летняя

 Дочка колхозника и колхозницы  с упоением читала книги.  В кульминационные моменты сюжета нервы просили передышки. А может быть просто  оттягивая апофеоз развязки, что бы посмаковать нагнетенный трепет, она бросала читать. В эти моменты, неосознанно, как то уж очень интенсивно качалась  на стуле, смотрела  в окно и грызла на ногах ногти.

   Однажды ей даже удалось вывести огромную кровяную бородавку на своей голове с помощью  примера одной из лирических героинь, проходивших чередой перед ее глазами и укладывавшихся потом в аккуратную стопку на полке серванта, под  условным названием: « прочитано».

   Дни тогда летели. Бородавка уже была синей. Ножка ее стала тонкой, видимо ей не хватало питания. Ниточка затягивалась повторно крепче. Ну и опять – дни.

   Они были летние. Пахли цветущей речкой, на вкус жгли какой-то дрянью, которую мама залила в тазик, в котором, вроде как, только что варила варенье, на ощупь – телом. Тело каждый вечер залезало в ванную и пускало из крана воду.

   Гадкий утенок смотрел мультики про Гадкого Утенка. Никаких тождеств на ум не приходило, впрочем, как и сравнений на предмет свой принадлежности к царственным особам.

   Ночи не уступали дням. Именно ночью висели огромные радужные шары в проеме открытого окна. Гиперпланеты. Только руку протяни. Радуга в них перемещаясь кривилась, путалась сама в себе. Этот процесс был бесконечен.

   Четырнадцать лет с недоумением разглядывали по утрам бензиновые лужи.

   И еще... когда не спалось, но сиделось на крыше последнего вагона товарного поезда с голыми пятками, босоножками в руках, в белом, непременно, сарафане по небу летела девушка на таких же белых простынях. Она держала их крепко, двумя руками и выглядела так, как будто они вытянули ее из ванной только что и невзначай.

   Хотя, что это я. Люди так летать не могут, сказки все это.
Да и простыни... Какие еще простыни? Облака, наверное, такие…