Звезда и смерть матроса Дыбенко. Ре

 Пять.

Пролог
В зале и на сцене гаснут вce огни.

   Была ночь, и Он был одинок…
И Он увидел издалека город, обнесенный стенами, и пошел Он к тому городу.
   И, когда Он подошел близко, Он услышал в городе топот радостных ног, и смех веселящихся уст, и громкий рокот бесчисленных балалаек. И Он постучался в ворота, и некто из красноармейцев впустил Его.
   И Он увидел дом, построенный из мрамора, и впереди его прекрасные мраморные столпы. Были столпы увиты цветочными вязями, и внутри дома и перед ним горели факелы из кедра. И Он вошел в дом.
   И, когда Он прошел через палату из халцедона и через палату из яшмы и вступил в палату пиршеств, Он увидел возлежащего на ложе из морского пурпура, и волосы возлежащего были увенчаны алыми розами, и на шее у него был повязан ядовито – небесного цвета галстук с фальшивой рубиновой булавкой, и уста его рдели от вина.
   И Он пошел к нему, и коснулся его плеча, и спросил:
   - Зачем так проводишь ты время?
   И ПолиГРАФ Шариков обратился к Нему, и сквозь табачный дым узнал Его, и, отвечая, сказал:
   - Я был бродячей собакой, и благодаря тебе я поднялся… ЧТО же мне ДЕЛАТЬ нынче?
   И Он вышел из дома и шел по улицам… И вскоре Он увидел мавзолей и бесцветного старика, сидящего у входа, который плакал.
   И Он приблизился к нему, и коснулся его полысевшей головы, и спросил его:
   - О чем ты плачешь?
   И старик поднял взоры, и узнал Его, и, отвечая, сказал:
   - Я был мертв семьдесят лет, и Ты воскресил меня! Что же я могу делать, как не плакать!

        «Что за чертовщина!» – очнувшись от дремоты подумал матрос Павел Дыбенко и, сойдя с «королевской дороги», ведущей в бессознательное, зашагал по проселочной дороге в направлении Изборского ЗАМКА…


Шесть.

     Сцена освещена благодатным светом румяной Зари розоперстой Эос (Авроры). Красная косынка, кожанка, солдатские ботинки, чёрная прямая юбка чуть ниже колен, маузер в кожаной кобуре. Музыка. Хор. Your Шевчук.

Мы вечно в пути мы голодное где-то
Мы отчаянная ненадежная жизнь
За краюху безумного этого света
До последнего парень держись.

Крест на изорванной штопаной коже
Под тельняшкою рвется и пляшет душа
Я смотрю на живые и грязные рожи
Дорогие мои кореша.

Без погоды в дерьмо и кипящую воду
Вылетаем надеясь успеть до зари
Мы - недоеденная свобода
Мы – солдаты удачи судьбы звонари.

   Прибыл Павел поздно вечером. Весь Замок, каким он виделся издалека, вполне соответствовал ожиданиям матроса. Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец, а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок, можно было бы принять его за городок. Павел увидел только одну башню, то ли над жилым помещением, то ли над церковью – разобрать было нельзя. Стаи ворон кружились над башней.
   Павел шел вперед, не сводя глаз с Замка, – ничто другое его не интересовало. Но чем ближе он подходил, тем больше разочаровывал его Замок, уже казавшийся просто жалким городком, чьи домишки отличались от изб только тем, что были построены из камня, да и то штукатурка на них давно отлепилась, а каменная кладка явно крошилась. Павел снова остановился, как будто так, не на ходу, ему было легче судить о том, что он видел. Но ему помешали. За сельской церковью Красновидово, где он остановился, – в сущности, это была, скорее, часовня с пристройкой вроде амбара, где можно было вместить всех прихожан, – стояла школа. Длинный низкий дом – странное сочетание чего-то наспех сколоченного и вместе с тем древнего – стоял в «Саду расходящихся тропок», обнесенном решеткой… Оттуда как раз выходили дети с Учителем Мудрости. Этот Учитель учился этому миру (не) в здешних местах, в обычной школе штата И., а когда вырос –у своей професии автомеханика… Он уже издали заметил Павла – впрочем, никого, кроме его учеников и Павла Дыбенко, вокруг не было. Как странник, Павел поздоровался первым, к тому же у маленького учителя был весьма внушительный вид. И Учитель смотрел на него и жалел его… «Добрый день, господин учитель», – сказал Павел. Словно по команде, дети сразу замолчали, и эта внезапная тишина в ожидании его слов как-то расположила Учителя. «Рассматриваете Замок?» – спросил он мягче, чем ожидал Павел, однако таким тоном, словно он не одобрял поведения Павла. «Да, – сказал Павел – Я странник, только со вчерашнего вечера тут». – «Вам Замок не нравится?» – быстро спросил Учитель. «Как вы сказали? – переспросил Павел немного растерянно и повторил вопрос Учителя, смягчив его: – Нравится ли мне Замок? А почему вы решили, что он мне не понравится?» – «Никому из приезжих не нравится», – сказал Учитель. И Павел, чтобы не сказать лишнего, перевел разговор и спросил: «Вы, наверно, знаете Графа?» – «Нет», – ответил Учитель и хотел отойти, но Павел не уступал и повторил вопрос: «Как, вы не знаете полиГрафа?» – «Откуда мне его знать? – тихо сказал Учитель и добавил громко по-французски: – Будьте осторожней в присутствии невинных детей». Павел решил, что после этих слов ему можно спросить: «Вы разрешите как-нибудь зайти к вам, господин Учитель? Я шагаю из далека и здесь задержусь не надолго, но уже ЧУВСТВУЮ себЯ несколько РАСЩЕПЛЕННЫМ; с крестьянами у меня мало общего, и с Замком, очевидно, тоже». – «Между Замком и крестьянами особой разницы нет», – сказал УЧИТЕЛЬ. Учитель замолчал, а дети сразу загалдели. 
     Павел не мог сосредоточиться – его расстроил этот разговор. Впервые он почувствовал настоящую усталость. Дальняя дорога его совсем не утомила, он шел себе и шел, изо дня в день, спокойно, шаг за шагом. А сейчас сказывались последствия сильнейшего переутомления – и очень некстати. Его неудержимо тянуло к новым знакомствам, но каждая новая встреча усугубляла усталость. (И, тем не менее, его неодолимо влекло на поиски все новых и новых знакомств. Было ясно: даже несколько дней, проведенных здесь без пользы, навсегда отнимут у него силы для решающего поступка. И все равно — спешить никак нельзя.) Он оборвал себя и застыл с открытым ртом, уставившись куда-то мимо Учителя. Дыбенко увидел стоявшую в дверях одной из хижин необычайно красивую юную девушку. В живописном платье из тяжелого зеленого шелка, в широкой шляпе со страусовым пером, цветущая, соблазнительная и отлично это знающая, она стояла как воплощение жизненной удачи, вызывающего успеха, апломба.
– Это КоГенМор Рейснер, – поманив её, сказал Учитель.
Последовали представления, и Дыбенко заметил, что не в силах отвести глаз от девушки.

Рейснер приблизилась к Павлу Дыбенко и отозвала его в сторону.
– Павел Ефимыч, могу я поговорить с Вами?
– Конечно.
– Прежде, чем вы покинете эти края, я хочу Вам кое-что показать. Это очень важно.
– Хорошо. Что же это?
– Это легче показать, чем объяснить. Если Вы пойдёте за мной…
Она отвела его в школу и указала на плотно закрытую дверь спортивного зала.
– Вот оно.
Дыбенко сам не знал, что ожидал увидеть – всё что угодно, от могилы до какого-нибудь неведомого произведения искусства – но не увидел ровным счётом ничего необычного и сказал это. Рейснер, казалось, была огорчена.
– Должно быть, свет падает не под тем углом, – сказала она. – Ваш «Звездный путь»... Только шаг… Один единственный шаг…



Семь.

   Спортивный Зал. Полумрак. Литографии Сальвадора Дали: «Одиннадцать апостолов» («Рыцари круглого стола»). Двенадцатый стул пуст. Павел осторожно проходит через зал и садится на свободное место, сохраняя при этом достоинство своего образа в неуютных рамках литографии. Во главе круглого стола булочник, скрывающий свое истинное лицо за красными очками и пышными ницшеанскими усами. Когда изображение на литографии начинает говорить, оно загорается ядовитым психоделическим неоновым светом.

Александр ПРОХАНОВ, писатель, главный редактор газеты «ЗАВТРА»: «Я приветствую рождение здесь, в Изборске, на древней Псковской земле, нашего Изборского клуба и надеюсь, что он внесет свою лепту в осуществление новой русской Победы, нового русского Чуда». Фиолетовый свет угас…

Виталий Аверьянов, директор Института динамического консерватизма, исполнительный секретарь Изборского клуба: «За последние полгода из уст президента прозвучал целый ряд знаковых суждений, формирующих некое смысловое и информационное ПОЛЕ, на которое мы можем опираться. Атмосфера в стране меняется, во всяком случае меняется риторика, и в этой атмосфере закономерно рождается Изборский КлУБ».

Шамиль СУЛТАНОВ, президент Центра стратегических исследований "Россия - Исламский мир": «Россия вошла в 2012 системный кризис, из которого есть только один не катастрофический выход — опережающий мобилизационный проект. К сожалению, исторические примеры проведения такой модернизации в относительно спокойной исторической обстановке можно пересчитать на пальцах одной руки. Как правило, люди и институты, облеченные государственной властью, предпочитают действовать согласно известному принципу "Хотели как лучше, а получилось как всегда", и любое действие, предпринятое ими для решения какой-то проблемы, не решает этой проблемы и порождает вдобавок несколько новых проблем…Но у нас есть успешный опыт реализации такого опережающего мобилизационного проекта в 30-е-50-е годы ХХ столетия, когда наша страна выступала несомненным лидером развития всей человеческой цивилизации. Это и Победа во Второй мировой войне, и освоение мирного атома, и прорыв в космос, и формирование глобальной геополитической структуры социалистических стран, и — самое главное — создание общества социальной справедливости, которое, собственно, и позволило добиться перечисленных выше достижений при весьма ограниченных человеческих ресурсах».

    Когда перестала светиться десятая литография, наступило нервноПОраЛИТтическое молчание… Словно пулемет «Максим 1933», вышибающий из мозгов свинцовыми словами даже самое ничтожное сомнение в правильности выбранного пути, булочник начал: «Мне так кажется, что я в России не был не шесть лет, а, по крайней мере, двадцать. За это время страна помолодела. Такое впечатление, что среди старого, в окружении старого растет новое, молодое… Вот что я вижу. Молодую страну я вижу. И я за это время помолодел… ! ЧувствУеШЬ себя идущим в гору, откуда всё шире развёртывается мощная историческая картина разнообразной работы миллионов, — работы, которая быстро изменяет лицо нашей страны — её физическую географию — и так же быстро перевоспитывает людей, огромное большинство которых за 15 лет до наших дней, работая на хищников, жуликов (и воров), относилось к труду как к наказанию за грехи, жило неосмысленно, без надежд на будущее, а сейчас те же люди сами героически строят будущее своё и детей своих. Конечно, вы должны «Быть проводниками великой истины». — Каким должен быть в таком случае язык политотдельских СМИ? — Каким? Чем проще, тем лучше, товарищи. (Это вам не теорема де Моргана…) Настоящая мудрость всегда выражается очень просто, — Владимир Ильич Ленин яркое свидетельство этого. Чем проще язык, чем образнее язык, тем лучше вы будете поняты. Вы будете работать в среде людей не очень грамотных, людей, круг мышления коих всё ещё весьма узок, люди эти веками приучены мыслить по сезонам: весною, летом, осенью, а зимою можно думать «сокращённо», ибо работы мало или совсем нет. Но эти люди имеют некоторое — и немалое — преимущество пред вами: они мыслят конкретно, реалистически, в грубой зависимости от явлений природы, и они говорят между собою образным, весьма ярким и метким языком. О крестьянстве можно сказать, что оно мыслит прерывно, от случая к случаю. (Подобно Джорджу Булю), вы орудуете множеством отвлечённых философских понятий, вы люди сплошного, непрерывного мышления, вы обдумываете все явления жизни, ваш круг внимания к ней значительно шире, но язык ваш — книжный и газетный язык — труден для понимания крестьянства. Поэтому, имея дело с людьми образного языка, вы должны уметь пользоваться этим языком… Надо взять (не бейсик, а) крестьянский язык, язык образов, язык пословиц, поговорок, и этим языком бить. Я говорю «бить», как будто речь идёт о враге, но ведь вы едете на работу расширения умственного горизонта «крестьянской» массы, это — борьба, и — не лёгкая. Вам придётся иметь дело с бытовыми — социальными — предрассудками, придётся учить товарищескому отношению людей друг ко другу, бережному отношению к машинам, придётся доказывать, что в нашей стране не существует «казённого» имущества, которое можно и не беречь. Нужно рассказать умело и образно о том, сколько за десяток лет правительство дало деревне различных машин, сколько удобрения, сколько построено заводов и фабрик, обслуживающих сельское хозяйство, нужно рассказать о героизме рабочих и ещё о многом, как вы это знаете. Всё это требует предельной ясности и убедительности языка...»
    Благодаря моему таланту и вашим способностям, каждый советский человек должен знать, «что в Европе и Америке капиталисты жгут пшеницу в топках, истребляют товары, уничтожают скот, потому что наработано много, а продать некому, миллионы безработных нищенствуют, их семьи умирают с голода, а ведь всё, что уничтожается капиталистами, создали рабочие. Вот какую петлю сплёл капитализм для себя, и этой петлёй он неизбежно будет удавлен!»

– Ничего не понимаю, – осторожно произнес Дыбенко, не имея даже элементарного представления о существовании ПОЛЯ ИСКАЖЕНИЯ РЕАЛЬНОСТИ.
– Сейчас поймёте. – Голос Булочника внезапно изменился. – Вы как раз тот, кто нам нужен.
Дыбенко резко вскинул голову. В тот же миг Булочник исчез. То не была постепенная дематериализация при транспортации – он просто исчез, как исчезает голограмма, если отключить энергию. Вместе с ним пропали одиннадцать апостолов и спортивный зал. Осталась лишь голая сцена и ошеломлённые зрители. Позади послышалось шипение, и он резко обернулся, хватаясь за маузер…На него надвигалось облако белого газа… сквозь которое можно было различить странной формы входное отверстие. Ранее замаскированное как часть скалы, оно теперь беззвучно открылось. За ним оказалось нечто, напоминавшее социальный лифт, ведущий в Замок. Дыбенко успел увидеть два странных существа – ТАНДЕМ маленьких, худых, бледных гуманоидов с крупными, удлинёнными головами и в мерцающих, отливающих металлом одеждах. Один из них держал маленький цилиндр, из которого продолжала бить белая струя.

     В ту же секунду облако настигло его, и он оказался парализован – в сознании, но лишённый возможности двигать чем-либо, кроме глаз. Оба гуманоида вышли из отверстия и втащили его внутрь…

    – Браво! – донёсся откуда-то издалека восторженный крик. Гремела бурная овация. Зал поднялся, кроме левой части его, где сидели солдаты-окопники. Вот только они не встали, и тогда — справа: — Солдатам — встать! — кричали негодующие. Справа перекинулось налево, как смачный плевок, одно только слово — презрительное: — Холопы... внезапно заглушённое, будто отделённое закрывшейся дверью, и лифт, ведущий вверх, с шипением пошёл вниз… Тут сознание покинуло Дыбенко.


   ВоСЕМь! ВоСЕМь! ВоСЕМь!

     Едва придя в себя, матрос Дыбенко стремительно потянулся к маузеру, чувствуя, что какая-то губчатая поверхность мешает его движениям. Маузера на месте не оказалось. Вскочив, он огляделся, одновременно отыскивая бескозырку, бескозырки также не было; исчез и его бушлат.
     Он находился в маленьком, сверкающем чистотой помещении. Губчатая поверхность оказалась неким подобием кровати с лежащим на ней аккуратно свёрнутым металлического цвета одеялом. Маленький бесформенный бассейн наполнен бурлящей водой; тут же – сосуд для питья. Явно тюремная камера; решётка…

    Никакой решётки не было. Четвёртая стена оказалась прозрачной. Дыбенко заторопился к ней и выглянул наружу. Глазам его открылся длинный коридор с такими же прозрачными панелями; но располагались они не друг напротив друга, а в шахматном порядке, так что Дыбенко мог видеть лишь края двух ближайших камер справа и слева.

   В этот момент в коридоре показалась группа БОЛЬШЕголоВых, бледных гуманоидов, похожих на тех, что похитили Дыбенко. У шедшего впереди на шее на короткой цепи висела сверкающая подвеска, что придавало ему начальственный вид. Остановившись перед камерой Дыбенко, странные существа молча разглядывали его. Дыбенко, в свою очередь, молча разглядывал их. Все они были абсолютно лысые, и у каждого на лбу чётко виднелась вена.
   Молчание нарушил Дыбенко.
– Вы слышите меня? Моё имя – Павел Дыбенко, председатель «ЦентроБалта». У нас нет враждебных намерений. Вы понимаете меня?
    У одного из талозиан на лбу сильно запульсировала вена, и хотя Дыбенко не заметил никакого движения губ, в мозгу его зазвучал голос.
– Похоже, Магистрат, умственные способности данного вида чрезвычайно ограничены.
    Теперь запульсировала вена на лбу талозианина с подвеской.

– Ладно, телепатия, – перебил Дыбенко. – Вы можете читать мои мысли, я – ваши. Теперь – если вы только не хотите, чтобы на «Виоле» сочли мой захват враждебным действием…
– Теперь мы наблюдаем примитивную реакцию страх – угроза. Существо собирается хвалиться своей силой, вооружением своего корабля и так далее. – Заметив, что Дыбенко шагнул назад и напрягся, Магистрат добавил: – Затем, разозлившись до необходимости продемонстрировать свою физическую силу, оно бросится на прозрачную панель.
Дыбенко, услышав, что намерение его уже предвидено, хоть и не почувствовал себя глупо, но отказался от него, отчего разозлился ещё больше.
– Нет клетки, из которой нельзя выйти, и я найду способ.
– Несмотря на свою ярость, существо проявляет большую способность к адаптации, чем особи других политических партий, – продолжал Магистрат. – Скоро можно будет приступить к экспериментам.

    Дыбенко подумал, что это  могло бы значить, но было очевидно, что любые его вопросы останутся без внимания. Он заходил из угла в угол. Телепатические "голоса" продолжали звучать за спиной.
– Тысячи из нас уже исследуют его мысли, Магистрат. Мы обнаружили отличный объём памяти.
– Лучше всего прослеживается недавняя битва, в которой оно сражалось, чтобы защитить диктатуру пролетариата. Мы начнём с этого, дав ему более достойный объект для защиты.
 
И клетка исчезла.

    Он стоял один среди камней и странной растительности, которая при втором взгляде показалась смутно знакомой. Голос же, прозвучавший позади, был, несомненно, знакомым.
– Пойдём! Скорее!
Обернувшись, он увидел КоГенМор Рейснер. Она была в морской черной шинели, элегантная и красивая как всегда,  длинные волосы заплетены в косы. Крепость, вздымавшуюся за её спиной, Дыбенко тоже счёл бы средневековой, если бы не узнал её сразу. Указывая туда, девушка сказала:
– Они все ушли. Мы найдём там оружие, может, даже еду.
– Это Нарва 191(8), – медленно произнёс Дыбенко. – Я бился в этой самой крепости каких-нибудь две недели назад. Но откуда здесь ты?
   Послышался отдалённый рёв, похожий на рев 4-й немецкой танковой армии генерал-полковника Геппнера, приближающейся к Пскову и Нарве... Рейснер вздрогнула, а затем побежала к крепости. Дыбенко не двинулся с места.

Я был в камере, в клетке, вроде как в (Изборском) зоопарке. Я  и теперь там. Я всего лишь  думаю, что вижу всё это. Они, наверно, проникли в моё сознание, выудили оттуда воспоминание о каком-то месте, где я был, о чём-то, что со мной было… только её там не было.
   
     Снова послышался рёв, на этот раз ближе. Дыбенко поспешил за девушкой, нагнав её уже в воротах. В результате внезапного ураганного удара артиллерии и авиации в крепости произошли катастрофические разрушения казарм и других зданий. Много убитых в раненых. Горели каменные здания и земля. Внутренний двор крепости был завален 7,62 мм самозарядная винтовка Токарева, принятыми на вооружение РККА в 1938 году под обозначением СВТ–38 и 7,62–мм винтовками Мосина образца 1891/30, а также его вариантами — карабинами обр. 1907 и 1938 гг. Имелись и снайперские варианты винтовки. Был тут 12,7 мм крупнокалиберный пулемет Дегтярева — Шпагина обр. 1938 года — ДШК и даже искорёженный  82–мм батальонный миномет, образца 1936 или 1937 г… и груда обломков, оставшаяся после того, как Дыбенко и его «братва» ворвались в крепость… И этот звериный яростно-металический рык позади мог принадлежать лишь имперскому штурмовику, который отбился от своей группы, и теперь стремился сорвать ярость за смерть лейтенант Вильча и штурмовиков, на всех и вся, кто подвернётся под руку… Рейснер лихорадочно искала в груде обломков какое-нибудь подходящее оружие, но там не было ничего, что она могла бы хотя бы поднять.
   Рёв слышался уже в воротах. Потянув за собой Дыбенко, Рейснер кинулась за ближайший угол. Дыбенко не пытался сопротивляться – воспоминание было слишком сильным. Штурмовик, ворвавшийся во двор, был ефрейтором Гансом Тойчлером – огромный, в новой бело-черной форме, с ранцевым пехотным огнемётом «КлЯЙФ», (созданным немецким учёным Рихардом Фидлером в 1901 году). Сгорбив плечи, он настороженно оглядывался.
– Что за чушь, – чуть слышно сказал Дыбенко. – Уже две недели, как всё это…
– Тс, – в страхе прошептала Рейснер. – Ты был здесь – ты знаешь, что он сделает с нами.
– Это всего лишь дурацкая галлюцинация.
Ефрейтор снова грозно взревел, и по всей крепости прокатилось эхо. Он явно пока не заметил их.
– Не имеет значения, как  ты это называешь, – снова зашептала Рейснер. – Важно, что ты почувствуешь каждый миг. Что бы ни случилось, ты будешь чувствовать это. И я тоже.
Ганс Тойчлер медленно двинулся в их сторону. Либо действительно напуганная, либо желая заставить Дыбенко поверить в реальность происходящего, Рейснер сорвалась с места и кинулась вверх по лестнице, ведущей на зубчатую стену. Ганс заметил её тотчас; Дыбенко ничего не оставалось, как последовать за девушкой.

Стена тоже оказалась усеяна обломками оружия. Рейснер уже держала дамский браунинг. Дыбенко отыскал винтовку и два патрона. В тот миг, когда он выпрямлялся, девушка оттолкнула его. Струя огненной смеси ударила в стену в нескольких дюймах от него… Горячей волной Дыбенко сбило с ног. Боль была самой что ни на есть реальной. В сознании Дыбенко мелькнуло то, как впервые новое оружие Имперские солдаты использовали в 1915 г. в боях под Верденом и Ипром. Тогда англичане, бросая оружие, в панике бежали в тыл, без единого выстрела оставив свои позиции… Мелькнула Гатчина… Мелькнула цистерна со спиртом… Матросская вольница с нашитыми на широченные клеши перламутровыми пуговичками… Землемер 4 В. Д. Бонч-Бруевич… Землемер…

…и они снова очутились в клетке.

Теперь она была в темном платье с открытой шеей, на которой висела цепочка с подобием черного креста. Его собственные кровоподтёки и усталость бесследно исчезли – так же, как и щит. Он не сразу понял, что произошло.
– Вот и всё, – с улыбкой произнесла Рейснер.
– Зачем ты здесь? – резко спросил Дыбенко.
Она чуть заколебалась, потом опять улыбнулась.
– Чтобы исполнять все твои желания.
– Ты настоящая?
– Настолько настоящая, насколько ты этого хочешь.
– Это не ответ, – сказал Дыбенко.
– Может, они сделали меня из твоих забытых снов.
Он указал на её платье.
– И ты снилась мне  в темном платье?
– Должна же я быть во что-то одета. – Она шагнула ближе. – Или же…? Я могу быть одета так, как ты хочешь, быть такой, какой ты пожелаешь…
– Чтобы вызвать у этой "особи" реакцию? Чтобы они могли экспериментировать надо мной? Так?
– Разве нет у тебя какой-нибудь мечты, чего-нибудь такого, чего тебе давно хочется…
– Они только наблюдают за мной? – спросил Дыбенко. – Или они ещё и чувствуют  меня?
– Любая твоя мечта исполнится. Я могу стать кем и чем угодно. Любой женщиной, которую ты когда-либо представлял себе. – Она попыталась прильнуть к нему. – Ты можешь отправиться, куда пожелаешь; стать, кем пожелаешь – испытать всё, что можно испытать во вселенной. Позволь мне исполнять все твои желания.
Дыбенко задумчиво смерил её взглядом.
– Что ж, одно моё желание ты можешь исполнить, – внезапно сказал он. – Расскажи мне о них. Я могу как-то помешать им использовать мои мысли против меня? А, вижу, ты испугалась. Значит, могу?
– Не будь глупым.
– Ты права, – кивнул Дыбенко. – Поскольку ты утверждаешь, что ты всего лишь иллюзия, глупо продолжать этот разговор.
Отойдя к кровати, он растянулся на ней, не обращая больше на Рейснер никакого внимания. Не замечать её тревоги было, однако же, не так-то легко. Каким бы ни было её поручение, провалить его она не желала.
– Может, – поколебавшись, неуверенно заговорила она, – если ты спросишь у меня что-то такое, на что я смогу ответить…
Дыбенко сел на кровати.
– Насколько они могут контролировать моё сознание?
– Это не… Это… – Она замолчала. – А если я отвечу – ты выберешь какую-нибудь свою мечту и позволишь мне жить в ней рядом с тобой?
Дыбенко подумал и решил, что информация стоит риска. Он кивнул.
– Они… На самом деле они не могут заставить тебя сделать ничего такого, чего ты сам не хочешь сделать.
– И поэтому им приходится обманывать меня своими иллюзиями?
– Да. И если ты не будешь слушаться, они могут тебя наказать. Ты ещё узнаешь.
– Они наверняка раньше жили на поверхности…
– Пожалуйста, – перебила Рейснер. – Если я расскажу слишком много…
– Почему они ушли под землю? – настойчиво спросил он.
– Война, много тысяч веков назад, – торопливо произнесла она. – Те, кто остался на поверхности, перебили друг друга в лихие 90-е и едва не уничтожили свою страну. Понадобилось много сотен тысяч лет, чтобы их страна восстановилась – хотя бы до теперешнего состояния.
– И полагаю, те, кто ушёл под землю, обнаружили, что жизнь там слишком скудна, как сырьевая экономика – и поэтому сосредоточились на развитии у себя телепатических способностей.
Она кивнула.
– Но это оказалось ловушкой. Как наркотик. Как веселящий ГАЗ.  И НЕФТЬ. Когда мечты делаются важнее реальности, перестаёшь путешествовать, строить, делать вещи, забываешь даже, как ремонтировать машины, оставшиеся после твоих предков. Просто сидишь, и снова и снова переживаешь чужие жизни в телепатических записях. Или зондируешь сознание тех, кого держат в клетках – потомков живых существ, собранных ими в своё время со всего этого Сектора Советских Социалистических Республик...

– Я не смогу помочь ни тебе, ни себе, если ты дашь мне никакой возможности! – резко сказал Дыбенко. – Ты говоришь, что иллюзии стали для них наркотиком. Они забыли, как ремонтировать машины, сделанные их предками. Поэтому мы для них так важны? Чтобы создать колонию рабов, которые будут…
– Перестань, перестань! Неужели тебе всё равно, что они со мной делают?
– Совершенных тюрем не бывает, – сказал Дыбенко. – Всегда есть какой-то выход. Когда я был в своей клетке, мне показалось, что несколько минут наш сторож не мог читать мои мысли. Может, сильные эмоции, как ярость, блокируют от них наше сознание?
– Неужели ты думаешь, – рассерженно отозвалась Рейснер, – что я не пыталась?
– Должен  быть какой-то способ. Отвечай!
Её гнев превратился в слёзы.

Внезапно до Дыбенко дошло.
– То есть, у них должно быть больше одного животного каждого вида.
– Да, – сказала Рейснер, теперь уже явно напуганная. – Прошу тебя, ты обещал, если я отвечу на твои вопросы…
– Но это был уговор с тем, чего на самом деле нет. Помнишь, ты же сама говорила, что ты – иллюзия.
- Я женщина , – сказала она уже рассерженно и выпив из голубой чаши молоко, тихо добавила – Я так же реальна, как ты, и тоже революционерка. Мы как Адам и Ева. Если они могли…

Внезапно у неё вырвался крик, и она упала на пол, извиваясь от боли.
– Прошу вас! – простонала она. – Не наказывайте меня! Я стараюсь… ну, пожалуйста…
Дыбенко обернулся к Рейснер…
– Что… – И с ужасом осёкся на полуслове.
КоГенМор Рейснер менялась у него на глазах. Лицо покрылось морщинами, на нём проступил багровый шрам, тело скрючилось. И всё это время она продолжала смотреть на Дыбенко полными горечи глазами. В конце этой метаморфозы Рйснер превратилась в скрюченную, уродливую старуху.
– Вот как эта женщина выглядит на самом деле, – сказал Магистрат.
Дыбенко смотрел, не веря своим глазам. Это  была девушка-полуребёнок из села Красновидово; отважная крестьянка, сражавшаяся с ним бок о бок под Псковом и Нарвой, прекрасный товарищ, сопровождающий его в поездке во Владивосток на бронепоезде по особому приглашению командующего Тихоокеанским флотом Николаем Г. Кузнецовым…
– Это правда, – старческим голосом произнесла Рейснер, поднимая морщинистые руки. – Видишь, какая я на самом деле. Они нашли меня среди обломков Российской ИМперии, искалеченную, умирающую. О, они прекрасно подлатали меня. Всё работает нормально. Но – у них не было инструкции, как собрать меня правильно.
– Теперь ты видишь? Теперь ты понимаешь, почему я не могу бежать с тобой?
Отвернувшись, она спотыкающейся походкой побрела к лифту. Дыбенко с ужасом и жалостью смотрел ей вслед. Затем он обернулся к Магистрату, который сказал:
– Это было необходимо, чтобы уверить тебя, что её желание остаться здесь искренне.
Дыбенко взглянул на него по-новому.
– Выходит, в вас всё же есть какая-то искра порядочности. Вы вернёте ей её иллюзию красоты?
– Да. И не только это. Смотри.
Снова обернувшись, Дыбенко увидел, как юная и прекрасная Лариса Рейснер входит в лифт – вместе с ним самим.  Оба обернулись, помахали на прощание рукой – и лифт унёс их...
– У неё есть её иллюзия, – сказал Магистрат. Действительно ли его губы тронула улыбка, или Дыбенко только показалось? – А у тебя – твоя реальность. Пусть твой путь будет столь же приятен…

 
Девять.
   
ХOP МАЛЬЧИШЕК-ГАЗЕТЧИКОВ
- Газета «Правда»! Приятная весть!
- «Советская Россия»! Спешите прочесть!
- Золото  Калифорнии!
- Силиконовая долина!

   В верхней части сцены — шествие Зазывал, они в масках: техасцы, люди в балахонах и т. п. Зычные голоса с иностранным акцентом, усиленные рупором, гремят из-за сцены.

   Во время этой сцены участники Хора воздвигают Деревянный Броневик и солидный философски белый пароход «Dream» водоизмещением в шестьсот  тонн, с двигателем в двести лошадиных сил под командованием капитана ТюрКОТа, испытанного морского волка, избороздившего все океаны под всеми широтами... На корме «Дрима» был начертан девиз: «Действуй смело и верь». Напевая Морскую Песню, все впрягаются в канаты и ДИАЛЕКТИЧЕСКИ растаскивают броневик и пароход в разные стороны сцены. Мало-помалу песня затихает, становится музыкальным фоном, мелодией без слов. Часть хора поднимается на борт «Dream»-А, часть – на броневик...

    Поднимаясь на борт парохода, писатель-оппозиционер Михаил Осоргин (Ильин) говорит: «От революции пострадав, революцию не проклинаем и о ней не жалеем, мало здесь людей, которые мечтали бы о возврате прежнего. Вызывают ненависть властители, но не дело обновления России».

    Учитель собирается подняться на борт… Появляется Павел Дыбенко!
Мы остаемся, чтобы защищать добытую нами свободу! - громко говорит Дыбенко.
Учитель: «Свобода только говорит: освободитесь, избавьтесь от всякого гнета, но она не показывает вам, кто вы такие… Своеобразие, наоборот, зовет вас назад, к себе самому; оно говорит: «Приди в себя!» … Своеобразный изначально свободен». А лишенный внутреннего своеобразия человек не способен воспользоваться любой свободой:»Громко раздаются всюду крики о «свободе». Но разве чувствуют и знают, что означает дарованная, предоставленная из милости свобода? Не понимают люди всего смысла того, что всякая свобода, в сущности – самоосвобождение, то есть что я могу иметь лишь столько свободы, сколько добуду себе благодаря моему своеобразию. Что пользы овцам в том, что никто не ограничивает их свободу слова? Все равно они будут только блеять»....................