отпуская бабочку

Мы говорили. Больше чем следовало. Я много смотрел на неё, поэтому запомнил радужную оболочку глаз. Близорукость позволяет замечать больше деталей.
Подвижная диафрагма расширяла зрачок при моем приближении, поэтому я старался заглядывать в ее глаза сбоку, когда она смотрит вдаль, а лучше – в небо.
Мы слишком много разговаривали. Вернее, я много говорил, или молчал, когда разговор принимал светский характер. Ресницы прокатывали влагу и, не знаю, как это выходило, я ощущал ладонью их щекотание. На солнце она жмурилась, а потом сбрасывала морщинки, распуская брови как крылья, а я боялся прикоснуться, но готов поспорить, что кончиками пальцев всегда в точности ощущал, усилие ее мимических движений, шёлк и цветочную пыльцу ее матовой кожи. Каждая ворсинка ее ресниц кисточкой щекотала папиллярный узор на подушечках моих пальцев и для этого не нужно прикосновений. Эти ощущения родом из детства, когда ладони были меньше, а бабочки так и шныряли по лугам и между пальцев. Чешуйчатокрылые, невзрачные ночные с толстой головой.