Лаэртида

                Если выпало в Империи родиться, лучше – жить…
                И. Бродский «Письма римскому другу» (Из Марциала)

Одиссей вернулся с войны, моложав и свеж,
На броне последнего из скакунов Эллады.
Он сидит на скамье, один, не смежая вежд,
Сторожит мгновения ночи, курящей ладан.

Пенелопа вздыхает молча: подрал бы чёрт
Этот твой троянский синдром и былые песни…
Но года идут, в океане вода течёт,
Лишь на острове штиль и ряска болот Летейских.

Он узнал: Итака – тюрьма, тишина – итог.
Ни друзей, ни подвигов. В море зевает Сцилла.
Расшатался дом – не починит его никто,
И скрипят половицы – в них снова что-то подгнило.

И жена, заскучавшая, – кто б её осудил? –
Не сносившая в браке ни башмаков, ни платьев,
То кручинится оком, то смеётся другим,
Принимая любовь сорока запоздалых братьев.

На причале рыбачки с песней ждут женихов,
Одноглазый старик погоняет овечье стадо…
Здесь всё просто и тихо, продуманно и легко,
И уже ничего от жизни желать не надо.

Перемена мест не поможет, мирный герой,
Как бы ветер твоим парусам ни скручивал руки.
Ты бываешь на солнце – слишком часто порой,
И заботливо гонят с воздуха слуги-слухи.

Каплей уксуса кровь створожена в молоко,
Ведь имеющий уши – сказано – да ослепнет.
Под шуршанье крыс в полуночной пустыне слов
Не разжечь живую искру в остывшем пепле.

И о чём, сын Лаэрта, ты можешь им сочинить?
Здесь бы самое время вдариться в мемуары,
Но от разума к сердцу уже оборвалась нить:
Распускай многостопный труд под напев кифары.

Ты уснёшь и увидишь сказки о небылом,
Есть ведь многое в свете такого, что только снится.
Что-то можно вспомнить, только забывшись сном,
Береги же, странник, тайну своей темницы.

Одержимый своей фантазией старый шут!
В голове – легенды, нимфы, пучины ужас…
Но скорлупки замка от этих снов не спасут,
И иного смысла эти кошмары глубже.

Он смертельно устал ворочаться в кандалах,
Лучше мёрзнуть на пьедестале, чем эти цепи…
Из постели гонит, как из могилы, страх,
Лишь пелёнки савана сердце глухое скрепят.

Не от желчи плохо – полынью горчит вино,
И жемчужиной муть всплывает со дна бокала.
Может, лучше вправду – уши залить беленой
И скосить себя во цвету – в цветах карнавала?

Но в очах души не завесить уже зеркал –
Здесь руины того, за что так боролся с детства:
Королева-мать, бубенцы в верхах колпака,
И богатый названьем клочок чужого наследства.

Жить грозой иль вовсе не жить? Марциал, ты прав:
Станет истинно мудр только тот, кто взаправду пожил.
И, певец зари, не дождавшийся до утра,
Он отчалит от тверди и ветру натянет вожжи.

Снова в парусе норд-норд-вест, под рукой – штурвал,
Значит – сеять в чужих полях пуд ненужной соли.
Что не спето – оставил. Последнее – отписал.
Честь имею, братья! И снова имею волю.

Росчерк места и личности, выше – слова, слова…
Верьте слову! Выводит грифель, клинком отточен:
«Королева, прощай! Помяните, коль дорог вам.
Эльсинор, Итака». Подпись – Никто. Многоточье.