Алик, он же Александр Ревич

    АЛИК, ОН ЖЕ АЛЕКСАНДР РЕВИЧ

Его называли сначала по большей части Сашей, а потом стали звать Аликом. Может быть, повинна была в этом «Утиная охота» Вампилова, там одна героиня Верочка всех знакомых мужчин называет Аликами. Еще в «Июльском дожде» был моложавый фронтовик Алик, которого прекрасно сыграл Визбор.

  Был одновременно и очень многословен и молчалив. Долгая речь сменялась такой же протяженной паузой. Одно время часто звонил…

- Аленька, это Алик. Коты на насестах?

  Потом «ставилось» одно из двух:

- Можно я вам прочту то, что написалось этой ночью?

Или же:

- Я сейчас читал гениального поэта, вы должны непременно послушать.

  В его оценках усматривали эксцентрику. Он переоценивал ценности. Но, в отличие от подлинных эксцентриков, менявших без конца свои установки, Ревич был своих приверженностям верен.

   Символистов любил больше, чем акмеистов. Корил нас, что односторонне знаем Сельвинского, Багрицкого, Маяковского. Очень высоко ценил из младшего поколения Мощенко, Надежду Мальцеву, Леоновича, Леванского, Сэду Вермишеву.

  Повторял, что воистину великий поэт должен быть не только лириком. Помню, у него бывли строки:

   За несколько веков до телефона
   Жил Данте, жил Петрарка, жил Гомер…

  Потом исправил:

  Жил Данте, жил Виргилий, жил Гомер.

  Мол, Петрарка все-таки не подходит по масштабу. Искал, чтобы перевести, поэта эпической шкалы – и нашел. Агриппу д’Обинье.  Вообще согласен был с Пушкиным, что французский – язык антипоэтический. И именно поэтому любил переводить французов – их ум и чувства в сочетании с нашим языком… Но по-французски стал в последнее время писать. И замечательно переводил на французский Лермонтова.

  Сейчас перечитала вслух поэму «Венок», написанную в шестидесятые, то, после чего я безоговорочно включила Ревича в список лучших современных поэтов. Многие венки сонетов – не больше, чем занятные игрословы. В настоящему венке, мне кажется, магистрал  должен быть о другом, чем все, что до магистрала. У Ревича герой в основном сюжете падает от выстрела и бредит в забытьи. А в магистрале он спускается с парашютом. Поэма эта – она о том, что жизнеописание человека не будет правдой, если оставить биографию за вычетом снов и того, что с ними граничит – состояниями, в которые вводят болезнь, раны и экстаз всякого рода, возвышенный и грешный.

  Стихи его последних книг были посвящены в большинстве своем друзьям и домашним.  Он был из ростовских, донских евреев. Много теперь говорят о евреях, принявших революцию, и тех, кто сыграл в ней не лучшую роль. Но было немало евреев, взявших сторону Белого движения, особенно на Дону. Так, отец Ревича, Михаил Павлович, талантливый музыкант, учившийся вместе со Стравинским у Римского-Корсакова, стал трубачом в казачьем оркестре и получил там офицерский чин. «Вот Николая Туроверова, ярые почвенники его присвоили себе, а мы отдаем, а ведь это оружие… Разве мой отец не подписался бы под каждой строчкой Туроверова?»

  Ревич – тема неисчерпаемая. Какой ни была долгой его жизнь, все равно остается вопрос: «Как он смог столько успеть?». И непонятно было, когда он работает. Всегда он жил заботой о ком-то или увлечением кем-то. И только последние годы не был за рулем, а то куда-то летел сквозь городские огни.

  Он пришел к Богу – и приход был очень естественным. Отринул страстное, а в остальном остался тем, чем был. А стихи его всегда были о присутствии незримого в каждом мгновении жизни.