Где любят нас, где верят нам
Драма о жизни одной семьи
(расширенный вариант «Арсеньевых»:
новые сцены, музыка, комментарии)
18 сцен с прологом и эпилогом.
Действующие лица:
Михаил Васильевич Арсеньев — дед.
Елизавета Алексеевна Арсеньева — бабушка.
Мария Михайловна — мать.
Юрий Петрович Лермонтов — отец.
Екатерина Алексеевна Хастатова (Столыпина) — тётка.
Алексей Аркадьевич Столыпин (Монго) — дядя.
Андрей Иванович Соколов — Дядька, камердинер.
Наталья Соломоновна Мартынова — пассия Поэта.
Музыкальная часть
представлена романсами Геннадия Гроссмана
на слова М. Ю. Лермонтова (фортепьяно, тенор):
Прелюдия,
«Как небеса, твой взор блистает».
«Зови надежду сновиденьем».
«К друзьям».
«Мы снова встретились с тобой»,
«Поцелуями прежде считал».
«Вблизи тебя».
«Что может краткое свиданье».
«Всадник».
«В горах».
(Электронная версия музыкального Сборника —
по E-mail arbekov@gmail.com )
ПРОЛОГ
Увы, и много, и немного
Позволит автору пролога
Наш умный зритель. Нить подать —
Уже сюжет предугадать.
…Итак, Девятый год, Тарханы,
Уж дышат снегом облака,
Дом отставного капитана
Преображенского полка…
(Звучит Прелюдия)
СЦЕНА 1
Тарханы, 1809 год, осень, вечер. Трюмо.
Михаил Васильевич в комнате один, смотрится в зеркало.
— Ужель я стар?... Вот подлинная драма!
Не потому, что смерти я боюсь,
Которая преследует упрямо
Того, кто сед… И в юности, клянусь,
Не знал я страха перед этой дамой,
Но почему же нынче в полный рост
Меня тревожит вовсе не погост
И не подагры престарелой хруст —
Меня тревожит увяданье чувств!
Ужели то, что в молодости нашей
Даётся удивительно легко,
Чего нет в жизни сладостней и краше,
Теперь для нас всё так же далеко,
Как юности весёлые проказы?
Теперь уже в седло — и то не сразу,
Теперь уж мне коляску подавай
Да не спеши, не шибко погоняй!
И вдруг — любовь… За что мне эту муку?
Познать всё то, что было в двадцать лет —
Восторг, печаль, томление, разлуку —
Но в старости, когда уж меркнет свет?!..
(Пристально разглядывает себя в зеркало)
Иль, может быть, не всё уж так ужасно,
И я себя корю ещё напрасно?
Ведь предок мой, Прокопий Челебей,*
В мои года имел ещё детей!
Входит Елизавета Алексеевна:
— Вы возвратились? Как прошло собранье?**
Бранили шведов*** или поваров?
Кому из них досталось наказанье?..
Да вы, мон шер, не в духе? нездоров?!
(Целует лоб супруга).
Он:
— Ах, полно, Лиза! Экая ты, право!
Всегда одна бессменная забава:
Мой бедный лоб на ощупь проверять…
Я жив ещё — и рано отпевать!
Она:
— О, Господи! О чём вы говорите?!
Какая муха укусила вас?!
Вы бледным показались мне, простите…
Он:
— Прости и ты меня (целует её руку).
Но… поздний час! (Уходит)
Елизавета Алексеевна одна:
— Как сердце ноет! Ранено бойцом,
Пронзившим словом хуже, чем свинцом!
Ещё б с ударом справилась таким,
Когда б обидчик… не был так любим!
Пятнадцать лет живём мы вместе,
И Бога нечего гневить:
Он дочкой, будущей невестой,
Нас с ним сумел благословить.
Супруг всегда был с нами рядом,
Всегда смотрел влюблённым взглядом,
Моя опора, мой кумир…
И вдруг — как будто рухнул мир!
Что приключилось, в чём причина?
Когда задумчив стал мужчина,
Он или проигрался в вист,
Или влюблён, как гимназист!
Мне говорили, что соседка,
И щеголиха, и кокетка,
Не раз, на флирт сменить иглу,
С ним танцевала на балу!..
Меня учили: «Ради счастья
И ради Машеньки своей
Узнайте всё, что в вашей власти!
Поговорите даже с ней:
«Когда, коварная особа,
И где — встречаетесь вы оба?
Есть Заповедь «Не возжелай»,
Есть Божий суд, ты так и знай!»
Но это, право, не достойно:
В век просвещённый, мудрый век,
Из-за любви устроить войны?..
Мой муж свободный человек!
Не буду я за ним шпионить,
И род мой чести не уронит!
…Себе не нанеся урон,
Во всём признается и он!
Входит Мария, показывает матери вязание:
— Маман? А вот моя работа,
Глядите: завершила в срок!..
(Чует неладное)
У вас, пардон, случилось что-то?..
Отец обидел?..
Мать:
— Нет, дружок.
Дочь:
— О, Боже! Что за наказанье:
И знать, и чувствовать страданье
Родимой матушки своей
И быть отвергнутою ей!
Ужели я не заслужила
Доверия?.. Ведь я, мой свет,
Делилась с вами всем, что было…
Мать:
— Мадмуазель! В 15 лет
Не всё возможно знать девице.
Потом!
Дочь:
— Позвольте удалиться?
Мать:
— Спокойной ночи, дочь моя,
И — не сердитесь на меня.
(Мария, поцеловав руку матери, уходит).
О, как я с ней была жестока!
Но что же делать, Боже мой?
Ведь не могу же я до срока
Её, как в омут с головой,
Низвергнуть в горькую пучину
Своей беды. И половину
Не смею дочке рассказать.
…Одной, одной дал Бог страдать!
(Звучит романс «Зови надежду сновиденьем»)
Занавес
*Аслан Мурза Челебей — татарский князь, перешедший на службу Дмитрию Донскому из Золотой Орды, принявший христианство; отец Арсения — основателя рода.
**Михаил Васильевич был предводителем дворянства Чембарского уезда и вернулся с собрания.
*** «Бранили шведов» — имеется в виду русско-шведская война 1808-1809 г.г.
СЦЕНА 2
Тарханы, январь 1810 года, ощущение новогоднего праздника. В стороне — занавес домашнего театра, за ним слышны голоса гостей.
Михаил Васильевич читает роль Могильщика из «Гамлета»:
— «Скажи мне: чья это могила?» —
«Твоя, коль ты в неё залез»…
Какая дьявольская сила!
Какой английский политес!
У них могильщик учит принца,
У них эсквайр умрёт за принцип,
У них купец, припав к рулю,
На судне равен королю!
Сегодня ставим мы Шекспира...
Он, право, драматургов Бог,
Его волнующая лира
Проникнет в сельский наш чертог,
И что же?.. Надобно признаться,
Что я не в силах разобраться:
Кого люблю, кого любил…
О, Гамлет, Гамлет, дай мне сил!
Входит Елизавета Алексеевна:
— Ну что, мон шер? Уж вы готовы?
Помочь примерить ваш костюм?
Он:
— Могильщик прост. Его покровы
Не отнимают много дум.
Когда другим мостишь могилы,
Не фрак вам нужен — только силы,
Поскольку вылезть из могил
Порою не хватает сил.
Она:
— Так вы, как ваш герой, философ?
Он:
— То дьявол в голову залез…
Она:
— Давно назревших к нам вопросов
Не разрешил ваш тайный бес?
Он:
— Скажу вам нынче, ей же ей,
Но… слышу голоса гостей?..
Она:
— О да, соседей полон зал!
Пойду встречать их… (Уходит)…
Михаил заглядывает в щёлку занавеса:
— Я пропал!..
Она, она сидит в партере!
Скажите, в чём моя вина?!
Когда бы то по нашей вере,
Давно была б моя жена!
Из Золотой Орды пришедший,
Своею волей обрусевший,
Мой предок, трёх имея жён,
Не нарушал тогда закон?..
За что же мне, родному внуку,
Достался горестный венец?
Рождён на счастье и на муку,
Люблю жену и, наконец,
Когда виски седыми стали,
Когда от ласки мы устали,
Увы, другую повстречал…
И снова, снова воспылал?!
На много лет меня моложе,
Но, непонятно почему,
Она твердит, что любит тоже!..
Не глуп, но женщин не пойму.
Что ж делать? Вот ведь незадача!
Уйду — одна семья заплачет,
Останусь — будет плач в другой…
Быть может, выход есть иной?
(Смотрит на заветный перстень)
— Когда-то, бывши капитаном
Преображенского полка,
Я приобрёл в порыве пьяном
У старого ростовщика
Сей скромный перстень: ценность в том,
Что он весь ядом напоён.
«Храни, велел мне ростовщик,
на старость!»…
Вот он — этот миг?!
Пойду, могильщика сыграю
И, откупорив смерть свою,
Я им обеим завещаю
Любовь печальную мою!
(Целует перстень, уходит)
Звучит романс «Поцелуями прежде считал»
Занавес
СЦЕНА 3
Тарханы 1813 года, весна, полдень. На стенах икона, два мужских портрета, трюмо…
Елизавета Алексеевна в волнении ходит по гостиной.
— Прошло три года, как супруга
Я схоронила… Что ж теперь?
Свобода — лучшая подруга,
Нам открывающая дверь
Туда, где жёнам входа нет?..
(Смотрится в зеркало).
А мне ведь 39 лет!
Вдова… Но кто же среди вдов
Семейный не оценит кров?..
(Поправляет портрет молодого генерала):
…А он хорош собой, не скрою!
С французом дрался, ранен был,
Кутузов собственной рукою
Герою Шпагу подарил!*
Без мужа я, он без жены,
Мы с ним печалями равны,
Меня он любит… Как же быть?
Возможно ль мне его любить
И, слово давши одному,
Уйти к герою моему?!.
(Встаёт перед иконой)
Вот эту старую икону
Сняла когда-то мать моя,
Благословила нас с поклоном…
(Долгая пауза, подходит к портрету мужа)
О, мой супруг! Навек твоя!!!
Когда я, следом за тобою,
В иное царство дверь открою,
Признаюсь честно, Михаил:
«Никто тебя не заменил!»
(целует портрет)
…Скажу любимому супругу:
«Мы были созданы друг другу
И под иконою, вдвоём,
Мы вместе к Господу взойдём!»
(Раздаётся колокольчик, она смотрит в окно).
Чу! Кто-то едет… Это Маша!
С ней рядом барин молодой…
О, дочь моя! Милей и краше
Девиц не знаю ни одной,
Люблю, люблю тебя, как мать!
Но — чувства надобно скрывать.
Входят Мария и Юрий Петрович
Дочь:
— Ах, маменька! (бросается в объятия)
Мать:
— Мадмуазель!
Я тоже счастлива безмерно,
Но вам не следует отсель
Терять приличие… Наверно,
Представить гостя своего
Обязаны вы первым делом?
Дочь:
— Пардон, мадам! Прошу его
Любить. Он кажется несмелым,
Но капитан, сидел в седле,
Сражался в Тульском ополченье…
Мы познакомились в Орле,
Он был тогда на излеченье…
Гость целует руку хозяйки:
— Юрий Петрович!
Мать:
— Рада Вам… Елизавета Алексевна…
Дочь:
— Ах, маменька, я всё отдам,
Но полюби его душевно,
Как я люблю!..
(Кашляя, видит кровь на платке).
Недолго мне
Гулять в родимой стороне.
Мать:
— Ну будет, будет! Что за бредни?
Откуда вдруг такая блажь?
Приснилось что-нибудь намедни?
Так это, доченька, мираж.
Тарханы, милая моя,
В неделю вылечат тебя,
Недаром, что родимый дом…
Сыграем свадебку потом,
А там, как бабушка, подряд
Вручишь мне дюжины внучат!**
(Звучит романс «Что может краткое свиданье»)
Занавес
*Золотая шпага — одна из высших наград боевым офицерам; приравнивалась к ордену.
**Бабушка Маши, Мария Афанасьевна Столыпина, родила 11 детей.
СЦЕНА 4
Москва 1814 года, золотая осень.
Супруги Лермонтовы.
Он:
Москва! Ты русский дух и честь!
Первопрестольная, святая,
Ты потому уже родная,
Что многие рождались здесь!
Она:
В имении, среди ветвей,
Среди дубрав, среди просторов
О, как щебечет соловей
Вдали от любопытных взоров!
Там — откровенье естества,
Там зарождение начала...
Он:
…Но — обнажается листва,
В природе всё похолодало,
И, подчиняясь естеству,
Не доверяя сельским слухам,
Любимых жён везут в Москву —
Там акушер, не повитуха.
Она:
Помолодевшая Москва!
Всего два года, как входила
Наполеоновская сила,
Как полыхали купола…
Он:
Но нам ли привыкать к пожарам?
Два года прожиты недаром,
И также, как булат, остры,
Стучат повсюду топоры!
Она:
А там, где Красные Ворота,*
Кирпичный дом, второй этаж,
Вселилась парочка в субботу,
Из Пензы прибыл экипаж.
Он:
Жена мила, но худосочна
И на сносях уже была…
Октябрьской лебединой ночью
Она сыночка родила!
Она:
Москва! Ты русский дух и честь!
Первопрестольная, святая,
Ты потому уже родная,
Что гении рождались здесь.
(Звучит романс «Вблизи тебя»)
Занавес
*Дом генерала Толя напротив Красных Ворот, где в ночь со 2 на 3 октября 1814 года родился М. Ю. Лермонтов.
СЦЕНА 5
Тарханы, 1817-й, начало марта.
Печальный колокольный звон. Елизавета Алексеевна и Юрий Петрович возвращаются из церкви, где поминали Марию Михайловну: девятины её смерти. За креслом тёщи — денежный сундук.
Она:
— О, Господи! Какая мука —
Допреже схоронить супруга,
Потом единственную дочь!!!
Чем тяжесть эту превозмочь,
Уж лучше бы в могилу тоже!
(Опомнившись, крестится)
Прости, прости мне, матерь Божья!
Он:
— Я сам, ей-Богу, вместе б с вами!
И приложу, её любя,
Я дуло к сердцу...
Но меж нами —
Ею рождённое дитя!
Любовью сотканную нить
Она молила сохранить!
Она:
— Отцовским чувствам верю вашим…
Но и меня поймёте ль вы?
Он был безрадостен и страшен —
Финал моей большой любви:
Сквозь одиночество и стужу
Я сохраняла верность мужу,
Сорокалетняя вдова,
Поскольку дочь была жива!..
Теперь, скажите, что ж мне делать?
Ни мужа нет, ни дочки нет…
Оставив оболочку тела,
Мне душу отняли вослед!
Одно лишь пятнышко надежды
Ещё мне оставалось прежде:
Мой внук… Ужели и его
Из сердца вынут моего?
Что ж там останется?!! Ни справа,
Ни слева жизни больше нет!..
Он:
— Но я отец, имею право…
Она слёзно молит зятя:
— Оставьте мне последний свет!!!
Зачем мне жить во мраке ночи?
Тройное горе выест очи,
Пойду бродить, не видя дня,
И там, в пруду, найдут меня!
(Рыдая, показывает за окно)
Он:
— Ах, Боже мой! Не плачьте, мама!
Вы сердце раните моё.
Как все Столыпины, упряма,
Но здесь… Ведь детище своё
Я защищаю!
Она:
— Верьте слову:
Вы молоды, найдёте снова
Подругу жизни, и она
Детей родит вам без труда!
А кто же мне заменит внука?!
Убьёт, убьёт меня разлука!
(Открывает денежный сундук.)
Возьмите деньги! Я богата!
Дам тысяч 20, 25…
Он:
— Мадам!
Она:
— Простите, виновата.
От страха стала ум терять…
(Нервно ходит по комнате, в сторону:)
Суд на отцовской стороне,
И царь помочь не сможет мне…
Последний довод — дань рассудку!
(Зятю:)
Представьте на одну минутку,
Что мальчик вырос и ему
Всё нужно выдать, как тому,
Кто в жизнь приличную вступает…
Образованье, имена,
Большие связи и казна —
Всё это тоже роль играет?!
Меня, конечно, извините,
Но вы — что юноше дадите?
Шотландский корень? Что с того?
Он для России мало значит,
Ужели же сравнить его
С Столыпинским, с Мурзой в придачу?
Мой брат уж в 20 с чем-то лет
Во дни суворовских побед
Его был верным адъютантом!*
И внук мой воинским талантом
Авось, не будет обделён,
Когда в кругу таких имён,
С пол-тысячами душ к тому же,
В гусары бравые войдёт,
Друзей достойных обретёт
И станет первых лиц не хуже!
Примеров этаких немало,
Как в тридцать лет стал генералом…
А что, скажите наперёд,
Он бедным барином возьмёт?
Он:
— У нас имение под Тулой…
Она:
— Ах, перестаньте! Двести душ?..
Да меньше, я вас обманула!
С таким «именьем» впору уж
До капитана дослужиться…
Нельзя, нельзя не согласиться,
Что из Тархан скорее он
Достигнет радужных погон!
Он:
— Да, это так. Но как же быть?
Как людям это объяснить?!..
(Грозит ей пальцем.)
Как вещь вассала своего
Вы покупаете его!
Она (решительно):
— Мишель — навек моя душа!
Ему составлю завещанье,
А нет, так — вам же в наказанье —
Он не получит
ни гроша!!!
Юрий Петрович (с гневом обращаясь к Богу):
— О, жуткий век вражды и брани!
В рабах здесь даже и дворяне!
Гляди: в бесправии своём,
Отец, торгующий дитём!!! (Уходит)
Она смотрит ему в след:
— Прости меня, мой милый зять!
Нет, не обидела б я внука,
Но что могла ещё сказать,
Когда грозила мне разлука
С тем, кто один — мой рай земной?!
Теперь он мой!
Теперь он мой!!!
(Звучит музыка романса)
Занавес
*Александр Алексеевич Столыпин, 1774 г.р., был адъютантом А. В. Суворова в 1795-1797 годах.
СЦЕНА 6
Тарханы, весна 1820 года, ночь. Горит свеча.
Андрей Соколов:
— Что за напасть? Ещё в Тарханах
Поют вторые петухи,
Вставать и в поле слишком рано,
Но за какие-то грехи
Мне не даёт Господь покою:
Едва-едва глаза закрою,
Как мне уж снится, что малец
Вновь захворал… Родной отец
Так не волнуется о сыне,
Как Дядька, камердинер ныне…
Ведь жил, как все, не зная бед,
Ходил я в поле за сохою,
Но в 19 с чем-то лет
В усадьбу нашу взят слугою.
А вскоре, в этом же году,
На радость мне иль на беду,
В Тарханы привезли малютку.
Младая барыня была,
Но очень скоро померла,
Отец уехал… С ту минутку
Я стал и дядькою мальца,
А, если честно, и отца
Нередко подменял собою…
Сиделки крутятся гурьбою,
Мишель их слушать не хотит,
Капризничает, плохо спит,
Зовут меня…
Ему я: «Барин!
Негоже этак: взрослый парень,
Назавтра с басурманом в бой
Как поведёте за собой
Бойцов вы — сонный, словно муха?»…
Гляжу: прислушался малец,
К подушке притулилось уха,
Зевнул — и спит мой удалец!»
Но утром — некуда деваться —
Велит тот час же одеваться
И, увлекая за собой,
Ведёт своих «гвардейцев» в бой!
У нас всегда их, к счастью, много:
С детьми съезжается родня,
И деревенские дитя…
Мальцов хватает, слава Богу!
Богатый дом — приют гостей.
Мишель ведёт своих друзей
На «Бородинское ли поле»,*
На барский пруд, где «турок» вволю,
И прутьями давай стегать
Крапивы вражескую рать!
Я в двадцать лет для них уж старец,
Мишеля верный ординарец,
Мой долг — клинки бойцам острить
И на обед в трубу трубить.
Услышал ли, увидел в книжке,
Но удивительны порой
Забавы этого мальчишки:
Вот замер, охлаждён игрой,
И что-то новое придумал:
То Робин Гуд он, то корсар,
Сидит на палубе угрюмо
И даже внешне будто стар…
Артист! Ему играть бы в театрах.
Смотрели с бабушкою в Москве**,
И он рассказывал с азартом
Про тот театр недели две!
А бабушка… Да что тут скажешь?
Так мать порой не любят даже,
Как любит внука госпожа.
Он всё — и сердце, и душа,
И божество её, и радость,
Её единственная сладость,
И гром, и лютая метель,
Когда хворает наш Мишель!
Бог не дал крепкого здоровья…
Входит Елизавета Алексеевна:
— Всю ночь сижу у изголовья
Родного внука своего…
Ужели, Боже, и его
Ты заберёшь?.. За что, Всевышний?!!
(Замечает Андрея)
И дядька здесь?.. Ступай, ты лишний.
Есть няньки, тётки, немец врач…
Он:
— Не в силах, барыня, хоть плачь,
Ни спать, ни есть в такую пору…
Уж легче воз тяжёлый в гору!
Она:
— Я верю, верю… Что ж нам делать?
Врач говорит: на воды везть…
Сестра на днях прислала весть:
«В Горячеводск езжайте смело,
Здесь с горцами заключен мир…»
Он:
— Барчук и сам протёр до дыр
Свой глобус, там ища не раз
Воспетый взрослыми Кавказ…
Она:
— Конечно, боязно, не скрою,
Там всё пропитано войною,
Но — люди едут в этот край?..
Пожалуй… тоже запрягай!
(Андрей радостно уходит)
Вот Соколов — крестьянский сын,
А не боюсь доверить внука,
Одна нас с ним терзает мука:
Хворает юный господин!
(С усмешкой)
А Дядька прячет от меня
Свои глаза… Румяны щёки…
Ужель влюблён?!..
Такой мороки
Не знала с рокового дня,
Как бригадиру отказала…
Женить, женить во чтоб ни стало
Любовно-дерзкого слугу!
Есть Дарья. Я ей помогу,
Поскольку сохнет об Андрюшке,
А девка преданная… Я
Со временем, его любя,
Построю им свою избушку
Близ дома барского… А ей
Велю быть ключницей моей!***
(Звучит романс «Мы снова встретились с тобой»)
Занавес
*В Тарханах до сих пор сохранились остатки траншей, где дети разыгрывали сражения («Бородинское поле»).
**Летом 1819 года бабушка с внуком ездили в Москву, где слушали оперу «Князь-Невидимка…». Четырёхлетний Мишель был в восторге и до конца дней своих сохранял любовь к театру.
***Жена Андрея Соколова Дарья Григорьевна — ключница в Тарханах и, как писала о ней Арсеньева, «служит с большой привязанностью»...
СЦЕНА 7
Горячие воды (Пятигорск), лето 1820 года, ясное утро.
Елизавета Алексеевна и Екатерина Алексеевна, родные сёстры, обе вдовы, сидят в саду.
Елизавета с восторгом:
— Седой Кавказ!.. Какое чудо!
Эльбрус, Бештау и Машук…
Преддверье рая!..
Екатерина:
— Рай повсюду,
Так говорил и мой супруг —
Боец Ермоловской закваски…
Елизавета:
— О да, я слышала не раз,
Как генерал смирил Кавказ
Не столько саблей, сколько лаской...
Как хорошо, как мирно тут!
Спасибо, Катя, за уют…
Екатерина:
— Пустое!
Елизавета:
— После смерти Маши
Впервые мне Мишель не страшен
Своею бывшей худобой
И щёк унылой желтизной…
Кавказ его преображает!
Екатерина:
— А как умён! Как много знает
Твой удивительный внучок!
В пять лет уж он освоил краски
И наизусть расскажет сказки,
И вскинет к скрипке свой смычок!..
Елизавета:
— Я верю в тайну поколений:
То в наш, столыпинский, букет
Вплелись удачно и Аксений,
И Пётр Лермонт, сомнений нет!
Екатерина:
— А что ж отец? Он навещает?..
Не нажил заново детей?..
Елизавета:
— Приедет, горестно рыдает
Над гробом Машеньки моей,
Клянётся, будто любит вечно,
Никто не надобен ему!
Екатерина:
— И говоришь ты так беспечно?!
Я, Лиза, право, не пойму.
Скажи, встречается он с сыном?..
Елизавета:
— А как же? Я прошу сама:
Нельзя мальчонке без мужчины…
Екатерина:
— Ты, право же, сошла с ума!
Никто мужчин не разумеет:
Любовь дитя покуда тлеет*,
Но вспыхнет порохом, а там
Не затушить!!! Любовь к отцам
Всегда сильней, чем к дряхлым бабкам!
Ах, если б шло своим порядком,
Женился б зять твой…
Елизавета:
— Что ж тогда?..
Екатерина:
— Есть злая мачеха всегда,
Которая, как в старой сказке,
Отцовские заменит ласки!
Елизавета:
— Так что же мне (с усмешкой): женить его —
Родного зятя своего?
(С тяжёлым вздохом).
Не надо, Катя… Я молчала,
Но в зяте дочку увидала:
Свинцовый блеск в его очах,
Больной румянец на щеках…
Похоже, Мишенькин отец
На этом свете не жилец.
(Вскидывает руки к небу)
А потому молю я Бога,
Чтобы у юного раба
Другая выпала дорога.
Другая выдалась судьба!
(Мелодия романса)
Занавес
*Став подростком, Михаил Лермонтов порывался переехать в Кропотово, к отцу, но не успел…
СЦЕНА 8
Кропотово, сентябрь 1831 года, полдень.
Юрий Петрович в домашнем халате и очень больной обходит в гостиной портреты друзей, жены, сына — прощается:
— Ну вот и всё. Уходит жизнь моя!
Но я роптать и гневаться не вправе.
Скажу при встрече: помните, друзья?
Мы были с вами молоды и в славе,
Когда француза гнали от Москвы!
Под Малоярославцем и Смоленском
Немало пало витязей, увы!..
В походном лазарете деревенском
Я вашими молитвами ожил
(Вы были к Богу ближе и желанней),
И Он меня на время отпустил,
Избавивши от смерти слишком ранней.
(Возле портрета жены).
А через год, не более того,
Я получил подарок от Него,
Каким дарует лишь Господь один:
Любовь земную!
Странно: средь мужчин
Красавица заметила меня!
Обычный танец блеск её огня
Волшебным сделал! Ею опьянён,
Я понял, что без памяти влюблён!
И не ошибся: пусть в гробу она,
Но мне навеки — верная жена!
И верую, что скоро там, в раю
Я встречу вновь красавицу свою!
(Переходит к портрету сына):
Лишь одного тебя, мой милый сын,
Средь неземных сияющих вершин
Я не хотел бы долго-долго видеть!
И пусть давно разъяты мы судьбой,
И ты спешил бы встретиться со мной,
Не торопись разлукою обидеть…
Ты нужен здесь! Поверь мне, милый друг:
Я знаю сотни юношей вокруг
Красивых, знатных, в доблестях, быть может,
Они и нашу славу преумножат...
Но я читал, читал стихи твои! —
И сам себе не верил: так же это?
Ужели я в столь недалёки дни
России подарил Поэта
Сродни Жуковскому, а, может, и ещё?!.
Не помню сам, чтоб кто-то из маститых
Так рано навострил перо своё
На гребень слов могучих, не избитых!
(Кашляет и видит кровь на платке):
Грядёт ли мне грядущая зима?
Не ведаю, сынок, но завещаю:
Ты одарён способностью ума
Великого, привольного, без краю!
Не дай же Бог его употребить
На что-то бесполезное, пустое,
Как если бы жемчужину разбить,
Мельча для стройки дно простое.
Учти, мой сын: алмазы или грант*—
Все нашу жизнь отточат понемногу.
За царственный, волшебный свой талант
Ты дашь ответ когда-то Богу!
Он каждого сподобит умереть,
Но чем чадить, так лучше уж гореть!!!
(Звучит романс «К друзьям)
Занавес.
*В данном случае «грант», по Далю, это «чистый песок, дресва».
СЦЕНА 9
С-Петербург, 1837 год, февраль, полдень. Вдали видна тюремная решётка.
Андрей Соколов с судком для еды:
— Ну вот и доигрались мы!..
Недаром говорят в народе,
Что от сумы и до тюрьмы
Дистанция не слишком вроде…
Мальчишка в двадцать с чем-то лет,
Не бравший в руки пистолет,
Казну армейскую не кравший,
Себя ничем не замаравший,
Сидит в казарме под замком,
С утра не кормленный притом!..
Опомнитесь! Мой юный барин,
Ни Соллогуб и не Булгарин,
Всего лишь написал стишок!
Ужели из-за детских строк
Сажать мальчишку в казематы?!
Нет у него отца и маты,
Лишь бабка старая с тоской
Уныло ждёт его домой.
Родная плачет на крылечке,
На старом сердце тяжкий груз…
…Намедни здесь, на Чёрной речке
Стрелялись русский и француз.
Русак, увы, смертельно ранен,
На Мойке собралась толпа…
А ночью всё не спал мой барин,
В полу протоптана тропа —
Так долго он ходил и тяжко,
Скрипел пером и жёг свечу
И так измучался, бедняжка,
Что впору мне бежать к врачу…
Ему я завтрак (или ужин)
Под утро слёзно предложил,
Мишель со смехом: «Ты послушай,
Что я сегодня сочинил».
И прочитал свой стих крылатый.
Я не силён в них, виноватый,
Но понял, что в расцвете лет
Он помер — друг его Поэт…
Чуть свет примчался к нам Раевский*,
С восторгом слушал и списал…
Второй и третий… Вскоре Невский
Весь, наизусть, тот стих читал!!!
Но прочитали и другие…
Пришли к нам с обыском, и вот
Ношу обеды… Здесь такие,
Что пёс голодный не сожрёт.
Входит Монго:
— Ну что, мой друг? Не допускают?
Твои бизе напрасно тают?
Соколов:
— Вам, барин, посмеяться бы…
Как есть холодные супы?!
Что я отвечу господину?
Монго:
— Скажи, что трюфеля и вины
Гусары на свободе пьют.
А нынче что ж?.. Тюрьма есть труд!
Не каждый вынесет такое.
Но голод для него — пустое!
Скажи, что драмою своей
Он миллион обрёл друзей!**
…Счастливчик ты: тебя пускают!
Соколов:
— Не шибко-то... Лишь принимают
Обед, что я принесть спешу,
Да котелок назад ношу…
Монго:
— Мы знаем, брат, твою отвагу!
Я вижу: с караваем ты?..
Дай мне! Я заверну в бумагу
(заворачивает)…
Андрей Иваныч, так иди,
Чтоб не отняли! Понял, дядя?
Чтоб не прочли, на морду глядя,
Что ты запретное несёшь…
(Соколов машет рукой):
— Эх, пропадаю ни за грош!
(Уходит)
Монго один:
— Такую хитрость мы с Мишелем
В романе некогда прочли,
А вот теперь на самом деле
Черты романа обрели
Сегодняшние наши планы…
Тюремщики — они болваны,
И вряд ли кто читал из них
Роман французский или стих…
Но…(крестится) пронеси Господь нас!
Входит Соколов:
— Взяли!
Да вот ещё вчерашний хлеб
Мне недоеденный отдали…
Монго:
— Сюда его!
(Разворачивает мятую бумагу)
Мишель окреп,
Коль твой обед недоедает…
Соколов:
— Чем он питается, Бог знает?
Монго:
— А вот, гляди!
(Показывает исписанный лист)
Коль ты поэт,
Стихи дороже, чем обед!
(Читает стихотворение Лермонтова «Желание»):
— «Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня…
Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжёлая с замком,
Черноокая далёко,
В пышном тереме своём…
…Только слышно: за дверями
Звучно-мерными шагами
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой».
(Соколову)
… Ну, старина, теперь ты понял,
Какую службу сослужил?
Враг не сломил его, не донял,
Твой барин тот же, что и был!
Соколов
— Поцеловал, припомнив детство,
И не велел он мне грустить:
«Тюрьма — надёжнейшее средство,
Чтоб в одиночестве творить».
Ещё сказал, что для науки
Полезно знать: тюрьма от скуки
Излечивает так легко!
И показал своё стило:
То спичку, утаив от стражи,
Макает в смесь вина и сажи***…
Короче: сам не унывал,
Лишь за Раевского страдал.
Монго
— Ну, ничего. Ему помогут,
А ты, дружок, сбирай в дорогу
Поклажу барина: его
Сошлют на юг скорей всего.
Но Петербург не забывает:
Пока Лермонт в тюрьме страдает,
Вершит цензурный комитет
И разрешает выход в свет
Мишелево «Бородино» —
Таким, как Бенкендорф, назло!
Соколов, припоминая:
— «Скажи-ка дядя, ведь недаром?»
Монго подхватывает:
— «Москва, спалённая пожаром,
Французу отдана?»
Соколов:
— «Ведь были схватки боевые?»
Монго:
— «Да, говорят, ещё какие,
Недаром помнит вся Россия…»
Оба — воодушевлённо:
— «Про день Бородина!!!»
Занавес.
*Губернский секретарь С. А. Раевский принял самое деятельное участие в распространении стихотворения Лермонтова «Смерть поэта», за что был заключён под стражу и сослан в Олонецкую губернию.
**Миллион друзей… По воспоминаниям И. И. Панаева, «Стихи Лермонтова на смерть поэта переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми».
***Как утверждал А. П. Шан-Гирей, под арестом к Лермонтову пускали только камердинера, носившего ему обед. «Хлеб завертывали в серую бумагу, и на этих клочках с помощью вина, печной сажи и спички поэт написал несколько превосходных пьес»…
СЦЕНА 10
С.-Петербург, 1840-й, зима. В зале трюмо.
Елизавета Алексеевна ждёт внука у окна:
— Ах, Петербург! Какая прелесть!
Как благолепен град Петра!
Снегов февральских тихий шелест,
И величавая Нева,
И в белой дымке над тобой
Исаакий с гордой головой!..
С небес благую новость слышу:
Сегодня Мишеньку увижу!
Пустое время для меня,
Когда уж нет его два дня!
(Подходит к зеркалу):
Мне 60… к чему кокетство?
Жизнь не бросает ничего.
Как быстро пролетело детство
Родного внука моего!
Ещё вчера так было шумно —
Весь дом в прислуге и друзьях,
Потом в волнении безумном:
Москва, учёба… На часах
Стоит мой мальчик, юнкер мой...
С коня низвергнулся ногой…
Забот немеркнущий букет,
Когда «бойцу» 16 лет.
Но вот уже указом царским
Переведён в гвардейский полк.
О, как хорош мундир гусарский —
Бобровый ментик, яркий шёлк!..
…Однако вертопрах французский,
С трудом владеющий по-русски,
Зимою Пушкина убил,
Внук стих опасный сочинил,
И началось! Мишель в темнице,
У бабки с глаз нейдёт слеза,
Давно знакомые мне лица
Отводят сумрачно глаза…
Ах, сколько было писем скорбных!
Великий Князь молил царя!*
Как много жаждущих придворных
Всё обещали... Только зря:
Мой милый поражён в приказе
И снова, снова на Кавказе
(На этот раз уж без меня),
А там стреляют, там Чечня!
Но, слава Богу, не убитый,
Он вновь в столице, снова здесь!
Во всех домах друзьям открытый,
А их, восторженных, не счесть.
Его поэмы нарасхвате,
На днях роман выходит кстати,
Все хвалят внука моего,
Все домогаются его,
А мне, ей-богу, неспокойно:
Любовь толпы
страшней, чем войны!
А дамы, дамы… сколько ж их
Возле гусаров молодых!
Лишь отвернись, как женят внука,
И снова, снова с ним разлука?!
Входит Монго:
— Позвольте, тётушка?
Она:
— Позволю.
А где Мишель?.. Вы были с ним?
Он:
— Он задержался… поневоле…
(Пауза). Она:
— Алёшка!.. Прут необходим,
Чтоб продолжать с тобой беседу!
Скажи: вернётся он к обеду?
— Боюсь я, тётушка, что нет.
(Со значением.)
Без нас… вам подадут обед.
Она:
— О, Боже! Что опять случилось?!
Я вижу: нет в тебе лица!
Что, говори, переменилось?
Он жив?!!
Он:
— Убейте подлеца:
Хотел смолчать... Лишь ранен, в руку…
Французу дерзкому науку
Он преподал — и проучил!
Она:
— Ты был там?!
Он:
— Секундантом был.
Открыть подробности не смея,
Скажу: он честь не замарал,
На пулю дерзкую злодея
Свою на сторону послал!
Она:
— Да кто ж он — чья вина была?
Он:
— Месье Барант, сынок посла…
На ту дуэль ещё немало
Досужих сплетен нанесут,
Но честь России — вот начало,
Дантес и Пушкин — тоже тут.
Она:
— Увы! Дантес нанёс урон
Не меньший, чем Наполеон:
Война войною, нету слова,
Москву восстановили снова,
Но кто нам Пушкина вернёт?!
(Со страхом)
А вас, мой милый… Что вас ждёт?
Что вам грозит на этот раз?
Он (беспечно):
— Как прежде, видно: на Кавказ.
Туда шлют «новых декабристов» —
И забияк, и скандалистов…
Она:
— Ты будешь вместе с ним, Алёша?
Он:
— Везде! Ведь я его Монго
И Пятница для Крузо — тоже.
Хотя, признаюсь, нелегко
С Мишелем совладать порою:
Ведь он, под стать его «Герою»,
Повсюду лезет на рожон,
Повсюду правды ищет он!
Она:
— Храни, храни его, мой милый!
Весь свет мой, всё блаженство в нём!**
И никого уж до могилы
Ты в сердце не найдёшь моём!
(Мелодия романса «Как небеса твой взор блистает»)
Занавес
*Великий Князь Михаил Павлович, получив слёзное письмо Арсеньевой, просил своего венценосного брата смягчить наказание юному Лермонтову, но безуспешно.
**Подлинные слова Елизаветы Алексеевны из письма княгине Черкасской.
СЦЕНА 11
Май 1841 года, Тарханы.
Андрей Соколов один.
— Ну вот прошла и посевная,
Готовят косы мужики…
А я сижу себе, не зная,
Что делать дальше… Не с руки
Без крепкого мужского дела:
К работе просится и тело,
И голова…
Мой барин мог
Дела найти… Мы без дорог
Не обходились, это точно:
Сегодня здесь, а завтра вновь —
— Эй, запрягай!
Кипит ли кровь
Или дела приспели срочно,
Но чаще мы носились вскачь —
В одну столицу и другую,
И даже из Тархан, хоть плач,
Мы в сторону неслись иную…
Но скажет вдруг:
— Остановись!
Мы встанем, барин обернётся,
Велит нести холсты и кисть
И тут же рисовать возьмётся —
Да так, что глаз не отвести!..
Входит Елизавета Алексеевна:
— Ты всё грустишь, Андрей Иваныч?
Он:
— Что ж делать, барыня? Прости,
Но я привык к тому, что на ночь
Всегда мой юный господин
Велел исполнить то иль это:
Почистил бурку или вин
Чтобы припас ему к обеду…
А нынче — что ж?..
Она:
— Страдаешь ты?
Он:
— Почто он не меня взял в горы?!!
Она:
— Ведь ты боишься высоты?
А молодые — они споры!*
Он:
— Эх, барыня! Боюсь ли я?..
Боюсь!.. Но нет, не за себя —
За барчука боюсь всем телом!
Я упаду — большое дело?..
А он — велик не по годам!
Россия плакать будет долго!!
Она:
— Не сглазь, нечистый!.. Я те дам!!!
…Что говорить с тобой без толка?
Вели-ка лучше запрягать:
Поеду я в Середниково…**
Он:
— Карету?..
Она:
— Нет, вели подать
Каляску: лето всходит снова.
(Музыка романса «Всадник»)
Занавес
*В апреле 1841 года, уезжая на Кавказ, Лермонтов взял своим камердинером Ивана Соколова, 1816 г.р., а кучером — Ивана Вертюкова, 1820 г.р. Отсюда и язвительное замечание барыни: «Молодые — они споры!». Самому Андрею Соколову в тот год уже 46…
**Середниково — подмосковная усадьба Столыпиных, в которой часто останавливались Елизавета Алексеевна с внуком.
СЦЕНА 12
Июнь 1841, Середниково.
Елизавета Алексеевна одна:
— Какая прелесть Подмосковье!
Начало лета, всё кругом
Здесь дышит счастьем и любовью:
И лес, и старый барский дом!
Повсюду — русские приметы:
Здесь ели в малахит одеты,
Берёза — в светлый сарафан…
Здесь «Чёртов мост»*, знакомый нам…
Гостей встречают здесь, как прежде,
Все в лёгкой солнечной одежде,
Все здесь Столыпины вокруг —
И гости, гости!..
Только внук
Сегодня от меня далече…
О, как душа болит о встрече!
Как рвётся сердце на Кавказ!!!
(Слышен топот копыт)
Вновь гости… Кто на этот раз?..
Да это юная соседка!**
Она бывала здесь нередко,
Моложе внука лет на пять
И влюблена в него, похоже,
А он, мне говорили, тоже…
Что хочет мне она сказать?
(Интригующе)
…Решится, нет ли — о любви?
Входит Наталья:
— О, как я рада вам душевно,
Елизавета Алексевна!
Елизавета:
— Я тоже рада, Натали…
Как добрались вы?
Наталья:
— Превосходно!
Елизавета:
— Какая шляпка!
Наталья:
— Это модно. (С улыбкой):
Ваш внук — законодатель мод!
Елизавета:
— Мой внук?!..
Наталья:
— Ну да, его «Печорин»,
Его прелестная «Княжна»…
Мы все, сойдясь, сегодня спорим:
Оденет или нет она
То, что предложат костюмеры…
Ваш внук — он знает чувство меры!
Елизавета:
— Девицы — взбалмошный народ!
Наталья:
— Но все «Героя…» понимают,
Наперебой его читают,
И каждой вольно помечтать:
Его «Княжною Мери» стать!
Елизавета:
— Вы, Натали, сказали «вольно»?..
Наталья:
— Мечтают — этого довольно,
Поскольку знает лишь одна,
С кого срисована «Княжна».
Елизавета:
— С кого же?..
Наталья:
— Я, мадам, не в праве…
Секрет касается двоих…
Елизавета:
— Ну будет, будет! Молодых
Твои секреты души травят,
А мне, старухе, всё одно…
Наталья:
— Мы с вашим внуком уж давно,
Не с детства ли?, друг друга знаем
И с полуслова понимаем,
И Николя, мой старший брат,
Его дружок с военной школы…
Елизавета:
— Я знаю всё это подряд!
Теряем время поневоле.
Я помню даже, как Мишель
Упал с коня, сломавши ногу;***
Твой брат, пришедши на подмогу,
Стерёг в ночи его постель...
Наталья:
— Всё это так, мадам… Не скрою,
Он почитал меня сестрою,
Когда была совсем дитя,
Со мною говорил шутя…
Но мне уж сделалось семнадцать,
Всё меньше стал Мишель смеяться,
Всё чаще выбирал меня
Своей наперсницей в беседах…
Он мне — не первой ли? — поведал
О «Мери», о «Грушницком»… Да,
Его я замысел тогда
Узнала первой!.. Но при этом
(А дело было здесь же, летом)
С меня не отводил он глаз.
В жемчужном платье, шляпке «Фея»,
В косынке шёлковой на шее
Была одета я в тот час…
…Прошло два года и в журнале
Мы все с восторгом прочитали
Его «Героя…»… Я дошла
До той главы, где «Лиговские» —
И в «Мери», вдруг, черты родные
Узнала!..
(Смущённо опускает глаза)
Елизавета:
— Вон, куда свела!..
Да что же Мишка?..
Наталья:
— Он признался…
Елизавета (строго):
— В любви тебе не объяснялся?!..
Молчишь?!!..
(Пауза)
Боялась прежде я,
Что обведут красотки, женят,
Мою любовь на вашу сменят,
А без него умру ведь я!
(плачет)
Но 27 уж будет нынче…
Как ни крути, пришла пора!
Я об одном молю: Всевышний,
Не уводи его с двора!
Мои Тарханы — чем ни место
Творить, плодиться?.. Хоть сейчас
Готова к свадьбе — чтоб невеста
Его не увезла от нас!
О, как хочу понянчить снова —
Теперь уж правнуков своих!
Всё это жизнь. Её основа.
Живое семя — из двоих!
(Романс «Как небеса, твой взор блистают»)
Занавес.
* «Чёртов мост» — изумительный по архитектуре каменный мост через ручей в парке Середниково.
** Соседка… Имение Мартыновых в Подмосковье (Знаменско-Иевлево) находилось близ Середниково.
*** Упал с коня… В ноябре 1832 в манеже Лермонтов до кости повредил ногу и был отправлен в госпиталь. По воспоминаниям лекаря, юнкер Николай Мартынов сторожил больного по ночам.
СЦЕНА 13
Пятигорск, 16 июля 1841 года. Ночь, затем рассвет.
Монго один возле открытого окна:
— Всё смолкло в мире, всё уснуло,
На небе смена караула,
И, вместо тучи грозовой,
Луна блестит над головой.
Уже ни ветра нет, ни грома…
…Такое тоже мне знакомо:
Вдруг налетят из-за скалы
Лихие горцы, выстрел грянет,
Свинец бойца смертельно ранит,
Завесит порохом стволы,
Звенит булат, трепещут кони,
И злобный крик, и тяжкий стон,
Потом раздастся звук погони
И вот уже всё дальше он…
В ущелье, где тропа крутая,
Стучат копыта, замирая,
Ещё вдогонку грянет гром
В беспечном небе голубом,
И всё исчезло, всё пропало,
Как будто не было вовек,
Лишь кровь строит кусок металла —
То умирает человек…
Вот так вчера из горной кручи
Напал на город грозный шквал:
С Бештау вниз скатились тучи,
И яркой молнии кинжал
Пронзил насквозь их; ливень хлынул,
На светлый город тьму надвинул,
Гремел, не умолкая, гром,
Потоки пенились кругом…
Но так же быстро всё пропало.
Гроза ушла… Погрохотало
Ещё на краешке земли,
Подкумок клокотал вдали,
Вдруг ставший грозным, словно Терек,
И заливая пеной берег,
Ручьи бежали между скал…
Но город снова прежним стал —
Таким, как крепость после боя.
…Вот только нет в живых героя!
Но крепости не привыкать
Своих защитников терять.
…Встаёт рассвет уже… О, Боже!
Из бед досталась мне, похоже,
Страшнее всех (где силы взять?) —
Письмо Арсеньевой писать!
Уж лучше б сорок раз в сраженье,
Уж лучше бы в изнеможенье
Идти походом боевым,
Чем быть мне вестником таким.
(Берёт перо и бумагу)
Но делать нечего… Я ближе.
Других посланников не вижу,
Кто с первых слов бы не убил
Его бабулю… (крестится Богу)
Дай мне сил!
(Пишет)
«Мы были, тётушка, не раз
С ним вместе в битвах за Кавказ…
Как часто пули там летали!
Те дни мы адом называли,
Но в Пятигорске, здесь, в раю…
(С мистическим удивлением)
Ваш внук — он чуял смерть свою!!!
…Вы помните ли грот Дианы?*..
Мишель давал на днях пикник,
И все слегка мы были пьяны,
Когда он мне к плечу приник
И прошептал: «Вдруг мысль закралась,
Что мне недолго жить осталось…»
Его я переубеждал:
«Ты молод, брат, какой финал?!
С Чечнёй мы тоже примирились,
Ещё не скоро под ружьё,
С чего предчувствие твоё?
Шальные мысли появились
Откуда вдруг?!»… Он глубоко
Вздохнул — и вылил прочь клико!
Назавтра звали нас на вечер
К мадам Верзилиным, а там
Играл рояль, горели свечи…
Флирт разгорелся из-за дам…
И кто уж первый, я не знаю,
А оттого предполагаю,
Что вызов получил Мишель…
Он отдал дань Железным водам**
И, возвращаясь, мимоходом,
Шутя... заехал на дуэль!
Природа вдруг рассвирепела,
Из низких туч гроза гремела,
И, благородный, как виконт,
На воздух выстрелил Лермонт!
(Пауза)
Не смею я писать Вам дальше...
Противник, сын вражды и фальши,
Всё колебался и бледнел,
И секундант прервать хотел
Ту затянувшуюся муку…
Но грянул гром! и выстрел!..
«В руку?» —
Вскричал в тоске один из нас,
Мы подбежали, но из глаз
Уже сознанье убегало…
Противник превзошёл себя:
Стрелок до нынешнего дня
Не самый меткий, но попала
Здесь пуля в сердце…
…Видит Бог,
Я всё вам выложил, как мог.
И только порученье ваше
Беречь его от силы вражьей
Не в силах был исполнить я:
Какой же враг?! Они — друзья!!! ***
Мир изменился, безусловно,
Когда ваш давний школьный друг
Вам в сердце метит хладнокровно…
Всё перепуталось вокруг!
Но я любил Мишеля свято,
Любил как друга и как брата,
Поэта — более всего!
Я верю: будут знать его
Не меньше Пушкина, быть может,
Наш род он славой преумножит,
И нам не превратиться в дым,
Поскольку жили рядом с ним!»
(Звучит романс «Всадник»)
Занавес
*По свидетельству очевидцев, 8 июля 1841 года на пикнике в гроте Дианы Лермонтов говорил друзьям о предчувствии скорой смерти.
** 14-15 июля Поэт провёл в Железноводске и Шотландке, а откуда поехал на дуэль.
*** Н. С. Мартынов учился с Лермонтовым в Школе юнкеров, они вместе участвовали в экспедиции генерала Галафеева и вообще считались добрыми друзьями.
СЦЕНА 14
СПБ, лето 1841 года. Вечер.
Елизавета Алексеевна в глубоком трауре, постаревшая и совсем седая, молится Богу:
— Позволь, Господь, уйти в могилу!
На этом свете нет мне силы,
Вся жизнь моя оборвалась!
(Смотрит письмо Манго)
Из Пятигорска донеслась
Весть страшная, нельзя поверить,
Нельзя от ней захлопнуть двери,
Чтобы не слышать и не знать,
Не задыхаться, не страдать!!!
И первый раз я возроптала:
«Ужели для одной судьбы
Всего, что мне досталось, мало?!.
Ужели прежние гробы —
Не тот на сердце груз свинцовый,
Что им понадобился новый,
Ужель чугунная плита
Всё для страдания не та?!..
Скажи, скажи мне, Боже правый:
За что же, на свою беду,
В твоих покоях величавых
Упокоенья не найду?
За что, за что же ты меня
Не взял до нынешнего дня?!
Лежала б я в гробу холодном,
От вести злой навек свободном,
И не коснулась бы она
Моих ушей…
(Спохватившись)
Прости мне, Боже!
Все эти мысли сатана
Внушает в голову, похоже.
(В ярости)
О, нет! Я жить ещё хочу,
Чтоб выбрать кару палачу!!!
Молиться буду нощно, денно,
Чтобы на лбу его нетленно
Горело имя: «Я палач!»,
Чтоб всякий русский в страхе, вскачь
Бежал от этого злодея!!!
(Пауза)
Ещё хочу внучка привезть
В Тарханы… Вечно зеленея,
Шурша листвой благую весть,
Пусть дуб склоняется над ним,
Как над живым!
Как над живым!!!
(Мелодия романса «Зови надежду сновиденьем»
Занавес
СЦЕНА 15
Август 1841, Середниково
Наталья Мартынова в глубокой печали:
О, Боже мой! За что мне это?
Почти шекспировский сюжет!
Убит Ромео, а Джульетта —
Его вдова во цвете лет?!..
Но Капулетти и Монтекки —
Два клана вражеские, да!
А мы, Мартыновы, вовеки
Не враждовали никогда
С соседями… Служили честно —
Петру и дочери его,
И в ополченьи, как известно,
Мартынов был душой его.*
Что ж приключилось на Кавказе?
Всегда дружили… Что ж тогда?
В одну минуту — грубо, разом
На две семьи пришла беда!
Убит Мишель — но кто убийца?
Мой брат?!.. Несчастный Николя?!!
Такого не представишь в лицах…
С рожденья видела Земля
Таких друзей не слишком много…
Одна судьба, одна дорога
Вели по жизни, и не раз
Сводил в бою седой Кавказ…
Ужели женщина причиной?!
Я знаю, знаю, что мужчиной
В пылу овладевает страсть,
И может друг от пули пасть,
Как от Онегина пал Ленский…
Но здесь вопрос решился женский:
Соперничать — жених и брат —
Из-за меня никак не могут,
А доказательств очень много,
Что Лермонтов любил меня!
Вдвойне, вдвойне страдаю я,
Не зная, кто же виноват…
Один в гробу, другой в темнице…
А выйдет, чем же объяснится
Он за крушение надежд
своей сестры?..
А, может, боле?
Россия спросит!
Поневоле
Она осталась без мечты
О новых драмах и романах,
Стихах волшебных и чеканных,
Что от Мишеля ждали мы!..
(Музыка романса «Зови надежду сновиденьем»)
Занавес.
*Один из этого славного рода — А.С. Мартынов — был казначеем Пензенского ополчения 1812-1814 годов.
СЦЕНА 16
Тарханы. Февраль 1842 года, вечер.
Андрей Соколов:
— Вчера в томленье и печали
В Тарханах Масляну встречали:
Когда у всех одна беда,
Какие праздники тогда?!
А как гуляли той порой,
Когда мой барин был живой!
С утра закладывали сани
И мчались белыми снегами
Туда, где пиршества столы,
Где фортепьяны и балы…
Назавтра с радостью приветной
Мы ждём визит к себе ответный,
И всюду первым — наш Мишель.
Его с восторгом принимают,
Стихам божественным внимают…
…Под утро я стелил постель!
Ну до чего же славно дома,
Где всё вам близко и знакомо!
В отставку выйти — лучше нет,
Хотя бы и в расцвете лет.
(С глубоким вздохом)
От барина не раз я слышал,
Что срок его армейский вышел.
Не раз отметившись в бою,
Не запятнавши честь свою,
Теперь уж он готов по праву
Был воевать почёт и славу
На новом, мирном рубеже —
На поле книжном!
Там уже
Он потрудился так изрядно,
Что я не раз слыхал приватно,
Мол, не поручик для своих —
Давно фельдмаршал он средь них!
Так в штаб не носят донесенья,
Как доставлял я в барский дом
Ту почту, что в мешке большом
Накапливалась с воскресенья.
При мне он весело вскрывал
И краской пахнущий журнал,
И гранки повести иной,
И писем, писем тёплый рой!
О, как бы мне хотелось тоже
Всё это счастье преумножить
И у писателя служить!
Ему — бессмертное творить,
а мне беречь его, как око!
(Вздохнув)
Увы, ушёл поэт до срока
Лишь потому, что в этот раз
Не взял с собою на Кавказ
Он Дядьку верного… Быть может,
Я помирил бы двух врагов,
Как в детстве юных драчунов
Не раз, не раз мирил я тоже?
Увы, он взял двух молодых
И понадеялся на них,
А в молодых ли много проку?..
Увы, и Ванька Вертюков,
И Ванька — тоже — Соколов
Не ведали, когда до сроку
Коней, где надо, придержать,
А где хозяину подать
Совет житейский между делом,
Где приглядеть за барским телом…
Всё это может знать лишь тот,
Кто с малых лет его ведёт
По жизни… Бабушка да я —
Вот лучшие его друзья!
Входит Елизавета Алексеевна:
— Один, Андрей? Запри-ка двери,
Поговорим мы тет-а-тет.
(Скидывает ему на руки мокрый салоп).
Я из Чембара… Можно ль верить
Или ещё покуда нет,
Но получила из столицы
Записку… Нужные нам лица
Намедни снова во дворце,
И что-то видели в лице,
Уже не гневное, как прежде…
Племянник мой в большой надежде:*
Прошло всё то, что было встарь:
Не гневается Государь!
Соколов кланяется иконе:
— О, Господи, ужель поможешь?..
И церковь новую тебе,
И рядом склеп фамильный тоже —
Внучку родному…
Она (тычет пальцем в грудь):
— И себе!!!.
Меня положишь рядом с внуком,
С Марией, с Михаилом… Да,
Мы вчетвером, любя друг друга,
Войдём в День Страшного Суда
В Палаты Бога!..
(В горячей молитве) А уж мы ли
Прощения не заслужили
За верную любовь свою?!
Соколов (в сторону):
— И я, и я тебя люблю,
Богиня!.. Скоро тридцать лет,
Как дал я сам себе обет
Не говорить о том ни слова…
Она:
— Ты что-то шепчешь?
Он:
— Что ж такого?
Мне тоже есть о чём сказать
В молитвах к Господу…
Она:
— Покуда
Молись, чтобы случилось чуду,
Чтоб Царь одобрил бы послать
Мою подводу за Мишелем!..
Недавно видела я сон:
Там, в Пятигорске, диким хмелем
Зарос его могильный склон.
Никто его не навещает!..
О, нет! На родине своей,
Где каждый куст Мишеля знает
И помнит каждый соловей,
Его придут проведать люди!..
Андрей, готовься в дальний путь!
С тобой Иваны, старшим будешь,
А груз тяжёл, не позабудь!
Чтоб мягким путь его был новый,
В свинец оденешь гроб сосновый,
Чтоб в небе не рвалась душа,
Поедешь шагом, не спеша!
Уже стара я и себе
Поездку не могу позволить…
Как прежде, внука будешь холить!
А я… дам вольную тебе!**
(Музыка из романса на усмотрение режиссёра)
Занавес
*Алексей Григорьевич Столыпин, штаб-ротмистр лейб-гвардии Гусарского полка, был тем племянником Арсеньевой, на которого легли главные хлопоты по разрешению на перезахоронение Поэта.
** В 1843-м Андрей Иванович Соколов получил вольную и до конца дней своих, до 80 лет, жил в отдельном флигеле господской усадьбы. Умер через 30 лет после своей любимой Барыни.
СЦЕНА 17
Пятигорск, апрель 1842 года, Эльбрус.
Наталья:
Примета в Пятигорске есть:
Когда на вас с утра
Глядит Эльбрус — благая весть,
А нет — не жди добра!
Весь город в зелени садов,
Цветы на всякий вкус!
А с вышины в сиянье льдов
Глядит на них Эльбрус.
Когда то здесь, уже давно,
Творил один поэт.
Эльбрус глядел ему в окно
И улыбался дед.
Июльский тёплый светлый день
Беды не предвещал,
Но в небе пробежала тень,
И в ней Эльбрус пропал.
Молчал, насупившись, Машук
Под тучей грозовой,
И грянул гром! И всё вокруг
Укрылось пеленой.
А поутру, как тяжкий груз,
Как сон, ушла гроза.
На Пятигорск глядел Эльбрус,
Холодный, слеза…
…Пришла весна, забрезжил вновь
Кладбищенский рассвет,
Далёкой Родины любовь
Не умирала, нет!
Могильщик хмуро в руки взял
Свой заступ: первый раз
Вдруг самовольно отдавал
Свои дары Кавказ
Мрачнела горная гряда:
Её, казалось, внук,
Поэт покинул навсегда
Неласковый Машук.
На север тронул странный груз —
Тяжёл, свинцов, уныл…
Глядел, глядел вослед Эльбрус,
Пока хватало сил…
Сияла вешняя вода,
И гор печальный свет,
С седым Эльбрусом навсегда
Прощался наш Поэт.
(Романс «В горах»)
Занавес
СЦЕНА 18
Пятигорск — Тарханы, апрель 1842 года.
Андрей Соколов:
Нависли низкие туманы
Над белопенною Кумой,
С Кавказа в милые Тарханы
Везут хозяина домой.
Скрипит натружено телега:
И путь далёк, и груз тяжёл,
Освободившийся от снега,
Зазеленел широкий дол…
Ах, если бы в такую пору
На вороном своём коне!
Какую дал бы он им фору
В чеченском стареньком седле!
Каким бы вихрем он ворвался
В Апалиху*, в семью друзей,
Со всеми бы расцеловался
По-деревенски, без затей,
И снова, снова ногу в стремя —
Неси в Тарханы, верный конь!
Вы в бой летели, было время,
Повсюду полыхал огонь,
Вертелся чёртом друг военный,
И пули не задели нас,
А нынче, гордый, но смиренный
Колено преклони в тот час,
Когда бабуля, видя внука,
Из дома выйдет не спеша…
Какая долгая разлука,
Как надрывается душа!
Нависли низкие туманы
Над Милорайкою-рекой,**
С Кавказа в милые Тарханы
Свезли хозяина домой,
И в день апрельский, в церкви новой,***
На Родине отпели чтоб,
Поставили простой, свинцовый,
Непреподъёмно тяжкий гроб.
(Романс «Всадник»)
*Апалиха — имение Шан-Гиреев в нескольких верстах от Тархан
**Милорайка — река в Тарханах.
*** Храм Михаила-Архистратига был возведён на деньги Арсеньевой в память о муже в 1830-е годы.
ЭПИЛОГ
Седая повесть прежних дней…
Зачем мы вспомнили о ней?
Что есть такого в этом свете,
Чего не знают наши дети?..
И уж совсем не для того,
Чтоб проповедовать и спорить…
Любовь! Вот тайный смысл всего.
Любовь и смерть, любовь и горе —
Всё в море чувств переплелось!
Всепобеждающая сила
Порой сильнее, чем могила,
И твёрже, чем земная ось!
(Музыка из романса.)
ЗАНАВЕС
ДЕЙСТВУЮШИЕ ЛИЦА (дополнительные сведению)
МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ АРСЕНЬЕВ — дедушка Поэта по материнской линии. Родился в 1768 году, был в молодости отважным офицером, дослужился до капитана лейб-гвардии Преображенского полка. В 1794 году женился на Елизавете, на её приданое (и на её имя) были куплены Тарханы. В 1795 году у них родилась дочь Мария.
Возможно, роль «примака» делала Михаила равнодушным к хозяйственным делам. Он часто отлучался из дома по делам общественным, что привело к знакомству с соседкой. Жена, похоже, стала в тягость, но развестись с ней — потерять и дочь, и усадьбу, и положение в обществе. Жена словно закована в кольчугу добродетели. Она и сама никогда не изменит любимому мужу, и ему не позволяет совесть завести от неё «лёгкую интрижку». Здесь всё всерьёз, всё на пределах срыва, и он происходит!
В ночь с 1 на 2 января 1810 года, после домашнего спектакля, в котором Михаил Васильевич играл Могильщика в трагедии Шекспира «Гамлет», он отравился. (Из воспоминаний современников: педагога Алексея Зиновьева и биографа Михаила Лонгинова).
К сожалению, детальных портретов М. В. Арсеньева не сохранилось, но есть свидетельство его супруги. Она пишет о внуке: «Нрав его и свойства совершенно Михаила Васильевича». Из этого следует, что дед — натура творческая (играет в спектакле), увлекающаяся (сам Лермонтов впервые влюбился в десять лет), склонная к порывам…
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА АРСЕНЬЕВА (1773-1845) — главное действующее лицо драмы, бабушка Поэта.
Старшая дочь предводителя пензенского дворянства Алексея Емельяновича и Марии Афанасьевной Столыпиных, она получила прекрасное домашнее образование, была глубоко верующей, имела волевой характер. Положение старшей сестры в многодетной семье сделали Елизавету негласной наставницей десяти своих младших братьев и сестёр. Те её любили и побаивались — за неподкупность третейского судьи.
Выйдя замуж и уехав в имение, она по-прежнему оставалась надёжной советницей младших. «В Тарханах у Лизы» побывали практически все её сёстры и братья, она сама поддерживала с ними тесную связь.
К мужу у Елизаветы Алексеевны отношение ровное. Она его любит, у них растёт дочь — что ещё надо для семейного счастья? Известие о «коварной соседке» приводит нравственно чистую женщину в шок. Другие в таких случаях начинают слежку, устраивают мужу и любовнице скандалы, сами изменяют, в конце концов… Но не такова старшая дочь могущественного Столыпина. Она, как человек кристально чистый, ждёт того же от супруга. Увы, он принимает слишком радикальное решение…
Оставшись вдовой в 36 лет (!), женщина весьма красивая, о чём говорит портрет начала 19 века неизвестного художника, Елизавета Алексеевна наверняка могла бы снова выйти замуж. Кто из старых холостяков не поглядывал на богатую умную вдовушку? Но… факт остаётся фактом: она осталась верна Михаилу Васильевичу до гробовой доски.
В работе над ролью Бабушки очень важно учесть массу противоречий её характера. С одной стороны, она исконная русская помещица — властная, хозяйственная, независимая в своих решениях. Она не самодур, как Салтычиха, но при необходимости может и продать несколько крестьян. Впрочем, хозяйство она ведёт грамотно, о чём говорят такие цифры: в 1817 году имение насчитывало 495 душ мужского пола, а в 1845 — уже 605.
К своей единственной дочери Арсеньева относилась как к хрупкой драгоценности. Знала, что Маша с юности больна, и ничего не могла ей запретить, но властный характер не мог не сказаться. Строго следит мать и за нравственностью, и за манерами дочери: ведь ей замуж выходить, общаться в свете, а там очень привередливо наблюдают за этикетом девиц на выданье.
У каждой матери свои взгляды на будущее дочери, и она, конечно же, хотела бы иметь богатого зятя. Кто осудит за это Елизавету Алексеевну, тем более, что дочь у неё одна? И вдруг — Юрий Петрович. Да, он красив собой, капитан, без ума любит его Машеньку, но… Имение Кропотово — это чуть более тысячи десятин земли на четверых (у Лермонтова три сестры не замужем), а Тарханы — более четырёх тысяч, да Мария Васильевна — единственная наследница! Если учесть, что шириной земельных наделов и количеством душ измерялось главное богатство помещика, то невеста была в десяток раз богаче жениха!
Всё это не могло не волновать хозяйственную тёщу, но что же делать, если молодые безумно влюблены друг в друга? Скрипя сердце, Елизавета Алексеевна благословляет дочь.
Хорошее воспитание не позволяет ей открыто помыкать зятем, но в Тарханах все знают, кто в доме хозяин. И когда Машеньке приходит время рожать, слово матери закон: «Только в Москве!» Она права, конечно: дочь слабенькая, а в деревнях лишь бабки-повитухи. То ли дело московские акушеры!
Мария рожает удачно, слава Богу, у неё мальчик, и Юрий Петрович вправе дать ребёнку имя своего отца (Пётр и Юрий, Георг, — самые распространённые мужские имена в роду Лермонтовых)… Но тёща непреклонна — только Михаил, в честь её мужа!
И совсем непримиримыми становятся их отношения спустя три года, когда Мария умирает. Это происходит 24 февраля 1817 года, а уже 5 марта Юрий Петрович уезжает в Кропотово, оставив младенца на попечение бабушки…
Сцену «битвы за внука» автор считает ключевой в драме. Казалось бы, все права — на стороне отца и, тем не менее, Елизавета Алексеевна выигрывает сражение! Унижением, подкупом, шантажом она сделала почти невозможное — оставила за собой право единолично распоряжаться любимым созданием.
Понять её можно. В короткий срок потерявшая мужа и единственную дочь, она всю нерастраченную любовь свою отдала внуку. «Он один свет очей моих, всё моё блаженство в нём», пишет она подруге — княжне Черкасской.
О том, как распорядиться своим «приобретением», Елизавета Алексеевна не задумывается ни на минуту. В роду Столыпиных, Арсеньевых и других физически здоровые подростки идут служить в армию. Это почётно, престижно и выгодно тоже. В те времена стать генералом в 30-40 лет считалось в порядке вещей. Естественно, если ты из хорошего рода, богат, образован.
Первые два фактора налицо, а на образование внука бабушка не скупится. В детские годы в Тарханах его обучает целый штат гувернёров и преподавателей, годы учёба в московском пансионе, в Школе юнкеров и подпрапорщиков северной столицы тоже обставлены ею со всей пышностью, которой требовал этикет будущего офицера…
Сказать, что она не понимала, не видела, какой незаурядный литературный талант прорастает в её внуке, трудно. Елизавета Алексеевна была весьма образованным человеком, ей льстило, когда хвалили картины, стихи, скрипичные упражнения внука… Но главным делом его жизни она считала армейскую карьеру и искренне переживала за те препоны, которые ему чинились. А их было много после стихотворения «Смерть поэта» и дуэли с Барантом. Ей, мечтавшей о генеральских эполетах внука, обидно было, что Мишель снова обнесён в звании (даже однокашник Мартынов, на год моложе, уже майор, а внук ещё только поручик), в наградах (мстительный Николай вычёркивал Лермонтова из всех представляемых ему списков)…
Вместе с тем, уже вся Россия с восторгом читает поэмы её внука, его «Героя…», поёт романсы на его стихи. Белинский называет Мишеля преемником Пушкина, сам Гоголь восхищён его прозой… Наверное, это самая большая ошибка Елизаветы Алексеевны: в то время, когда внук мечтал об отставке, о возможности целиком отдаться литературе, любящая бабушка продолжала хлопотать о его военной карьере…
Увы, и то, и другое оборвались внезапно 15 июля 1841 года на склоне Машука. Легко понять великое горе бабушки, но даже тут она умудряется выполнить непосильную, казалось бы, задачу. Мечта о том, чтобы любимый внук всегда, теперь уже навечно, был рядом, заставила энергичную женщину преодолеть все препоны, но добиться царского дозволения перевезти прах Поэта с далёкого Кавказа в родные Тарханы, потратить на это немало средств. Зато сегодня в одном склепе, Арсеньевском, покоятся все четверо: дед Михаил Васильевич, мать Мария Михайловна, внук Михаил Юрьевич и сама Елизавета Алексеевна. (А много позже, в 1974 году, рядом перезахоронен и прах отца Поэта, Юрия Петровича).
МАРИЯ МИХАЙЛОВНА (1795-1817) мать Поэта. По свидетельству очевидцев, с детства была ребёнком слабым и болезненным, «созданием хрупким и нервным, одаренным душою музыкальной». Как большинство девиц того времени, получила хорошее домашнее образование, прекрасно играла на фортепьяно.
Будучи у родственников в селе Васильевском Орловской губернии, познакомилась с небогатым помещиком Ю. П. Лермонтовым, влюбилась в него без памяти и представила его матери, как своего жениха. Мать… перечить дочери не стала. И дело, наверное, не только в болезненности Маши. Девица в целом не капризная, в этом случае она могла «встать насмерть» — характер был от матушки! И никакие доводы не могли помешать: она влюбилась первый раз и навсегда, до гробовой доски!
Увы, в 19 веке ещё не умели лечить чахотку; этот страшный недуг сжил со света мать Поэта в неполных 22 года!. «Он был дитя, когда в тесовый гроб его родную с пеньем уложили»...
Роль Марии Михайловны — одна из самых светлых в драме. В ней сочеталось лучшее от отца (натура творческая, музыкальная) и матери (несмотря на болезненность, Мария могла постоять за свою любовь).
ЮРИЙ ПЕТРОВИЧ ЛЕРМОНТОВ (1787-1831) — капитан, ополченец, небогатый помещик Тульской губернии, потомок шотландского ландскнехта Георга (Юрия) Лермонта.
Честно сражался с французами в 1812 году, был ранен, встретил Марию Михайловну и полюбил так же, как она его — один раз и на всю жизнь!
Понимал ли Юрий Петрович, что в глазах тёщи он неровня своей жене? Конечно, понимал, но что оставалось делать? Увести молодую жену в Кропотово — окончательно рассориться с хозяйкой Тархан, лишить свою жену тех многих привилегий, которые даёт богатство. Приходилось мириться и молчать.
Но уже через неделю после смерти любимой жены он не выдержал, не захотел оставаться приживалкой в имении тёщи, и велел закладывать карету.
Мог ли Юрий Лермонтов забрать с собой сына?.. Конечно, мог, и никто бы ему не помешал в этом. Но какова была бы дальнейшая судьба Мишеля? С одной стороны, бабушка готова подписать завещание на внука, а это все Тарханы, около сотни тысяч рублей! (В 1794 году она купила их у Нарышкиных за 58.000, но умелое хозяйствование практически удвоило сумму). С другой стороны — малодоходное Кропотово… Тут его Мишель — богатый молодой человек, которому все пути открыты, там — помещик средней руки, в лучшем случае такой же капитан, как отец.
И Юрий Петрович уезжает один, но с условием, что сможет навещать сына, и тот будет приезжать к отцу (такое бывало). Они переписывались, сын делился своими юношескими литературными опусами…
По существу, отец был первым, кто оценил подлинное предназначение Мишеля на Земле. В своём завещании он с большой любовью обращается к нему: «… ты одарён способностями ума, — не пренебрегай ими… Это талант, в котором ты должен будешь некогда дать ответ Богу!». А Мишелю в это время всего 16 лет… Вот какова сила отцовского предвиденья!
Роль Лермонтова-старшего в драме — одна из самых сложных. Человек красивый внешне (см. портрет 1810 года) и внутренне, чувственный, умный, Юрий Петрович — под стопой властной и богатой тёщи. Душа его рвётся между любовью к сыну и пониманием того, что у бабки ему будет лучше. К тому же, как человек тончайшей натуры, Юрий Петрович понимает и Елизавету Алексеевну: каково ей без любимого внука? Не исключено также, что отец догадывался: самому ему жить осталось недолго… Он умер от чахотки за день до того, как сыну исполнилось 17…
ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА ХАСТАТОВА (1775-1830), урождённая Столыпина — младшая сестра Елизаветы Алексеевны. В ранней молодости она вышла замуж за боевого офицера Акима Васильевича Хастатова, впоследствии генерал-майора, уехала с ним на Кавказ. После смерти мужа ей принадлежали имение в Кизляре и усадьба в Горячеводске (Пятигорске), куда дважды, в 1820 и 1825 годах, приезжали на лечение Елизавета Алексеевна с внуком.
За мужественный решительный характер Екатерину Алексеевну в семейном кругу звали «авангардной помещицей». По свидетельствам очевидцев, она очень любила Мишеля, удивлялась его ранним талантам, рассказывала племяннику истории из жизни горцев, что со временем легло в основу его поэм «Черкесы», «Кавказский пленник», «Хаджи Абрек» и др.
В драме генеральская вдова — живая весёлая натура, которая искренне рада и старшей сестре, и внуку её. Но в рассуждении о будущности Мишеля она проницательнее сестры. Узнав, что Юрий Петрович беспрепятственно навещает сына, она видит в этот угрозу будущему спокойствию Тархан: «Любовь дитя покуда тлеет…» И она права. Не умри отец так рано, Мишель-подросток мог решиться на переезд в Кропотово. Он всё больше привязывался к отцу, черпал в беседах с ним то, что не мог почерпнуть в беседах с бабкой…
Судьба распорядилась иначе…
МОНГО, АЛЕКСЕЙ АРКАДЬЕВИЧ СТОЛЫПИН (1816-1858) — двоюродный дядя и лучший друг Лермонтова, который дал ему это прозвище. Вместе они участвовали в экспедиции генерала Галафеева в Малую Чечню, проявляли немалую храбрость. Монго был секундантом Поэта на дуэли с Барантом и, по некоторым данным, его «негласным» секундантом на дуэли с Мартыновым.
В мае 1841 года родственники сняли на двоих одну мазанку под камышовой крышей в Пятигорске (ныне Домик Лермонтова) и проходили курс лечения в источниках и горячих ваннах Пятигорска, Железноводска, Кисловодска… Лермонтову-художнику принадлежит акварель «А. А. Столыпин в костюме курда» (1841 г.) — портрет друга, хранившийся в «Домике» на половине Монго…
Он был в числе людей, к которым Поэт испытывал особо тёплые чувства, считал воплощением чести, благородства и мужественной красоты. Лермонтовед С. Недумов упрекнул Монго в безразличии к памяти друга, что никак не соответствует фактам. Сразу же после дуэли Столыпин заказал художнику Шведе портрет Лермонтова на смертном одре, принимал первейшее участие в его погребении, одним из первых перевёл роман «Герой нашего времени» на французский язык в сентябре 1843 года и т.д.
Думается, что роль Монго — одна из самых романтических в драме, самых цельных. Лучший друг Поэта отважен и прям, о чём говорит его дальнейшая и, увы, тоже недолгая жизнь. Будучи за границей и узнав о Крымской войны, отставной капитан вернулся в Россию, участвовал в обороне Севастополя и вновь уехал во Флоренцию, где и умер через пару лет.
НАТАЛЬЯ СОЛОМОНОВНА МАРТЫНОВНА (1819 — ?) — сестра Н. С. Мартынова. Пожалуй, самая молодая пассия Поэта.
Московское имение Мартыновых (Знаменское-Иевлево) находилось неподалёку от Середниково, где часто в летнюю пору жили Лермонтов и его бабушка. Это давало возможность часто общаться семьями, как и зимой в Москве. Наконец, летом 1837 года Мартыновы приезжали в Пятигорск, где в это время находился Лермонтов, который бывал в семье Мартыновых почти ежедневно. Такому общению способствовала давняя дружба молодых людей, учившихся в школе юнкеров. По рассказам очевидцев, когда в ноябре 1832 года Лермонтов получил серьёзную травму в манеже (лошадь при падении разбила ему ногу до кости), Николай Мартынов даже ночью дежурил у постели больного.
По свидетельству многих, с Натальи Мартыновой Лермонтов списал портрет княжны Мери в романе «Герой нашего времени» и вообще влечение их друг к другу было таково, что многие поговаривали о предстоящем браке... (Косвенным свидетельством подобных намерений Поэта служит очередная перепалка его с другом. Мартынов, якобы, сказал: «Скорее бы ты женился, что ли… Я сделаю тебя рогоносцем!» На что Лермонтов ответил с усмешкой: «Не сумеешь!», имея в виду, что его женой будет родная сестра Мартынова).
Увы, трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта» повторилась в России 19 века на горе Машук.
В дальнейшем Н. С. Мартынова вышла замуж за иностранца — де-ла Турдонне. Дата смерти её неизвестна.
АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ СОКОЛОВ (1795-1875) — Дядька и камердинер М. Ю. Лермонтова, верный слуга и спутник его жизни с двух лет до гробовой доски.
«Дядька — приставленный для ухода и надзора за ребёнком, пестун, — говорит В. И. Даль. — У кого есть дядька, у того цело дитятко; Бог батька, Государь дядька»
Крестьянский сын, Андрей умел читать, однако. Об этом свидетельствует тот факт, что во время первого ареста Поэта в 1837 году его друг С. А. Раевский направил своё письмо Соколову лично для передачи на словах и запиской о том, что следовало говорить на дознании. Дядька носил пленному барину еду, газеты, полулегально — бумагу для новых стихов.
Человек умный, практичный, бесконечно преданный своему господину, Соколов был и его кассиром, «бесконтрольно» и строго распоряжался деньгами хозяина.
К сожалению, на Кавказ в 1841 году Лермонтов взял других слуг, помоложе — двух Иванов: Соколова 1816 г.р. и Вертюкова, 1820 г.р. Андрей Иванович Соколов не был виновен в «недосмотре за барином», но страдал от этого не меньше, поскольку любил Мишеля как сына. Зная это, Елизавета Алексеевна доверила ему возглавить тяжкий кортеж из Тархан в Пятигорск и обратно, а на следующий год и вовсе дала ему вольную.
Преданный слуга до конца дней своих жил во флигеле барского дома и являлся для лермонтоведов ценнейшим «экспонатом», поскольку прожил 80 лет.
КОММЕНТАРИИ
СЦЕНА 1. «Арсений Челебей» — старший сын Аслана Мурзы Челебея. Род Арсеньевых в России ведёт своё начало с 1389 года, когда к великому князю Дмитрию Донскому перешли на службу из Золотой Орды несколько представителей татарской знати, в том числе Аслан. Он принял православную веру и был наречён Прокопием. По легенде, сам Великий князь был его восприемником и выдал за него дочь своего ближнего человека Житова Марию, гулял на их свадьбе.
«Мне говорили, что соседка…» — по мнению большинства лермонтоведов, помещица Мансырева, жившая в селе Онучине, что в десяти верстах от Тархан, могла считаться пассией Михаила Васильевича, но прямых свидетельств их любовной связи нет.
СЦЕНА 3. «А он хорош собой, не скрою…» — среди знакомых Елизаветы Алексеевны было много героев Отечественной войны 1812 года, друзей её братьев, прославившихся в битвах при Аустерлице и Бородино. Она сама активно помогала пензенскому ополчению деньгами и вещами, считая за счастье «быть участницею в приношении для пользы Отечеству».
Оставшись вдовой в 36 лет, Елизавета могла сделать новую партию, поскольку была богата и хороша собой. Но она была очень набожна, воспитана в семье, где строго соблюдались заповеди Господни, беззаветно любила ушедшего супруга. Доказательством служит то, что она отстояла имя Михаил для своего внука, а в 1830-е годы возвела в селе Тарханы церковь Михаила Архистратига…
СЦЕНА 4. «В имении, среди ветвей»… После свадьбы супруги Лермонтовы жили в Тарханах, здесь она и почувствует биение новой жизни. Но на период родов Марию Михайловну отвезли в Москву, где условия для рожениц были гораздо лучше.
СЦЕНА 5. «Возьмите деньги, я богата»… Слухи о том, что Елизавета Алексеевна «откупилась от зятя», ходили давно. Бабушка, действительно, составила завещание в пользу внука сразу же после отъезда зятя из Тархан в Кропотово, но вексель на 25 тысяч рублей, выданный Ю. П. Лермонтову, — это «пролонгация выданного ранее заёмного письма», считает историк П. А. Вырыпаев. После смерти своего отца Поэту досталась часть Кропотова на ту же сумму, что косвенно подтверждает мнение историка.
СЦЕНА 10. «Дантес и Пушкин тоже тут». По официальной версии, дуэль Лермонтова и Баранта состоялась из-за дамы, но современники полагали, что поводом послужила смерть Пушкина от рук Дантеса... (Из воспоминаний поэтессы графини Ростопчиной, знавшей лично и Пушкина, и Лермонтова).
СЦЕНА 14. «Из Пятигорска донеслась…». Летом 1841 года Елизавета Алексеевна находилась в Петербурге, хлопотала за внука, когда получила страшное известие о роковой дуэли его с Мартыновым. По воспоминаниям очевидцев, Арсеньева постарела на глазах, сутками молилась, забывала о еде, с трудом открывала мокрые от слёз глаза.
СЦЕНА 18. «Над белопенною Кумой». Река на Северном Кавказе от Скалистого хребта до Прикаспийской низменности с притоком Подкумок в Пятигорске.
«В Апалиху, в семью друзей»… Имение Шан-Гиреев, близких друзей Арсеньевой и Лермонтова; деревенька в трёх верстах южнее Тархан, на берегу реки Милорайки.
«В церкви новой». — Церковь Михаила-Архистратига была возведена в селе Тарханы в 1830-е годы на деньги Елизаветы Алексеевны в память о муже. Но там же, в часовне Арсеньевых, в свинцовом гробу был похоронен и внук. В часовне лежат дед, бабушка, мать, сам Поэт, а рядом — его отец.
ПРОЕКТ ДЕКОРАЦИЙ:
Сцена-1: Тарханы, осень 1809 года. В декорации барского дома обязательно зеркало (трюмо), а также символ хмурой поздней осени: сухие жёлтые цветы, камыши и т.д.
Сцена-2: Тарханы, 1 января 1810 г. Новогодний праздник для взрослых: занавес сельского театра, обрамлённый мишурой.
Сцена 3: Тарханы 1813-й. Икона, два портрета: покойного Михаила Васильевича и раненого генерала. Рядом — боевая шпага, кивер, иное упоминание о войне 1812 года.
Сцена-4: Москва, осень 1814 года. Дорожное колесо как символ возвращения в старую столицу.
Сцена-5. Тарханы 1817, смерть Марии Михайловны. Зеркала под траурными шторами, в комнате барыни денежный сундук.
Сцена-6. Тарханы 1820, весна. Светлые окна, на стенах мальчишеские игрушки тех лет: сабельки, ружья, барабаны.
Сцена-7. Горячеводск (Пятигорск) 1820, лето. Уголок южного сада и картина (фотоснимок) горы Эльбрус.
Сцена-8. Кропотово 1831, осень. Умирающий отец. Сухие листья, как в сцене-1, портреты павших друзей, покойной жены и особняком — юного сына.
Сцена-9. С-Петербург, 1837, зима. Казённый дом. В отдалении решётка на заснеженном окне как символ тюрьмы, застенка…
Сцена-10. С-Петербург, 1840, февраль. За светлым окном сияет Исаакий, на стене символ молодеческой доблести: скрещенные шпаги.
Сцена 11. Тарханы, май 1841 года. Изба Андрея Соколова, в углу коса, на окне весенние цветы.
Сцена 12. Середниково, июнь 1841 года. Пышное начало лета.
Сцена-13. Пятигорск, лето 1841 года, рассвет. В окно глядит Эльбрус. На стене — дуэльные пистолеты.
Сцена-14. С-Петербург, 1841, июль. Зеркала завешены чёрным крепом.
Сцена 15. Подмосковье, август, имение Мартыновых. На стене траурная рамка.
Сцена-16. Тарханы, 1842, Масленица. Блеклые чёрные шторы…
Сцена-17. Пятигорск. Апрель 1842-го. Яркое южное утро, Эльбрус.
Сцена-18. Пятигорск — Тарханы. Дорожное колесо.
(Всё это лишь пожелания художнику-оформителю, окончательное слово — за режиссёром-постановщиком спектакля).
А в т о р ы:
Кузнецов Юрий Александрович
(Юрий Арбеков), писатель;
62-96-13, 8-909-318-1776
arbekov@gmail.com
Гроссман Геннадий Адольфович — композитор; (841-2) 54-29-97.
Пятигорск — Тарханы — Пенза,
2012 год.
© Copyright: Юрий Арбеков, 2012
Свидетельство о публикации №112103001386
Свидетельство о публикации №112103001386
Рецензии