     Конец                (оборот обложки)
        “Есть люди, что привыкли защищать
        все, что им выгодно, хотя не правы.
        но за нечестность все ж придется отвечать –
        воздаст им должное суд Высшей Правды”
                П. Затолочный