Мой главный секрет - три рассказа

Мой главный секрет

Мой главный секрет я не скрываю от других – это слишком просто, а значит –  убыточно.

Мой главный секрет я скрываю от себя самого.

Целью этих заметок является описать одно редкое состояние человека.

Почему это важно?

Я не встречал в литературе описания этого состояния, но я сам пережил его, и, опросив несколько успешных людей, узнал, что оно типично.

К слову, большинство из встреченных мной успешных людей скорее похожи на успевших или уставших.

Для советского человека в начале 90-х мир, который было уже окончательно рассыпался на отдельные фрагменты, вдруг стал собираться в новую картинку-Puzzle.

Жизнь в СССР представляла из себя одновременное стояние в нескольких важных и множестве мелких очередей.

До высшей точки карьеры и материального успеха вполне можно было достояться в очереди.

Начальник моего отдела метил в начальники управления, который уходил на пенсию через 5 лет, зам. директора уходил на пенсию через 10 лет.

Мне оставалоь вступить в компартию и спокойно ждать своей очереди.

За квартиру, машину и дачу можно было потолкаться в других очередях.

Мебель – спальный гарнитур и стенку нельзя было купить по очереди. То же касается установки квартирного телефона.

Нужны были связи. Но связи добывались в очередях.

За годы Перестройки эта логика жизни рухнула. В моей голове наступил хаос.

Перескажу анекдот о хаосе.

Председатель отстающего колхоза съездил в райцентр и, возвратившись в село, собрал актив.

Высыпав на голову колхозников два десятка нецензурных выражений, председатель попросил удалиться женщин.

Когда женщины покинули красный уголок, председатель жутким шёпотом сообщил: «А ещё в райкоме сказали, что в колхозе хаос»…

В начале 90-х деньги не имели хождения по прямому назначению.
Наряду с деньгами действовали: купоны, талоны, сахарные и прочие списки, доллары.

Цены на продукты росли еженедельно.

Я, например, произведя нехитрый расчёт, приобрёл морозильную камеру.

Она окупилась за две загрузки мясом и маслом.

Но, наученные историей Родины, мы воспринимали это как очередное Смутное Время на Руси.

Заметим, тоже – очередное.

И вдруг, повторюсь, стало очевидно, что возврата нет, что на смену очереди и блату пришло «кто платит, тот и музыку заказывает».

Но случилось это не вдруг, а в результате тяжёлого внутреннего кризиса, который я пережил.

Ключевые слова здесь: кризис и пережил.

Многие не испытали кризис, многие не пережили его, а у некоторых кризис не прошёл за двадцать лет.

У меня это заняло около трёх месяцев.

У советских очередей, будь то очередь за растворимым кофе «Pele» или очередь на квартиру, была своя этика и эстетика, своя драма и комедия.

В середине 90-х они рассыпались.

В 94-м году подошла моя очередь на квартиру, но две девятиэтажки заселили без меня.

Я понял, что нужно платить и отнёс в ЖЭУ комбината 1 миллион украинских карбованцев – такие деньги.

Эта сумма, составлявшая несколько моих годовых зарплат, с  трудом уместилась в ящик из-под цветного телевизора.
Заработал эти деньги я следующим образом.

Обходя завод, я обнаружил на складе металлолома  слегка поржавевшее, но не бывшее в эксплуатации оборудование весом около двадцати пяти тонн.

Как оно туда попало, ума не приложу – оборудование было дефицитным, как, впрочем, и всё в СССР, что могло работать.

Я договорился с начальником склада об обмене этого оборудования на двадцать пять тонн настоящего лома и поехал на завод, где шла реконструкция.

Через местный кооператив я продал на завод станки, а деньги кооператив обналичил, взяв себе и на налоги 50%.

Моя доля от сделки составила два цементных мешка карбованцев.
Я принёс их в семейное общежитие и не знал куда поставить.

Поставил в совмещённый санузел с сидячей ванной и лёг спать.
Ночью мне приснилось, что нас затопили.

Я вынес мешки в прихожую. Брал понемногу. До сих пор жалею, что не купил за полмешка кирпичный одноэтажный дом у семьи, уехавшей за рубеж.

Но это было после кризиса.

Кризис я пережил в 90-м.

Когда в порядке очереди перестали ДАВАТЬ, я почувствовал себя голым на льдине.

Я ещё не понимал новых правил, усвоенных с молоком матери, а старые правила перестали работать.

Я утратил перспективу и веру в будущее, не понимая, какими силами и средствами я могу добиваться места под солнцем.

Нужны были новые ориентиры, а я их не видел.

Если бы у меня был цеховик дядя или старший брат, они, возможно, объяснили бы мне, что вместо ДАВАТЬ теперь будут ПРОДАВАТЬ и нужны только деньги.

Но мои дядя и старший брат сами, нуждаясь в моих объяснениях, до сих пор ничего не поняли, а иногда я ловлю на себе их презрительные взгляды.

Они добросовестно стояли в советских очередях и получали своё, почему же теперь, когда перестали ДАВАТЬ, их смущают новые порядки?

Но вернёмся к моему кризису.

Сидя голым на льдине, я не понимал на какой крючок теперь ловить рыбку.

Я впал в глубокую депрессию. Я плохо спал, у меня пропал аппетит, я перестал обращать внимание на женщин.

Перемещаясь как сомнамбула, я функционировал, но эмоции покинули меня.

Я смотрел на портреты Маркса-Энгельса-Ленина, которые в те годы ещё кое-где маскировали собой проплешины на стенах и понимал, что их бороды уже ничем мне не помогут.

Именно отсутствие новых ориентиров или, если угодно Богов, повергало меня в глубокое уныние.

И вот однажды меня осенило: ДЕНЬГИ!

Вот новый Бог! Нужны просто деньги и ничего больше. Вместо партбилета, лояльности к начальству, шествия на Первое мая и Седьмое ноября с плакатом, вместо «ты – мне, я – тебе»…

Просто нужно ОЧЕНЬ МНОГО ДЕНЕГ, чтобы купить всё то, что раньше давали.

Это простое открытие перевернуло мою жизнь и спасло меня для Родины, а Родину для меня.

Вы скажете: ничего особенного?

Дайте мне точку опоры, и я переверну мир. По-вашему это сказал Архимед? А вы сами слышали?



Условно постоянные издержки

В начале 90-х мы с Мишкой и Витькой решили создать и возглавить крупную корпорацию, вывести её на мировые рынки, привлечь квалифицированный менеджмент и к тридцати годам удалиться на покой.

 После всего лично я лето планировал проводить на озёрах в хвойных лесах средней полосы, а зиму – в Крыму.

 Пресса и телевидение тогда пестрели речами лидеров коммунистической партии и академиков рыночной экономики, призывавших народ к предпринимательству.

 Мне казалось, что между этими выступлениями и действительностью нет никаких пробоин и промоин.

 Нужно было брать и делать.

 Литературы по бизнесу, даже зарубежной переводной на книжных развалах ещё не было.

 Собственно с тех пор, по истечении двадцати лет, мне так и не попалась удовлетворительная книга, как начинать.

 Есть справочники, есть деловая литература, но нет толковой «художки».

 А без своего Достоевского бесы не оживают, по крайней мере, у нас почему-то это так.

 Корпорации нужен был постоянный небольшой источник доходов для финансирования офисной деятельности, представительских и командировочных расходов.

 Мишка предложил построить маслобойку.

 Украина один из мировых лидеров производства семян подсолнечника и подсолнечного масла, но собственных мощностей для переработки на Донбассе всегда не хватало.

 Обязанности мы распределили таким образом: я – владелец маслобойки, Витька – директор, а Мишка – «крыша» и административный ресурс.

 Мы взяли в аренду здание на заброшенной шахте имени Коминтерна, и дело закипело.

 Сердцем маслобойки является пресс. Мы задёшево купили его с рук по цене подержанных Жигулей.

 Кто-то видимо разорился и распродавался.

 Пресс был шнековый производительностью семь тонн масла в сутки.

 Остальное оборудование стоило как ещё одни подержанные Жигули.

 Мы трудоустроили полтора-два десятка жителей окрестных шахтёрских посёлков.

 Через полгода, как раз к урожаю подсолнуха, маслобойка была готова.

 Один день в неделю мы перерабатывали подсолнух для населения. Местные старики везли его к нам на ручных тележках, а молодёжь – на мотоциклах с коляской.

 Поселковые были довольны – не надо возить семечку за двадцать километров.

 Проектный выход масла из семян составлял 36% по весу.

 Фактический выход оказался несколько ниже – на уровне 30%.

 На самом деле выход оказался ниже на 17% - ведь шесть это шестая часть от тридцати шести.

 С давальцев мы брали за переработку четверть масла.

 Остальное сырьё мы закупали в окрестных и дальних колхозах, а готовую продукцию развозили по магазинам и на рынки, отдавая на реализацию.

 Абсолютно все расчёты производились «чёрным налом», но за сырьё мы расплачивались на месте, а выручку от реализации приходилось собирать с отсрочкой.

 Для развозки и хранения нашего масла в местах продажи мы приобрели алюминиевые бидоны.

 Нехитрый расчёт, который я не буду здесь приводить, показывает, что для двухнедельной отсрочки по выручке необходимо было 1400 бидонов.

 У нас был старенький грузовичок на развозке масла, а сырьё перевозилось нанятым транспортом.

 Проблема была в отсутствии на объекте автомобильных весов – они стоили как вся маслобойка.

 Взвешивались километров за десять от цеха, что вызывало простои и нерациональные пробеги транспорта.

 Для снижения воровства мы приняли решение выдавать каждому рабочему за смену пол литра масла.

 Это увеличило выход продукции до 32-х процентов.

 Мы наладили сбыт не только масла, но и жмыха – его покупали птицефабрики на подкормку.

 К декабрю оказалось, что нам нужно создавать зимний запас сырья на 1-2 месяца, а колхозники начали придерживать семечку в ожидании зимнего роста цен.

 Хранить такой большой запас сырья нам было негде. Кроме того хранение семечки требует особых условий – иначе сырьё преет и портится.

 В условиях зимы рентабельность нашего производства упала до нуля, но мы работали без задержек заработной платы.

 Я вёл переговоры со знакомыми в Латвии – хотел отправлять туда масловозы и таким образом выходить на мировые рынки.

 Надо сказать, что масло наше было нерафинированным, то есть домашним: с острым запахом и насыщенным вкусом, который не всем нравится, но оно было в полтора раза дешевле заводского рафинированного и его покупали.

 Что касается меня, то с тех пор домашнее масло я не употребляю.

 Никаких документов, кроме пожарных и санитарных на объекте не было. Вернее, не было никаких. Мы платили, и нас не трогали.

 Налоговой инспекции тогда не существовало, а милиция и прокуратура никуда не вмешивались.

 Очередные проверяющие из пожарной охраны или санэпидстанции перед приездом звонили на маслобойку. Мы подключали Мишку. Мишка,  реализуя функции «крыши», куда-то звонил, и сообщал нам, сколько платить проверяющим.

 Весной резко упали цены на масло, сбыт замедлился.

 Закупать сырьё стало тяжело – всё продали, вывезли на экспорт и на склады переработчиков.

 Рентабельность производства стала ниже нулевой.

 Мы вступили в сезонную зону убытков.

 Птицефабрики перестали покупать жмых, который скапливался с угрозой самовозгорания.

 К лету ситуация немного улучшилась, но я, увидев почти целиком годовой цикл, сумел построить прогнозную модель, которая не радовала – маслобойка может окупать себя, но финансировать административные расходы создаваемой международной корпорации – нет.

 Модель показала, что рентабельность маслобойки с трудом балансирует на уровне 2%, а доходность – на уровне 20% годовых, которые нужны самой маслобойке в качестве финансовых резервов и инвестиций в обновление основных фондов.

 Неожиданно оказалось, что всё время пока Витька мотался по делам снабжения и сбыта, а я хранил дома всю денежную выручку и вёл учёт, Мишка защищал наш бизнес с помощью, так называемой бригады.

 Бригада состояла из десятка парней, которые настаивали на десятой доли от прибыли объекта.

 Мишка, занятый по делам корпорации, самоустранился от переговоров с бригадой, а Витька им нагрубил, поэтому беседовать с парнями пришлось мне.

 Я сказал бригаде, что прибыли у нас в ближайшие три года не будет, и предложил подождать.

 Бригада наняла специалиста, который после анализа моих учётных тетрадей сказал, что на маслобойке низкий выход масла, и директор, похоже, ворует.

 Бригада потребовала сменить директора, назначив их представителя.

 Я отказался.

 Переговоры с бригадой длились больше месяца ежедневно, вернее, еженощно в местном кафе «Кругозор» и выглядели приблизительно так:

 -- Если я владелец маслобойки, то директора могу назначать только я.

 -- Но твой директор нам нагрубил.

 -- Не разговаривайте с ним. Разговаривайте со мной.

 -- Тогда плати нам «по выходу» 36%.

 -- У нас нет такого выхода масла. При нашем выходе у нас нет прибыли. Вы же хотите 10% от прибыли! Если нет прибыли, то нет и 10% от прибыли.

 -- Но мы не можем делать свою работу бесплатно.

 -- А какая у вас работа? Что вы делаете?

 -- Мы бригада. Мы рискуем жизнью за вашу маслобойку.

 -- А что угрожает вашим жизням?

 -- Другие бригады. Они хотят, чтобы ты платил им, а не нам.

 Во главе бригады стоял хмурый косноязычный парень лет на десять старше меня. Он почти не участвовал в переговорах, но сурово присутствовал.

 Тон задавал его помощник с высшим образованием, довольно бойкий человек моих лет.

 -- А почему я вообще должен платить бригаде? Что будет, если я откажусь? Вы взорвёте маслобойку? Убьёте кого-нибудь?

 -- Коммерсанты должны платить бандитам. Такие понятия.

 «Мы не убиваем и не взрываем», – сказал помощник и достал из кармана два пистолетных патрона.

 Я предложил бригаде купить у меня маслобойку, назначить директора и получать не десять процентов, а всю прибыль.

 Бригада очень удивилась, что теперь не я, а они должны мне платить деньги.

 «Чтобы сменить директора, – сказал я, – не нужно платить, потому что директора назначает и увольняет владелец, а чтобы сменить владельца, нужно платить деньги. Такие понятия».

 Бригада уехала куда-то совещаться и на следующий день предложила назвать цену.

 Я назвал сумму равную стоимости двум подержанным Жигулёнкам.

 Сошлись на полутора. Бригада привезла деньги, и мы с Витькой вышли из бизнеса.

 Зимой маслобойка остановилась без сырья.

 Бригада приехала ко мне и предложила 10% от прибыли за управление маслобойкой.

 Я отказался, сославшись на занятость по созданию корпорации.

 Ещё через месяц бригада предложила вернуть им деньги, и три года, как я хотел, не платить бригаде десятину.

 Я снова отказался.

 С тех пор прошло почти двадцать лет. Бригада распалась.

 Витька и бригадир работают таксистами.

 Помощник бригадира работает у Мишки.

 Мы с Мишкой по-прежнему создаём крупную международную корпорацию, но не одну на двоих, а каждый свою.

 Когда меня спрашивают, какой общественный строй лучше, я затрудняюсь с ответом.

 Моя юность закончилась вместе с социализмом, молодость пришлась на переходный период, а зрелость совпала с капитализмом.

 Как можно сравнивать первую, вторую и третью любовь!

 Кроме слова «любовь» между ними нет ничего общего.

 В заключении, хотя на самом деле я ощущаю себя на свободе, я хочу сказать, что успех и неудача любого начинания лежат в области не столько финансовых расчётов, сколько человеческих чувств.

 Но к любому чувству, испытав  его однажды, привыкаешь.

 Привыкаешь к чувству постоянной опасности, к страху, к азарту, к тщеславию.

 События внешней и внутренней жизни с годами меньше тревожат меня.

 Только к любви нельзя привыкнуть – она всегда новая, всегда резкая, как майская сирень.

 И хотя любви посвящена вся мировая литература, это не очень-то помогает начинающим.

              *     *      *

 Этот ветер, задувший под вечер,
 Будет ночь напролёт куковать,
 Обнажая беспомощность речи
 И коня, и блоху подковать.

 Заметались тяжёлые ветки
 И подолы весенних плащей.
 Стало тише внизу у соседки,
 А вверху не стихает вообще.

 Только ясно, к чему они клонят,
 Две акации, знавшие нас…
 Не мигает на лунном кулоне
 Нефертити пристрелянный глаз.



Среди больших деревьев

1

 Рождённый и повзрослевший среди больших деревьев, Фёдор, однажды понял, что «огромные кудрявые дубы» и скрипучие корабельные сосны тяготят человека своим постоянным присутствием и тугим скрипом, а также заслоняют небо.

 Нет, Фёдор не боялся деревьев и леса в целом – острый страх тёмного могучего густого леса с буреломом и валежником посетил его в детстве всего однажды, и со временем улетучился, оставив о себе воспоминание в виде чувства осторожности и желания слушать лес.

 И всё же, – Фёдор это совершенно ясно осознавал, – большие деревья – отягчающее обстоятельство: нельзя всю жизнь жить в лесу.

 Гораздо интересней граница леса и луга с озерцом, или болотцем: и глазу, и знанию – есть, где развернуться, наблюдая сезонные переходы, в этом зелёном, жёлтом, красном и переменчивом, но таком устойчивом и целостном мире.

 И, даже, в дождь или снег – есть, где вздохнуть: пряной мяты, терпкой хвои, чистого мороза, который не передать словами, а только – вобрать и долго держать в себе, до самой печки, до чрезмерно жарко натопленного старого дома, где бабушка всегда имела, чем завлечь и угостить: вареньем, какими-то суховатыми, но необычайно вкусными коржиками.

 Сядет с прямой спиной и поругивает свою стряпню: «Пересолила, недодержала…», и довольная, когда Фёдор все эти аргументы последовательно опровергнет, расслабится, подперев голову рукой, и сидит – смотрит, как внук уплетает…

 Да и рассказы бабушки никогда не были пустыми.
 Ну, разве – страхи и вздохи – а так – рассказы были ещё те.

 А глаза всегда сверкали, поблёскивали двумя бусинками до последнего года, которого Фёдор практически не застал, проживая к тому времени уже вдали: в совершенно новом и, показавшимся поначалу бледным и пустым степном краю, а со временем, ставшим таким же понятным и живым – своей низкорослой и редкой, но тоже душистой плоской сезонной жизнью.

 Жизнью, где каждая травинка и дрозд имели своё важнейшее, просто исключительное значение по бедности, так сказать, природы.

 Короче, Фёдор поехал поступать в институт: в полной уверенности, что среди больших деревьев ему не жить, и, что граница леса – опушка – есть самое правильное место для жизни на планете Земля, а на других планетах, как известно, никакой жизни нет совершенно.

 Через много лет, став инженером, Фёдор прочёл, что первые люди так и вышли из обезьян, собственно – в люди: на границе джунглей и саванны – в пампасах или в пограничном ландшафте лес-степь, как его называют современные эволюционисты.

 Чужие слова никогда не смущали Фёдора, и не могли его обмануть.

 Всё у нас здесь есть – его только нужно найти: и бананы, и манго, и киви – только называются и выглядят иначе: яблоко, тыква, крыжовник – а разницы никакой.

 Первые люди из леса на лугу, конечно, грели сердце прирождённого лесничего, но это было всего на всего одной из многочисленных версий, которых к тому времени, вместо двух основных и очевидных – выбирай любую или обе сразу – развелось, как мошкары на болотах – всю не выберешь.

 Рассказ о природе и погоде, о жизни в лесу был бы неполным без раскрытия сущности любви Фёдора к …

 Но в этом месте нет никакой возможности продолжить предложение ничем, кроме многоточия.

 Любовь была, но объекты любви: косички, повороты чудных головок, и даже юбчонки, ножки и глазки, и спортивные костюмчики этих объектов непрерывно видоизменялись. От цвета и длины до – фасона, размера и, вообще, невозможно обрисовать – чего.

 Фёдор видел, как мир вращается вокруг красавиц, видел, что они, красавицы, вертят этим вращением во все стороны, как им угодно, но видел Фёдор и то, что вращение это совершенно бессмысленно и пустопорожне.

 Да и сами красавицы не были такого уж высокого мнения о своих поклонниках, называя своих парней ухажёрами. «Гулять с ухажёрами» – так это называлось у красавиц, и Фёдор, имеющий склонность слушать и слышать лесные шумы сразу усёк и звук, и оттенок: «Сухажоры».

 О чём могла быть речь!

 Ни одну из этих красавиц Фёдор не готов был водить по лесу, ну, в крайнем случае, ещё – водить, но не ввести её в лес по-настоящему, показывая короткие маршруты, внезапно открывающиеся полянки, рассказывая о грибах и птицах, имена которых Фёдор и сам не всегда знал, но всегда придумывал: «ложный сыроежка», «чёрный свиристел» и так далее.

 Тем более, что красавицы эти в лесу, как можно было видеть по туристам, совершенно теряли свою уверенность, надевая на себя совсем не брюки и юбки, наоборот – штаны.

 Был, конечно, и более вопиющий случай, но он уехал поступать в институт мясомолочной промышленности и как-то сам собой поблёк, оставив о себе слабеющую горечь: «Давай больше не будем встречаться».

 Нет, это нельзя было бы так оставить: на День Советской Армии они – ещё ходили в кино, а  на восьмое марта – уже ходили,.. но не вместе, а втроём и сидели не рядом,.. но эта история, всё же, напрочь разрушит композицию текста, законы которой непреложны и неотменяемы, как закон Ома и второе начало термодинамики.

 Что к этому ещё можно добавить? Пожалуй, следующее.

 Будучи для своего времени просвещённым человеком, Федя, понимая невозможность обобщить свои ощущения в прозе, пытался сочинять. То есть – писать стихи.

 Стих Федора был сродни виденному, – похож на лесную просеку, валежник и бурелом.

 Показывать стихи было некому, а те немногие, кто не входил в число неких, нуждались в длительных пояснениях, на подобие, вышеизложенных.

 Было ли это важно не понятно. Фёдор, собственно, не собирался публиковаться.

 Кроме этого, для живущих на Украине фёдоров, всегда было сложно понять как их на самом деле зовут: звук «Ф» попал в славянские языки из греческих книг сравнительно поздно – в 16-м веке, и по сей день в глухих хуторах среди громадин колоколообразных елей никто звук «Ф» не выговаривают, и  иначе, как Хвэдир фёдоров не называет.

 Так Фёдор утратил собственное нарицательное имя, потеряв перед этим всякую надежду сформулировать свои ощущения и, полностью слившись с окружающим его полесьем, уехал в ближайший железнодорожный институт, – а именно ровно за пол тысячи километров.

 Известно, что человек хотеть может только то, что он хотя бы один раз видел собственными глазами, а железная дорога была везде и представляла собой вершину научно-технического прогресса в лесных чернозёмах и песчаниках.

 Кроме того, в стране разразилась афганская война, а железнодорожников, как известно, на фронт не забирали ещё с той войны, окопы которой были здесь по лесам, то есть – везде.


 2

 На третьи сутки полного летнего жара, абсолютного безветрия и относительного равноденствия Фёдору удалось переломить слабое непротивление злу насилием со стороны Галины.

 Попытка повернуть жизнь на круги своя закончилась драмой, если ни сказать – трагедией.

 Проявив глубокое и вместе с тем тонкое знание природы человеческого естества, Галина пошла в кино с Юркой, чем вызвала внезапный, но сильный прилив этого самого естества, а скорее – цунами, отродясь невиданного в степях Украины, куда Фёдор попал в институт.

 Фёдор и Галя начали вместе и одновременно проживать в её комнате в общежитии на Академика Газаряна, 3.

 Летом общага разлеталась – кто куда за редким исключением, как то: геодезическая практика, стройотряд, занятый на местных ремонтах и прочих обстоятельств, упомнить которые за давностью лет невозможно, а в связи с переменой общественно-экономической формации – бессмысленно.

 Посещая кафе «Орбита» – три остановки трамвая и – в девяти трамвайных остановках
 кинотеатры «Родина» и «Панорама», которые какой-то антисоветчик разместил в одном здании, Фёдор и Галина, сдав отчёты, разъехались по родительским домам до осени.

 В сентябре, за неимением общей жилплощади и единой философии – у Галины её тогда вообще никакой не было – Фёдора ненадолго вновь посетило чувство свободы, с которым, надо сказать, Фёдор не очень понимал, что можно делать в степях.

 Отношения героев плавно перетекли в рациональное русло, тем более, что по поводу Юрки у них произошёл разговор – даже не разговор, а красноречивое молчание, отвод или отведение (не знаю как правильно) глаз, за которыми последовало прошение о помиловании, полное всепрощение и амнистия, которая, как известно, вовсе не документ, а просто такой день особый.

 Рационализация отношений Фёдора с Галиной завершилась неизбежной свадьбой на пятом курсе перед распределением.

 Собственно в этом месте следует поставить точку, следуя законам француза Жанра и гречанки Композиции, если бы не ряд моментов, которые следует отметить и выделить в отдельное делопроизводство.

 1. Женщина обладает фантазией чувств.

 Для женщины так же просто представить свои и чужие будущие чувства, как, к примеру, Фёдору – схему путевого развития двухсторонней сортировочной станции с автоматизированной полугоркой и двумя подходами: один – на запад, а другой, соответственно – на восток.

 2. Чувство свободы, которое, якобы, преследует мужчину, настолько вторично, против его первичных инстинктов, что о нём – чувстве свободы, даже сочинять лень.

 3. С рождением ребёнка, а их у Фёдора с Галиной двое – чувство свободы окончательно и бесповоротно, и самое странное, что неожиданно, теряет как раз наоборот – женщина. Что характерно, повторюсь – навсегда.

 4. Донецкие степи, где проживают в настоящее время наши герои, с точки зрения теории тектонических плит, которую недавно Фёдор сумел охватить разумом – есть самое безопасное место на планете Земля, ибо расположены на вершине тектонической плиты, вдали от гор и морей. Осознание этого – исключительно важная компенсация за отсутствие здесь лесных массивов.

 И, наконец последнее, возможно, самое главное во всей этой истории.

 В Китае обнаружились пещеры.

 В китайских пещерах, вот уже страшно много лет, а именно – 600 тысяч лет назад проживали некие существа – сапиенсы, синантропы, человекообразные птеродактили, не знаю – кто.

 Эти синантропы – а обнаружены их скелеты – достоверно и очевидно, что никакой речью, культурой в понимании Фёдора, обладать не могли.

 Тем более у них никак не могло быть государства, армии и полиции и, даже, вождества.

 Этих синантропов людьми даже никак невозможно называть, но выяснено, что они хоронили своих покойников, причём иногда – попарно.

 Их мужские и женские кости по сей день лежат вместе, с позволения сказать, лицом к лицу.

 Также известно, что огонь в этих пещерах, не затухая, пылал тысячелетиями, пока их далёкие потомки не научились его добывать, а не случайно подбирать.

 Питекантропы тысячелетиями хранили Огонь.

 Зачем? Можно спорить, а можно – догадываться.

 Лично я, автор этих строк, уверен: уж точно не для того, чтобы Юрка – этот увалень и неандерталец – через двадцать лет прислал Галине и опубликовал в Интернете свои, с позволения сказать, стихи:

 Месяц вышел из-за тучи,
 Я скучаю по тебе.
 Чем меня твой Федя лучше?
 Ты одна в моей судьбе.

 Как видим в той давней истории, не всё было так, как нам ранее представлялось.

 А может быть, и для этих стихов тоже синантропы хранили Огонь? Как знать!

 В любом случае, мужчина, женщина и ребёнок есть самое главное на Земле, что в результате таки осознал Фёдор.

 Осознав это, Фёдор, наконец, сумел написать удобоваримое стихотворение.

 Собственно, можно было бы ничего этого и не писать здесь, а опубликовать только одно стихотворение Фёдора.

 Но я подумал: вдруг опять будет непонятно о чём речь.

 Прошу, таким образом, считать данный текст пояснением к стихам Фёдора.

 -------------

 Звон еловый, задумчивый звон

 Где над озером ветру и соснам
 Был завещан пустой ритуал,
 И теперь не гуляю я взрослым
 Появился небесный провал.

 Там бес памяти в белом калении:
 Люди, козы, в соломе дома –
 Все пророки в седьмом поколении.
 Так, трезвея, и сходят с ума,

 Повторяют ошибки мальчишества,
 Задыхаясь, глотают озон,
 Допуская и в прозе излишество:
 Звон еловый, задумчивый звон.