Берновская осень. Красимир Георгиев. Болгария

Красимир Георгиев.Болгария.

Альманах "БЕРНОВСКАЯ ОСЕНЬ"

Красимир Георгиев, болгарский поэт и писатель родился 30.09.1948 г. Высшее журналистическое и филологическое образование получил в Софийском университете. Живет в Софии. Работал в разных газетах, журналах и медиях, понастоящем собственником и директором издательства „Фльорир”.  Автором на более 1000 публикации в печатных изданиях и на более 20 книг – поэзия, проза, юмор и публицистика – середи которых сборники стихов „Граница на ветровете” (1969 г.), „Капан ми подарете” (1993 г.), „Сага за самотници” (1995 г.), „Емисар” (1996 г.), „Любов в езерото на прокажените” (2004 г.), „Тунелът” (2008 г.), „Двустишия на Красимир” (2010 г.), „Пътеводител към рая” (2011 г.) и др. Носитель многих литературных наград для поэзии. Творчество Красимира Георгиева переведено на более 20 языки.

Красимир Георгиев

ЕПИТАФИЯ               

Избуяват диви макове
под избухналия дъжд.
На перона чакам влака –
полуюноша, полумъж.

От семафора се спуска
цвят на неизпитан страх.
Предпазливо впивам устни
в полуябълка, полугрях.

Коловозите се гърчат
в тази слънчева мъгла,
разписанието търсят –
полуспомен, полумечта.

Прелетя експресът Щастие
като ултразвуков гръм,
а запазеното място е
полуистина, полусън.

Полудяват диви макове
от лъжливия прашец.
На перона чакам влака –
полустарец, полумъдрец.

Доверчиво храня гълъби
под житейския си дъб
с най-обикновени жълъди –
полущастие, полускръб.

*  *  *

ЭПИТАФИЯ

(перевод с болгарского языка: Владимир Лавров)
 
Буйным этим диким макам
ливень предлагает душ.
На перроне жду отправки –
то ли мальчик, то ли муж.

Там, где светофор, за спуском,
расцветает странный страх.
Яблоко и грех на вкус я
ощущаю на зубах.

Рельсы свозят, утончаясь,
в тазик солнечную пыль.
Расписанье уточняю:
где мечта здесь, а где быль?

Пролетит экспрессом Счастье,
в ультразвук свергая гром,
сердце разделил на части –
полуправда, полусон.

Распахнутся шире маки,
в чаши влаги наберут.
На перроне жду отправки –
то ли стар я, то ли мудр?

А доверчивые голуби
возле дуба ищут корм,
и клюют с ладони желуди –
полу счастье, полу скорбь.

*  * *

ЭПИТАФИЯ

(перевод с болгарского языка: Болеслав Краковский)

Маками поле цветёт,
Ливень тому причина.
Дальнего поезда ждёт
То ли юноша, то ли мужчина.

От семафора – страх,
Боязно глянуть наверх.
Странный вкус на губах –
То ли яблоко, то ли грех.

В ниточку рельсы свело,
Солнечной мглы густота.
Расписание на табло –
То ли быль, то ли мечта.

Счастья  экспресс пролетит
Словно раскатистый гром.
Что там осталось в груди?
То ли явь, то ли сон.

Маков раздолье цветёт
Влагой упившись вконец.
Дальнего поезда ждёт
То ли старец, то ли мудрец.

Тихо воркуют голуби,
Клюют простую еду,
Старого дуба жёлуди –
То ли счастье, то ли беду.

*  *  *

ЭПИТАФИЯ

(перевод с болгарского языка: Ольга Шаховская)

Буйно вырос мак на диво
под дождём, у кромки луж.
На перроне молчаливый
полу мальчик, полу муж.

К семафору и до спуска,
как экзамен страху – свет,
на губах такое чувство,
сладость яблока во грех.

Рельсы убегут петляя
в мглу, за солнцем, красотой.
Расписанье? – вопрошаю,
между прошлым и мечтой.

Прилетит экспрессом Счастье,
ультразвуков гром и звон –
берегут от бед, ненастий
полу правда, полу сон.

Тронусь – маковое диво,
Запах… и пыльца, что в рОсах.
На перроне терпеливо…
Полу дед, полу философ.

Охраняю голубей
под стрёмным небом.
Я похож на всех людей,
полу скорбь и полу рай
на земле своей изведал.

*  *  *

ЭПИТАФИЯ

(перевод с болгарского языка: Евгений Подаков)

Маки у перрона пламенеют,
Их пожар дождю не потушить...
Не мужик ещё, но повзрослею,
Хочется судьбу поторопить...

Что меня за этим семафором
Ожидает где-то там вдали?
Вкус греха – у яблока, которым
Я пытаюсь страх свой утолить.

К горизонту рельсы убегают...
Как по расписанию состав,
Ты уходишь, юность золотая,
Грустно календарь перелистав,

Мне же, на экспрессе „Счастье”,
Предстоит под молнию и гром
Испытать бушующие страсти
Покатив по жизни с ветерком...

Снова у перрона маки рдеют,
Так же дождик продолжает лить...
Я почти старик, я стал мудрее
И не буду время торопить...

Голуби играют желудями
Дуба, что века тут простоял...
Истина – она за облаками,
А судьба – пожизненный вокзал...

*  *  *

РАСПИСАНИЕ ПУТИ (ЭПИТАФИЯ)

(перевод с болгарского языка: Анатолий Жариков)

Маков буйное цветенье,
пляска очумелых луж.
Объявляют отправленье;
я не мальчик и не муж.

Обожжённый семафором,
слеп и нем, душа легка.
Путь страшит ли, дарит фору?
Сладость яблока? Греха?

Пыль в дороге не отстанет,
за верстой спешит верста,
мы забыли расписанье...
Память прошлого? Мечта?

Перед остановкой „Счастье”
резко оборву стоп-кран.
Раскатаю жизнь на части:
правда, истина, обман...

У перрона те же маки,
только горше влага в них.
Я, как прежде, жду отправки,
не пророк, не ученик.

Птицей небо рву на части,
ничего уж не боюсь,
на две половинки счастье,
на две половинки грусть.

*  *  *

ЭПИТАФИЯ

(перевод с болгарского языка: Влад Каганов)

Зацвели на диво маки
У вокзала, среди луж.
На перроне, в куртке хакки –
Толи мальчик, толи муж.

Семафор открыл входящий.
Страха нету. Даль тиха.
Запах носится пьянящий
Толи яблок, толь греха.

Поезд мчит. Огней мельканье.
За верстой бежит верста.
Не ответит расписанье
Толи память, толь мечта.

Пронесётся рядом счастье,
Как девичий силуэт,
И не ясно в одночасье
Толи было, толи нет.

Пыль неспешно оседает
Среди маковых колец.
На перроне ожидает
Толи старец, толь мудрец.

Рядом голуби воркуют,
Словно важный спор ведут,
Толи радости воруют,
Толи бед грядущих ждут...

*   *   *

Красимир Георгиев

ЛЕБЕД В ЦЕНТЪРА НА ВСЕЛЕНАТА

– Тате, какво е болестта?
– Болестта е перце от крилото на времето, дъще.
– Тате, какво е времето?
– Времето е река, по която плува душата, дъще.
– Тате, какво е душата?
– Душата е огънят във водите на времето, дъще.
– Тате, къде отива душата?
– В свят, пълен с цветя, дъще.
– Тате, какъв е този свят?
– Той е лебед в центъра на вселената, дъще.
– Как ще стигна до центъра на вселената, тате?

*  *  *

ЛЕБЕДЬ В ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕННОЙ

(перевод с болгарского языка: Болеслав Краковский)

– Папа, а что такое болезнь?
– Болезнь – это пёрышко из крыла время, доченька.
– Папа, а что такое время?
– Время – это река, по которой плывёт душа, доченька.
– Папа, а что такое душа?
– Душа – это огонь в водах времени, доченька.
– Папа, а куда уходит душа?
– В мир, полный цветов, доченька.
– Папа, а какой он этот мир?
– Он подобен лебедю в центре Вселенной, доченька
– А как добраться до центра Вселенной, папа?

*  *  *

ЛЕБЕДЬ В ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕННОЙ

(перевод с болгарского языка: Анатолий Жариков)

– Папа, а что такое болезнь?
– Пёрышко, павшее с крыльев времени, доченька.
– Папа, а время?
– Это река, несущая душу, доченька.
– Папа, скажи о душе.
– Это огонь в бесконечном времени, доченька.
– Папа, куда же уходит душа?
– В мир, полный цветов, доченька.
– Папа, а где этот мир?
– Это лебедь в центре Вселенной, доченька.
– Папа, как мне увидеть этого белого лебедя?
– Скоро опустит он крылья свои на наше озеро, доченька.

*  *  *

ЛЕБЕДЬ В ЦЕНТРЕ ВСЕЛЕННОЙ

(перевод с болгарского языка: Лариса Семиколенова)

– Папа, что же такое болезнь?
– Это перья из крылышек времени, детка.
– Папа, а время? Где оно есть?
– То река, по которой душа путешествует, детка.
– Папа, а что же такое душа?
– То огонь, что горит в водах времени, детка.
– Папа, где обитает наша душа?
– В светлом мире, расцвеченном радугой, детка.
– Папа, с чем же сравнить этот мир?
– Словно лебедь, в центре Вселенной он, детка.
– И когда в этот мир мы с тобой улетим,
Белый лебедь подарит чудесные крылья навеки?

---------------------- ---------- ---------------------

Красимир Георгиев

НАЙ-ХУБАВАТА БЛОНДИНКА

Очите й – ласкави,
косите й – сребърни.
Кръвта й гореща е.
Душата й сияе.

Гърдите й – торнадо,
устните й – океан.
Дали ще я срещна?
Не зная.

*  *  *

САМАЯ КРАСИВАЯ БЛОНДИНКА

(перевод с болгарского языка: Игорь Шимановский)

Ласковые очи,
Косы в солнце тают.
Кровь горяча очень,
А душа сияет.

Груди – ураганы,
Губы – океаны.
Встречу ли такую?
Оттого тоскую...

*  *  *

САМАЯ КРАСИВАЯ БЛОНДИНКА

(перевод с болгарского языка: Ольга Ступенькова)

Очи взгляд ласкают,
Косы – серебро.
Кровь огнем пылает
И в душе светло.

Грудь вулканом дышит.
Страстные уста.
Мне блондинку эту
Лет искать до ста!

*  *  *

ПРЕКРАСНАЯ БЛОНДИНКА

(перевод с болгарского языка: Лариса Семиколенова)

Ясные очи – ласкают.
Косы – свет звёзд отражают.
Сердце любовью сияет,
Страстью горит, обжигая.

Груди её – торнадо,
Рот – океанская тайна.
Только такую мне надо.
Встречу ль мечту?
Не знаю.

*  *  *

САМАЯ КРАСИВАЯ БЛОНДИНКА

(перевод с болгарского языка: Анатолий Жариков)

Очи, что ласка, ласковы,
косы метелью стелятся.
Кровь горячее солнца.
Сияет душа, смеётся.

Грудь – высоты торнадо,
необъятнее моря – уста.
Чёт-нечет, считаю до ста –
встречу ль свою ладу?

*  *  *

БЛОНДИНКА МЕЧТЫ

(перевод с болгарского языка: Олег Демченко)

Ласковые очи –
В них любви добро
Словно звёзды ночи,
Косы-серебро.

Грудь её – торнадо,
Кровь её горит!
„Мне другой не надо!” –
Сердце говорит.

Только где не знает
Счастье взять моё...
А душа сияет
Солнцем у неё!

*  *  *

САМАЯ КРАСИВАЯ

(перевод с болгарского языка: Светлана Трагоцкая)

Ласковые очи,
Косы серебрятся,
Светит звёздной ночью
Месяц постоянства.
 
Красоты горенье
И души сиянье...
Море обновленья
На устах желанных.
 
Всё о ней тоскую –
Грудь-цветенье мая...
Встречу ли такую?
Сам ещё не знаю...
 
-------------------------- ---------------------------

Красимир Георгиев

АЗ – СЪЗДАТЕЛЯТ НА ВСЕЛЕНАТА

          Лежа на масата, около мен танцуват ангели в бели престилки. Райският газ си играе със свещта и подрежда чекмеджетата с абсурдните теми. И се сещам за моя приятел Траян Първанов. Поет до дъното на душата си, той гледаше на живота като на чаша, която трябва да се изпие. Изпи я. Когато умря, беше на 52, а когато бохемствахме в кръчмите около Орлов мост, бяхме два пъти по-млади.
          Една нощ, докато замъглявахме разсъдъците си в мазето на бай Сава, след дълго взаимно мълчание Траян ме погледна и рече укорително:
          – Ти създаде Вселената!
          А след малко добави:
          – Аз видях!
          И докато догаря свещта на белите ми дробове, размишлявам за великия абсолют.

       АЗ – СЪЗДАТЕЛЯТ НА ВСЕЛЕНАТА

       Преди много-много години, преди цяла вечност, когато
       бях вместилище на света и се къпех сред небитието,
       когато още нямаше смърт, нито безсмъртие,
       нито черна светлина, нито нежен вятър,
       нямаше ден и нощ,
       нямаше ги семената на лотоса,
       нямаше ги Брахман, Аллах и Буда,
       нямаше ги проклетите замръзнали капчуци,
       нямаше го Христос, за да подбуди проказата на Юда,
       нямаше нечисти помисли,
       нито любовни заклинания,
       разкъсах утробата си, разчупих златния си зародиш и заплувах
       сред жертвената течност на съдбата.
       Не изпитах родилни болки при раждането си, защото
       още не бях създал демоните и боговете,
       и не изплаках, защото още не се бе появил въздухът,
       за да оплоди водата
       и заедно да създадат вселенската ос,
       диханието
       и звуците.

       Разлюля ме люлката на космическата топлина,
       първичната сила сдъвка със зъбите си пъпа ми
       и заспах
       сред това дълбоко чудо
       и сънувах нежна жена с разтворени бедра, а после се вмъкнах в бездната,
       докоснах страданието на насладата и оргазъма
       и засмуках мъдрост
       от сексуалното зрънце между бедрата на повелителката.
       От дъха ми се роди гората и от гората направих клада,
       от дъха ми
       изникнаха гъбите
       на миналото и на бъдещето,
       а когато се събудих, отсякох вселенско дърво
       и от него издялах колело
       с дванадесет спици,
       после издялах небето и земята
       и заедно с тази с разтворените бедра родихме посоките на света,
       колесницата на щастието,
       слънцето
       и душевната обител.

      После създадох конец и стъкло и с тях съших хората,
       а също съших дворци и колиби,
       опознах пътуванията на духа,
       огъня на възмездието,
       нирваната на пълното освобождение.
       Времето потече в кръг
       и светът стана ненаситно мънкащ и гъгнещ – храм, пълен с боклуци –
       разтворете се небе и земя,
       и се заплете кълбото от любов и омраза,
       наслада и болка,
       съзидание и разрушение,
       обърна се с дъното нагоре
       чашата на световната слава.
       Аз съм великата бездна, аз съм бащата на вятъра,
       аз съм съкровението, родено преди Вселената,
       аз съм зърното на безсмъртието,
       но ме кълве птицата на умората
       и ме яде рибата на съмнението.
       Зная, изпих чашата,
       време е да запаля кладата и да изгоря тази гмеж,
       време е да смачкам лотоса и да разтопя капчуците,
       време е да залича пространството и времето,
       да убия живите, да забравя мъртвите и да взривя рая,
       време е да прекъсна непрекъсваемия цикъл на безкрая,
       време е да ударя дървото по дънера, да загася звездите
       и да се върна в зародиша си,
       да затворя този вселенски кръговъртеж
       сътворение, съществуване, гибел.

       *  *  *


Я – СОЗДАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ

(перевод с болгарского языка: Владимир Стафидов)
 
          Лежу на столе, возле меня танцуют ангелы в белых халатах. Райский газ играет со свечой и упорядочивает ящички с абсурдными темами. И вспоминаю я своего друга Траяна Пырванова. Поет до донца своей души, он смотрел на жизнь как на чашу, которую нужно испить. Испил. Когда умер, ему было 52, а когда мы богемствовали возле Орлова моста, были вдвое моложе.
          Одной ночью, когда мы затуманивали свои рассудки в подвале деда Савы, после продолжительного взаимного молчания Траян посмотрел на меня и укоризненно сказал:
          – Ты создал Вселенную!
          Позже добавил:
          – Я видел!
          И пока догорает свеча моих легких, размышляю над великим абсолютом.

Я – СОЗДАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ

Много-много лет назад, целую вечность назад, когда
       я был вместилищем мира и купался среди небытия,
       когда не было смерти и бессмертия,
       ни черного света, ни нежного ветра,
       не было дня и ночи,
       не было семян лотоса,
       не было Брахмана, Аллаха и Будды,
       не было проклятых замерзших капелей,
       не было Христа, чтобы побудить Иуду на предательство,
       не было нечистых помыслов, ни любовных заклинаний,
разорвал свою утробу, сломал свой золотой зародыш и поплыл
       среди жертвенной жидкости судьбы.
Не ощутил родовых болей при своем рождении,
       потому что еще не создал демонов и богов,
и не заплакал, потому что воздуха еще не было,
       который бы оплодотворил воду
       и вместе бы создали вселенскую ось,
       дыхание
       и звуки.

Расшаталась колыбель космической теплоты,
       первичная сила сжевала своими зубами мой пуп
       и я заснул
       среди этого глубокого чуда.
И снилась мне женщина с расскрытыми чреслами и я погрузился в бездну,
       прикоснулся к страданию, наслаждению и оргазму
       и всосал мудрость
       от сексуального зёрнышка между бёдер повелительницы.
От моего духа родился лес и из леса я сделал клад,
       от моего духа
       появились грибы
       прошлого и будущего,
а когда я проснулся, срубил вселенское дерево
       и из него вытесал колесо
       с двенадцатью спицами,
       после вытесал небо и землю
и вместе с той с раскрытыми чреслами мы родили направления света,
       колесницу счастья,
       солнце
       и душевную обитель.

После я создал нить и стекло и ними сшил людей,
       а после сшил дворцы и дома,
       опознал путешествия духа,
       огонь возмездия,
       нирвану полного освобождения.
       Время потекло по кругу
и мир стал ненасытно охающим – храмом, полным мусора –
       раскройтесь небо и земля,
       и сплелось колесо из любви и ненависти,
       наслаждения и боли,
       созидания и разрушения,
       обернулась дном к верху
       чаша всемирной славы.
Я великая бездна, я отец ветра,
       я откровение, рожденный до Вселенной,
       я зерно бессмертия,
       но клюет меня птица усталости
       и ест меня рыба сомнения.
       Знаю, испил чашу,
пришло время запалить клад и спалить это множество,
       пришло время смять лотос и растопить капель,
       пришло время зачеркнуть пространство и время,
       убить живых, забыть мертвых и взорвать рай,
       пришло время разорвать бесконечный цикл бесконечности,
пришло время ударить по стволу дерева, погасить звезды
       и вернуться в свой зародыш,
       закрыть этот вселенский круговорот –
       сотворение, существование, гибель.

          *  *  *


Я – СОЗДАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ (перевод с болгарского языка: Лариса Семиколенова)

Это было в начале Начал.
Я был центром, вместилищем Мира.
Я не знал, что есть Жизнь, что есть Тлен,
Свет и тень, ночь и день – всё едино.
Не возникли ещё семена,
Не расцвёл ни бессмертник, ни лотос.
Не явились Аллах и Будда,
И Брахман, и другие Пророки.
И проклятий замёрзшая плоть
Не извергла нечистых созданий.
Не рождён был Христос и не мог
Пробудить у Иуды терзаний.

Но, утробу взорвав изнутри,
Я ворвался звездою сверхновой.
И средь жертвенной плазмы поплыл,
Не изведав рождения боли.
Я не плакал, не звал, не кричал,
Не терзаемый демоном страха,
Я и Бога ещё не создал,
Чтоб познать возрожденье из праха.

Расшаталась моя колыбель,
В новый мир я рванулся оттуда,
Пуповину зубами разгрыз
И заснул в ожидании чуда.
И во снах мне явилась Она,
Я в неё погрузился, как в омут,
Я впервые страданье познал,
Боль и страх, наслажденья истому.

Сок живительный я исторгал,
Пил любовный нектар между чресел,
Потаённую мудрость впитал,
И в экстазе рождался мир света.
Я Вселенское древо обрёл,
Изваял из него колесницу,
Чтобы к счастью везла, изобрёл
Колесо о двенадцати спицах.
Чтоб из прошлого в вечность лететь,
Породил направления света,
Небо, Солнце, иные миры,
Землю, звёзды и духа обитель.

После создал волшебную нить.
Вышивал я дворцы и лачуги.
Человек мой – творенья венец
Осознал путешествие духа.
Колесница пустилась в свой путь,
И поехало Время по кругу,
Воздавая возмездия жуть
И неся избавленье от муки.
Светлый Храм загрязнился дерьмом
Ненасытных стенающих тварей.
Сетью зло оплетало добро,
А любовь только похотью стала.

Опрокинулась Чаша вверх дном,
Созиданье сменив разрушеньем.
Я бессмертен, Я бездной рождён.
Я – возникший ещё до рожденья.
Но терзает меня птица Смерть,
Травит тухлая рыба Сомненье.
Знаю: я свою чашу испил.
Час пришёл всё вернуть к Колыбели.
Час пришёл, чтобы лотос сорвать,
Зачеркнуть и пространство, и время,
Уничтожить живых, рай взорвать
И вернуться в первичное семя...

------------- ------------- -------------------------

 Красимир Георгиев

  СЪМНЕНИЕ

Когато разучих
математиката, граматиката, науката за любовта,
науката за почитанието на предците,
леточислието, риториката, пътищата на предопределението,
учението за съществата, учението за войните,
познанията на змиите, връзката между небето и вятъра,

започнах да пиша каталог на моретата и островите.
Но нощем ме буди съмнението,
че може би все пак Земята е плоска.

*  *  *


СОМНЕНИЯ

(перевод с болгарского языка: Василина Иванина)

Когда разучу
математику, грамматику, науку любви,
науку почитания предков,
летоисчисление, риторику, пути судьбы,
учение о существах, учение о войнах,
познания о змеях, связи неба и ветра,

начну писать каталог морей и островов.
Но ночью приходит сомнение:
может, Земля все еще плоская...

*  *  *

СОМНЕНИЯ

(перевод с болгарского языка: Владимир Игнатьевых)

Свой путь, „пройдя до половины”*
я изучил закон небес,
основы речи и машины,
заряд молекул, квантов вес,
стяжал в Вахтанговском подмостки,
служил в десанте среди скал,
писал намоленные доски
икон, считал медуз, учил вокал.

Везде проникнул в сути звенья.
И всё же мучаю себя
глубокой ночью. Весь в сомненьях
насколько сплюснута Земля?

* Земную жизнь пройдя до половины... (Данте Алигьери, „Божественная комедия”)

---------------------- ----------------------- -----------------------------


Красимир Георгиев

ДЕЦАТА НА КОСТЕНУРКАТА

Нагласям обектива на дактил, натискам копчето, блясва светкавицата.
И се сещам за невероятния фотограф Емил Кларк. Той ходеше върху върховете на света, потапяше се в житейски и океански бездни и мажеше с водка веждите си. За късмет. Бе изчезнал от погледа ми за дълго и когато зърнах върху някакъв електрически стълб некролога му, казах:
– Значи намери своята пропаст, приятелю?

ДЕЦАТА НА КОСТЕНУРКАТА

Петък, тринайсти декември е. Зреят лавините
и негативът отваря очите на зимата –
никой не тръгвал през този сезон на годината,
никой не тръгвал по този маршрут, за да снима.

Точно навреме е. Всичко е дяволски точно.
Тръгвам нагоре със своето малко откритие –
свършва животът, преди да е още започнал –
черни косите ми, а избелели мечтите.

Тръгвам към моята дълга любов – Хималаите,
тръгвам към бялата девствена сянка на Азия.
Двама непалци ме пазят от пропасти. Знаят те:
няма да могат от кармата да ме опазят –

карма на зъл неудачник, пиян мижитурка.
Давам ума си на вълците, стигат ми дните.
Някога много отдавна една костенурка
слязла от времето, за да роди планините.

Кървави капки бележат трасето на жертвите.
Псувам съдбата и влизам в гранитната лудница,
влагам душа в обектива и лазя след шерпите,
а планината разголва гърди като блудница.

Впивам в гърдите й шеметни кадри-пиявици
и се облива в блажение фотодушата ми.
Аз - фотографът от София, кротък пияница,
пия безкрая и снимам с очите на вятъра.

Трупат се преспи, натрупват се болка и лудост,
зрима е болката, а лудостта е незрима.
Стенат от страст върховете – великото чудо,
снимам мечтите и снимам, и снимам, и снимам.

А планината е нежната бяла красавица
и приближава лицата ни нейното варио,
щедри светкавици вдигат жестока наздравица –
нашите снимки на вечния огън изгарят.

И ме прегръща, пияна от студ, планината,
и ме целува със своите ледени устни.
Кротките шерпи превръща в божествени статуи,
мен ме затваря в покои свещени, но мръсни.

С кървава слуз са покрити стените и пурпурът
капе по сухия дънер на брачното ложе.
Може би снимам дечицата на костенурката,
плод на смокиня ще вкуся сред ложето може би.

Там се съблича мръсницата, тръпнат бедрата й
и се преплитат в лавина телата ни, нашите.
Бяла красавица страстна е днес планината –
петък, тринайсти декември, година на чашата.

Както жената е винаги огнена клада,
но е и айсберг в морето от чувства жената,
тъй планината е винаги бяла и млада,
но е и дяволски мъртва и твърда душата й.

Мъртвата твърд е пленена от живите фотоси.
Лягаме с моята дълга любов – Хималаите,
огън без край. Обективът затваря окото си.
С бяла коприна покрива главата ми Бялата

смърт.

*  *  *

ДЕТИ ЧЕРЕПАХИ

(перевод с болгарского языка: Болеслав Краковский)

          Наводим объектив, нажимаем кнопку, срабатывает вспышка.
          Вспоминаю невероятного  фотографа Эмила Кларка. Тот забирался на самые высокие вершины нашего мира, погружался в житейские и океанские глубины и напивался водкой до самых бровей. За удачу. Он надолго исчез из вида, и когда я увидел похожий на электрический столб некролог, сказал:
          – Значит, нашёл свою бездну, дружище?

ДЕТИ ЧЕРЕПАХИ

Декабрь. Тринадцатое. Пятница. Ох, лютая погода!
Зимы взгляд злобный и лавин оскал.
Никто  не выходил в такое время года
На тот маршрут посреди горных скал.

Всему придёт свой срок. Время чертовски точно.
Привыкла к знанию такому голова.
Но жизнь прерваться может и досрочно:
Ты вроде мыслишь, а мечта мертва.

Иду к любви своей далёкой – к Гималаям,
Тень белоснежной Азии шикарна.
Проводники-непальцы опекают, зная,
Что защитить меня не сможет карма

От шага пьяного, от жизненного краха.
Добавьте волку разума, чтобы продлились дни.
Давным-давно когда-то черепаха
Ушла от времени, чтоб горы породить.

Кровавым следом мечен маршрут жертвы,
Кляну судьбу, снимаю трудный путь.
В гранитный дом безумья ведут шерпы*.
А там гора-блудница оголила грудь.

Впивается пиявкой в наготу мой фотоаппарат,
Блаженством обливается душа, поёт.
Фотограф из Софии я, и ветру брат,
Нежнейший пьяница, таких наперечёт.

Растут безумие и боль от бесконечной снежности,
Боль ощутима, а безумие – не знаю.
Я извергаю стон от страсти и от нежности,
Свою мечту снимаю и снимаю

Вершину – белоснежную красавицу
То приближает объектив, то отдаляет.
Блеск вспышек для неё слагает здравицу,
Её портреты вечностью сияют.

Я пьян без водки, пьян от стужи, ветров,
Гора заледенила поцелуем брачным.
Как изваяния тела замёрзших шерпов,
Я ж затворён в святом покое мрачном.

На стенах слизь кровавая, густой пурпур
Стекает по сухим стволам на свадебное ложе.
Сниму, быть может, лучшую из всех фактур,
И смоквы плод попробую, быть может.

Как шлюха голая гора дрожит, доныне
Со страстью как-то удавалось справиться.
Наши тела переплелись в лавине.
Стакана год. Декабрь. Тринадцатое. Пятница.

Порою женщины то жгут огнём, то холодом,
В любви, наверное, все чувства хороши.
Хоть горы ослепительно красивы, молоды,
Но всё ж бесчувственны. Ведь нет души.

В плену у камеры осталась неживая твердь
Моей большой любви, всей жизни дело.
Бродившая неподалёку смерть
Накрыла белым шёлком объектив и тело.

Примечание: *шерпы – народность Восточного Непала неподалёку от Джомолунгмы.

---------------------------- --------------------- --------------------------
Красимир Георгиев

ДА УМРЕШ ВЪВ ВАРАНАСИ

Беше пролетна вечер. С моя приятел Христо Банковски пиехме червено вино в "Дълбок зимник", когато ме попита:
– Можеш ли, поете, да опишеш смъртта си?
Час по-рано той описа смъртта си. А месец по-късно я намери.
Изминаха двадесет години. Правя разни нещица. Нося времето на гърба си, тапетите избледняха, но продължавам да се прекланям пред мъдреците. А преди час описах смъртта си. Имам още цял месец...

ДА УМРЕШ ВЪВ ВАРАНАСИ

Скитам. Търся своята сянка и следвам посоката на вятъра.
Радвам се на днешния ден и се страхувам от идния.
И дописвам стиховете си и подреждам душата си,
а босите ми крака оставят топли следи върху Индия.

Слънцето разтваря над мен отвора на барабана
и докато се борят в мислите ми птиците и кучетата на покаянието и съмнението,
срещам старец и старица, ръка за ръка хванати,
срещам ги по пътя към последното им поклонение.

Бяха тръгнали тлеещите останки на телата им за свещения Варанаси –
най-свещения от свещените градове на земята,
там искаха да умрат, затова внимателно местеха сърцата си и стискаха в шепи духа си,
за да стигнат до Варанаси и да нахранят с дългия си живот устата на реката.

През дългия си живот имаха само един кон и една стряха,
но това си беше цяло богатство, защото бяха дарени с деца и прозрение.
Конят им беше буен, юздите му горяха,
а в колибата ден след ден се подготвяха за прекрасното плуване към вселената.

Варанаси – най-старият град на земята,
градът с две хиляди храма –
в него са славили победители и богове героите на Махабхарата,
в него са брали сочни плодове героите на Рамаяна.

Във Варанаси великият Ганг се насочвал право към небето,
във Варанаси били събрани духовете на предците и на бъдните,
Варанаси – портата към света на пазителите на световете,
Варанаси – щастливото обиталище между зачеването и отвъдното.

– Това е светът, няма отвъден свят! – казвам. – Само нероденият е вечен.
Когато смъртният е отсечен от смъртта, изчезват и богове, и слово.
– Какво говориш, любезни сър, никой не знае, бели човече,
от кой корен ще се появи отново.

Никой не знае кога ще си отиде и кога ще се върне,
затова повече не товаря кривите гърбове на праведните със своето еретично мнение.
Ако поръсим с надежда изсъхналите си дънери,
може пък да израснат клони и да се върне зеленото.

Старецът – сокол, прибрал крилете си и завързал полета и тегобите
в смъртен и смъртоносен възел от мъдрост и безумие.
Когато се изтощи плътта, връща се към утробата
и ляга като змийска кожа върху мравуняк.

Старицата – сухо оризово зърно, лицето й прашно, а душата й бяла,
бе живяла достойно, не бе безчестила ложето на учителя, затова греят очите й,
сякаш са останали само очите и няма никакво тяло,
сякаш тялото вече е разпиляло пепелта си сред водите.

Във времето е впрегнат конят им, но юздите му вече догарят.
Бяха прелетели през живота заедно, като две влюбени птици.
– Тя беше млада и лотосоока! – казва старецът.
– А той гасеше горящи въглени! – казва старицата.

Но сега са сгърчени и студени лотосът и жаравата, затова пълзят към Варанаси.
Вали дълбок дъжд. Тревата пищи. Разстилат покров метри и километри и се нижат                благословения и проклятия.               
За да се радваш на дълъг живот, трябва да обикнеш старостта си,
а после да влезеш в окото на слънцето, да се разтвориш във вятъра.

О, велики Ганг, вземи ни със себе си и озари ни,
нас – стареца, старицата и поета,
нас – странните странници, пилигримите,
търсещи пътя към небитието.

И ни допуска до свещения Варанаси станът на съдбата.
Град като град, като останалите мръсен и скучен,
просяци пъплят по площада между нозете на реката,
във въздуха – сиви птици, на земята – дръгливи кучета.

Тече тежката река и тъче покаяние и съмнение станът.
– Съжалявам – бе казал лекарят, – но болестта е скоротечна!
Слънцето затваря над мен отвора на барабана.
Диагноза: вечност!

Целувам пергамента върху челата на беловласите.
Около нас танцуват и пеят просяци, а великият Ганг им приглася.
– Ти си добър син – казва някакъв грешник, – щом си довел до Варанаси
крехките лодки на майка си и баща си.

После на брега виждам сянка и допушвам последната си горчива цигара
и дописвам последното си стихотворение.
Всичко гори и всичко изгаря.
След майката и бащата идва прозрението.

– Аз съм всемогъщата смърт, аз съм коренът на бъдните неща – казва сянката на съдбата, –
аз съм безграничното обиталище на безкрая.
– Всичко върви от смърт към смърт – отговарям на сянката, – а после се разтваря във вятъра.
Това е точно така. Зная.

Скитах. Оставих топли следи. Готов съм за кремация.
Можеш ли, смърт, да разбереш поета?
Това е най-бляскавата ми рецитация.
Намерих сянката си! Спира сърцето ми...

И се издига етерният ми дух над свещения Варанаси.
Извира Ганг от земята и се влива в небето.
И дарявам на пеещите просяци пепелта си.
Можеш ли, смърт, да разбереш поета.

*  *  *

УМЕРЕТЬ В ВАРАНАСИ

(перевод с болгарского языка: Петр Голубков)

Скитаюсь я. Ищу лишь тень, ветрам завидуя.
Я рад сегодняшнему дню, боюсь грядущего.
Пишу стихи, и изучаю свою душу я,
Босые ноги – теплый след кладут на Индию.

Солнце печет, как через дырку в барабане,
И в голове – смесь покаяния с сомнением.
Рядом – старик, старуха, об руку, и в рвани –
Бредут, видать, в последний раз на поклонение.

Остатки тел несут, чтоб тлели в Варанаси –
Наисвятейшем месте на большой земле,
Там умереть хотят, в божественном экстазе,
Устав у слишком долгой жизни быть в седле.

Один был конь за всю их жизнь, и одна крыша,
Но их богатство, их подарок – озарение.
Их конь так мчался, их сердца взлетали выше,
Их дом был их счастливою Вселенною.

Варанаси – самый старый город карты,
Город с двумя тысячами храмов –
Город всех богов Махабхараты,
И героев славной „Рамаяны”.

В Варанаси – Ганг Великий устремился в небеса,
В Варанаси – духи предков всего мира, всех и вся,
Варанаси – порт, ворота для судов из всех портов,
Варанаси – то обитель на границе двух миров.

– Не вечен этот мир, конечно! Лишь не родившееся – вечно.
Если у смерти смерть отсечь – исчезнут боги все, и речь.
– Не говорите, добрый сэр, никто не знает, белый человече,
Где корень этот, например, который следует отсечь.

Никто не знает, когда он уйдет, и когда снова возвратится,
Поэтому зачем грузить народ, от ереси спина не распрямится.
Если ж посеете надежду на полумертвые стволы,
То могут встать они, как прежде, зазеленеть венком листвы.

Старик – сокол крылья сложил и полет подытожил.
И мудрость, и глупость узлом перед смертью сплетаются.
Когда истощается плоть, она в прах превращается,
Ложась в муравейник, как будто змеиная кожа.

Старуха – с лицом запыленным, но светлой душою,
Достойно жила, не позорясь, с сияющим взором
Остались глаза, хотя тело, совсем небольшое,
Рассыпаться в пепел готово уж в будущем скором.

В былые года, запрягая коня, крепко вожжи держали.
Для влюбленных двух птиц годы жизни, как миг, пробежали.
Пел старик: – Молода, ясноока бабуля!
А старуха: – Не тронь не дотлевшие угли!

Но теперь уж дотлели те угли. Бредут в Варанаси.
Дождь, шум трав. В километры сливаются метры, а молитвы готовы в проклятия слиться.
Чтобы долго прожить, надо так полюбить свою старость,
Солнце в глаз допустить, и в ветрах раствориться.

О, Ганг великий, подари нам озарение,
Нам – старику, старухе и поэту.
Дай странным странникам желанное спасение,
Ищущим путь – дорогу к тому свету.

Кто допустил, чтоб Бенарес командовал судьбою?
Город как город, как любой, где грязно так и скучно,
На площадях всех – нищих лес, полно их над рекою,
Собаки тощие – толпой, птиц серых в небе – тучи.

Течет тяжелая река раскаянья, сомнения.
– Я сожалею – врач сказал, – болезнь так скоротечна!
Закрыло солнце надо мной сквозь барабан свечение.
Диагноз краткий: Вечность!

В пергамент лба поцеловал я старца седовласого.
Люд нищий пел кругом, плясал, великий Ганг плескался.
– Ты добрый сын – старик сказал, – Дай, Бог, чтоб в Варанаси
Ты в хрупкой лодке не пропал, к родителям добрался.

На берегу, увидев тень, я прекратил курение
И дописал своё последнее творение.
Взглянул на горы и леса. Увидел озарение
И, вслед за матерью с отцом – и сам пришел к прозрению.

– Я смерть, я корень всех вещей, – мне тень судьбы сказала. –
Я безграничная для всех обитель бесконечности.
От смерти к смерти всё идет, умчится с ветром Вечности.
И это точно так, ей-ей! Та тень мне не соврала.

Скитался я. Оставил след. Готов уже к кремации.
Но можешь ли ты, смерть, понять поэта?
Не помню я за много лет удачней декламации.
Нашел я тень свою, но нет, от сердца нет ответа...

Над Бенаресом древним вдруг возносится мой светлый дух,
С земли на небо Ганг течет, как чудо света.
И мне вознесшийся мой дух, как дар за пенье нищих двух.
Но можешь ли ты, смерть, понять поэта?

Замечание: Варанаси, Бенарес – один из древнейших городов Индии.

------------------------- ------------------- ----------------------

 Красимир Георгиев

РАЗТВОРЕНИ БЕДРА НА ПРОСЯКИНЯ               
          Близо пет години бягах от поезията. Трудно беше, но не написах нито ред. Ядоха ме кучета и ме кълваха птици, но аз бягах и бягах. Обречен да бъда настигнат.
          И ето, откачената муза отново ме яхна и започна да блудства с душата ми. Добре, казах си, ще ти дам да се разбереш! И си поставих няколко непосилни задачи. Първо – съдържанието да властва над формата, образите да громят строфите, думите да разграждат редовете. Второ – темата да е невъзможна, идеята да е немислима, ситуацията да е абсурдна. Реки от мерена реч словославят птичките и пчеличките, слънчевите лъчи и храмовете на любовта – и аз съм писал подобни стихчета, но ако римата и ритъмът се блъскат години наред в главата ти, идва времето, когато трябва или да се измъкнеш от лудницата, за да запазиш главата си, или да влезеш по-дълбоко в тунела на поетичния хаос, да надскочиш мисълта си и да нахраниш чудовището на страстта и цинизма. Трето – да подправиш храната си със смърт, да станеш част от поетичните образи и да изживееш невъзможното. Това е най-трудното.
          Тогава видях просякинята. Разкрачена над мръсната си женска кръв, потънала сред дрипи и бръчки, тя приличаше на наядена от прасета гнила ябълка. Беше отвратителна. И си поставих въпроса. Можеш ли да обладаеш тази човешка огризка? Насред града? Пред очите на тълпата? Кажи, поете...

          РАЗТВОРЕНИ БЕДРА НА ПРОСЯКИНЯ

Вървях по безкрайните улици на вечния град и се питах
къде е посоката на посоките, къде е утробата на времето.
За два пътя на смъртните бях чувал – към боговете и към жените,
на този огън и най-нисшата твар, и върховният разум принасят семето си.

Там някъде, сред диплите на есенния здрач до една локва ме докосна просякиня.
Лицето й бе набръчкано от умора, слабините й плачеха и пулсираха, накуцваше.
Разтвори кафява шепа пред сянката ми и през шепата просто не можех да премина,
защото дрипите й светеха, а бедрата й скърцаха като претоварена каруца.

По кожата й бе засъхнала кръв – ален сок от посечена акация.
Който не познава тези два пътя е като хищно насекомо.
Както всяка жена, която бе имала менструация,
три дни просякинята не бе пила от бронзов съд, а след това бе облякла нови дрехи.

Бе изхвърлила мръсните дрипи и се бе пременила в дрипи от нежно бяло,
а когато се срещнахме, бе намерила локва и миеше тялото си
и разбрах, че захвърляше тялото си и отиваше в ново тяло.
Тя не продаваше плът, тя гордо просеше, а плътта си подаряваше.

Беше петнадесетгодишна. Просеше близо петнадесет години.
И кръстосваха дългите улици чистите дрипи на девицата
и очакваха мътните локви на вечния град да премине
нейният цар – стражът, съдията, водачът на колесницата.

Аз бях водачът, бях повелителят на желанията, затова разбрах, че мога
да сляза от колесницата и да премина през границата между световете.
И разбрах, че това не е просякинята, това е жената-огън,
просякинята се превърна в майката на боговете.

Чух, че бедрата й стенат: "Ние сме изгарянето, но ние сме и светкавицата!",
и прогоних демоните на традициите и благоприличието.
И видях, че локвата всъщност е любовна жарава.
И започнах да отмивам червения сок от кожата на момичето.

Колкото океанът е вместилище на всички води, толкова
кожата е вместилище на всички докосвания и страстни сънища.
Ако някой не е преминал през тази сладка болка,
значи цял живот е палил в огнището си пепел вместо въглища.

Кожата й беше твърда и мека като жива преса за изстискване на лимони,
скутът й беше жертвен олтар, а косъмчетата й – трева за жертвоприношение.
Както плодът на мангото къса връзката си, така пламна огънят
и вулвата й ме всмука в черната си дупка с чудовищната гравитация на наслаждението.

И влязох вътре – влязох в достославната до върха на ноктите, до края на пъпа влязох,
влязох като нож в ножница, закалени в сърцевината на пламъка,
слабините й бяха горивото, косъмчетата – дим над морава, влагалището й – клада от оргазъм,
като гъсеница придърпвах плътта от една тревичка на друга и разгарях кладата.

Може би бях за нея само дребна монета в чашата за подаяния между бедрата й.
Както пчелите събират нектар от различни дървета,
а след това медът не знае кое дърво е съдбата му,
може би така мръсницата разтваря солта на мъжете в локвата на битието си.

И така да е, когато влеят водите си в морето реките на всичките любовни желания,
когато се развържат всичките възли на сърцето,
смъртният става безсмъртен и златен диск покрива лицето му със своето странно заклинание:
който не познава тези два пътя към боговете и към жените, става хищно насекомо.

Тя отново облече бръчките върху своите петнадесет години,
Влезе в белите дрипи и тръгна накуцвайки по безкрайните улици, за да проси и плаче.
Поотърсих боклука, закопчах панталона си и се сетих, че не съм я питал за името й
и че съм забравил да дам на просякинята петаче.


РАСКРЫТЫЕ БЕДРА НИЩЕНКИ

(перевод с болгарского языка: Юрий Зозуля)

          Почти пять лет я убегал поэзии. Было трудно, но не написал ни строки. Собаки меня ели, и птицы меня клевали; но я бежал и бежал. Обреченный быть настигнутым. 
          И вот, сумасбродная муза снова села верхом на меня, и начала блудить с душой моей. Хорошо, сказал я себе: я тебе покажу. И ставил себе несколько непосильных задач. Во-первых, содержание должно властвовать над формой, образы должны громить строфы, слова должны рушить строки. Во-вторых, тема должна быть невозможная, идея – немыслимая, ситуация – абсурдная. Реки из мерной речи славословят птички и пчелки, солнечные лучи и храмы любви, – и я писал подобные стихи. Но если рифмы и ритмы ломаются годами в твоей голове, приходит время, когда ты должен либо сбежать из сумасшедшего дома, чтобы сохранить голову; либо входить глубже в туннель поэтического хаоса, превзойти свою мысль и накормить чудовище страсти и цинизма. В-третьих, улучшить свою пищу со смертью, входить в поэтические образы, и проживать невозможное. Это самое трудное. 
          И увидел нищую: она стояла над своей нечистой женской кровью, утонувшая в дряни и морщинах, похожая на  гнилое яблоко, недоеденное поросятами; отвратительная. И я задал себе вопрос: сможешь ли обладать этим человеческим огрызком? Посреди города? На глазах толпы? – Скажи, поэт...

РАСКРЫТЫЕ БЕДРА НИЩЕНКИ

Шел по бесконечным улицам вечного города, и спрашивал себя:
где направление направлений, где утроба времени.
О двух путях смертных я слыхал, – к богам и к женщинам,
на этот огонь и самая низшая тварь, и верховный разум несут свое семя.

Там где-то, среди складок осенних сумерек, возле одной лужи, ко мне прикоснулась нищенка.
Лицо ее было сморщенное от усталости, ее пах плакал и пульсировал; она прихрамывала.
Она раскрыла коричневую ладонь перед моей тенью, и через ладонь я просто не мог перейти,
потому что ее мерзости мерцали, а бедра скрипели как перегруженная телега.

На ее коже засохла кровь, – алый сок переломленной акации.
Кто не знает эти два пути, тот как хищное насекомое.
Как каждая женщина, которая менструировала,
три дни нищенка не пила из бронзового сосуда, а потом надела новую одежду.

Она выбросила нечистое, и нарядилась в нежно-белое тряпье,
а когда мы встретились, она умывала свое тело в этой луже,
и я понял, что она отторгла свое тело, и вошла в новое.
Она не торговала плотью: гордо просила подаяние, а плоть дарила.

Ей было пятнадцать лет. Просила почти пятнадцать лет.
И чистое тряпье девицы проходило длинные улицы,
и мутные лужи вечного города ожидали прихода
ее царья – страж, судья, водитель колесницы.

Я был предводитель и повелитель желаний, поэтому понял, что могу
слезть с колесницы и пересечь границу миров.
И я понял, что это не нищенка, а пылкая женщина,
нищенка превратилась в мать богов.

Я слышал, что ее бедра стонут: „Мы молнией выжигаем, испепеляем“,
и прогнал демонов традиций и благопристойности.
И увидел, что лужа, в сущности, есть пламя любви.
И начал отмывать красный сок с кожи девушки.

Насколько океан вместилище всех вод,
столь кожа вместилище всех прикосновений и страстных снов.
Если кто-то не прошел сквозь эту сладкую боль,
значит всю жизнь он зажигал в своем очаге пепел вместо углей.

Кожа ее была твердая и мягкая: как живой пресс на выжимание лимонов,
колени ее были жертвенным алтарем, а волосинки ее – травой для жертвоприношения.
Как плод манго рвет свою связь, так вспыхнул огонь
и ее вульва меня всосала в черную свою дыру с чудовищной тягой наслаждения.

И я проник внутрь, – проник в достославную до кончиков ногтей, до конца пупка я проник,
точно ножом в ножны, закаленные в сердцевине пламени,
пах ее был топливом, волосинки – дымкой над лугом,  влагалище – костром оргазма,
я, словно гусеница, дергал плоть от травинки  к травинке, и разжигал костер.

Может быть, я был для нее лишь мелкой монеткой в стакане для подаяний меж ее бедер.
Как пчелы собирают нектар на разных деревьях,
а затем мед не знает, от какого он дерева, –
может быть, так и эта змея растворяет соль мужчин в лужице своего бытия.

Так будет, когда все реки любовных желаний вольют свои воды в море,
когда развяжутся все узлы сердца,
смертный станет бессмертным, и его лицо скроет золотой диск со странным заклинанием:
кто не знает эти два пути: к богам и к женщинам, тот превратится в хищное насекомое.

Она вновь надела морщины на свои пятнадцать лет,
нырнула в свои белые тряпки, и отправилась, прихрамывая, по бесконечным улицам, чтобы просить и плакать.
Я отряхнул грязь, застегнул брюки, и сообразил, что не спросил ее имя,
и забыл дать нищенке пятачок.

-------------------------- ---------------------- ----------------------------
 

Красимир Георгиев

ВЪЛНЕНИЕ

Ей, ти, който си от другата страна,
какво ще ни донесе приливът?


ВОЛНЕНИЕ (перевод с болгарского языка: Василина Иванина)

Эй, ты, который на той стороне,
что нам принесет прилив?


ВОЛНЕНИЕ

(перевод с болгарского языка: Петр Голубков)

Эй, Вы, кто-нибудь с той, другой стороны,
Что Вы нам пришлете на гребне волны?


ВОЛНЕНИЕ

(перевод с болгарского языка: Владимир Игнатьевых)

Эй, ты, который с другой стороны!
Кого ещё к нам занесёт приливом?


ВОЛНЕНИЕ

(перевод с болгарского языка: Анатолий Жариков)

Эй, на другом берегу,
знаешь ли, что несёт прилив?

------------ ------------- ---------------------
 

Красимир Георгиев

БУРЯ

Мечът на мълнията разсече небето.
От раната потекоха звезди.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Василина Иванина)

Молнии меч разсек небеса.
Из раны потекли звезды.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Владимир Лавров)

Молнии мечом рассекаю небо.
Раны кровоточат звездопадом.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Виктор Коврижных)

Молнии меч рассёк облака,
кровью прозрачной пролился дождь.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Галина Оболенская)

Меч молнии вспарол небеса –
Рассыпались сверкающие звёзды...


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Петр Голубков)

Меч молний небо рассечет.
Звезда из раны потечет.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Мариянна Фляш)

Молнией небо рассечено.
За пеленой дождя – звёздная сфера.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Ольга Ступенькова)

Молнии, как меч, развергли небеса.
Звезды вздрогнули, сверкнув очами.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Валентина Антоненко)

Молнии меч рассек небеса
Брызнули из раны звезды.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Евгений Подаков)

Меч молнии вспорол ночное небо, – и мириады звёзд из раны растеклись...


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Валентина Беседина)

Молнии меч рассек небеса,
Россыпью звезд заблестела слеза.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Игорь Ишимм)

Меч молнии рассёк небесный свод,
и звёздный дождь коснулся лона вод.


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Инесса Небесная)

Молнии меч рссек небеса,
В свежую рану звёздная тайна...


БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Андрей Токар)

Разрезаное небо и россыпь у ног
пригоршнями звёзды выгребал за порог.
 
 
БУРЯ

(перевод с болгарского языка: Владимир Лавров)

Небо рассекаю молнии мечом.
Раны кровоточат звездами.
=========== =========== ==========