Возвращение

Я утром посмотрел в окно,
по желтолистью бродит ветер
и кто-то мне уже ответил
на тот вопрос, что был давно.
И кто-то расчертил стекло
прозрачным плачем листопада,
а Бог мне снова дал в награду
то, что казалось бы ушло,
и синь прозрачную на вкус,
и легкость выдоха и вдоха…
За что же мне награда Бога?
За то, что в Осень я вернусь?







Пил тишину осенний листопад
и на вершине тихого блаженства,
достигнув, как казалось, совершенства
слова шептал я снова невпопад.
Мне снились вновь пророческие сны
и я в поту холодном просыпался,
зачем-то мне стократно повторялся
тот  мамин вздох: "дожить бы до весны..."
Шла осень в наступление на лень
и разгильдяйство летнего безделья,
шуршащим смехом странного веселья
гнал листопад, накрыв мой судный день.
А я заклеил окна, чтоб зима
не разомкнула холодом объятья,
пусть до весны не сбудутся заклятья,
и осень забирает все права,
пусть под ногой, свой замыкая круг,
поет "аминь" листва, слегка охрипнув,
сны посветлеют, боль уйдет, затихнув,
и вдохновенье возвратится вдруг…
И Муза на кровать мою присев,
прошепчет мне уже слова другие,
деревья улыбнутся мне, нагие,
и к песне сам напишется припев!







Жизнь, как песок сквозь пальцы…
Вязнут ноги
в болотной жиже снова цвета хаки,
забыты все ненужные атаки,
медведи успокоились в берлоге,
и замолчали вечные страдальцы.

Сознанье сжалось в точку,
обратившись кусочком боли
в ноющем затылке,
и снова в голове скрипят опилки,
и страшно от свободы, чести, воли,
и хочется скорей забраться в бочку.

Философы-кликуши и скитальцы,
предвестники судьбы и черной смуты,
мне помогли уйти и не вернуться
туда, где очень важно оглянуться,
встать на угли и вслух считать минуты.
Жизнь как песок сквозь пальцы…







Любовь закончилась. Как в тюбике сгущенка.
Когда-то в тюбиках сгущенку продавали
и я, тогда совсем еще мальчонка,
ее выдавливал и слизывал, едва ли
тогда я думал, что бывает грустной сказка,
победа обернется пораженьем,
что будет «все!» как выстрел выраженьем,
и навсегда к лицу прилипнет маска
успешного спокойного злодея,
бегущего от чувства снова к чувству,
владеющего истинным искусством
согреть дыханьем слова Галатею…

Как грань меж «да» и «нет» бывает тонкой,
как вздохи радости сменяют боль утраты,
ушла любовь из никуда в куда-то.
Остался мальчик  “тюбик со сгущенкой”.





В холодильнике сохнет текила,
по столу рассыпается соль,
вот и ссора уже подрулила,
 даже ей ни к чему алкоголь.

Вот разбиты тарелки и чашки,
что за дурень "на счастье" сказал?
О! Кусочек забытой колбаски
в холодильнике тоже увял.

Так увяли недавние чувства,
с горя рюмочку, что ли, налить?
Кстати, есть еще в банке капуста,
наплевать, можно ей закусить!

Ну, а что там заморские лаймы ?
Ну, а что, разлюбил, так в петлю?
Нет! На самой на полочке дальней
я огурчик еще зацеплю.

Вот такая тоска накатила,
вот такая душевная боль...
В холодильнике сохнет текила,
по столу рассыпается соль.

Как будто не было тех лет,
что мы прожили, сомневаясь.
А нужен ли кому ответ,
старались мы, иль не старались?

Как будто не было тех дней,
когда мы весело смеялись.
А одиночества ночей
дождались мы, иль не дождались?

Как будто не было минут,
когда дыханье замирало.
А если сыт, одет, обут,
то легче ли намного стало?

Как будто не было тех слез,
что вместе честно мы пролили,
и нет ответа на вопрос,
любили мы иль не любили?..









Больше некому писать,
да и смысла, в общем, нету,
не скрипящая кровать
нехорошая примета,
незакрытое окно,
жар отброшенной подушки
и забытые давно
слезы очищают душу,
и забытая любовь,
по несбывшимся приметам,
переводит стрелки, вновь
зиму заменяя летом.

Лето близкое тогда
и далекое сегодня,
дарит мне тебя всегда
и хлопочет, словно сводня,
будто сводня, болтовней
забивает Богу уши
и забытые давно
слезы очищают душу,
и ушедшая любовь,
и неверие в приметы
говорят: «Себя готовь
к возвращенью в это лето!»

Вот по кругу, день за днем,
я гонюсь, себя спасая,
за тобой, за этим днем,
нет, за тем где я бросаю
то, что было мне дано,
то, что было самым лучшим
и забытые давно
слезы очищают душу.
Не скрипит давно кровать,
верю я теперь в приметы…
Больше некому писать,
да и смысла, в общем, нету.







Старая квартира,
бывшая жена,
пройдено полмира,
выпито – до дна.
Тщательно, до капли
выжат, как лимон,
лоб разбили грабли,
верю только в сон.
Праздничные даты,
поминальный стол,
все мечты распяты
под прощальный звон,
где-то догорает
поздняя свеча,
дров я наломаю
снова, сгоряча.
У прощальной лиры
лопнет вдруг струна...
Пройдено полмира,
прожито – до дна.










Пусто. Холодно и пусто.
Алкоголь уже не лезет,
а мои смешные чувства
стали, в общем-то, болезнью.
Нет аптеки, нет лекарства,
только смс порою,
мне приходят, и в пространство
говорю я сам с собою:
– Что же, друг мой происходит?
– Изменился, стал другим!
– Терпишь то, что кто-то водит
по душе ножом тупым?
– Я и сам не понимаю,
я и сам себе не рад,
все иллюзии питаю,
будто это – маскарад.
Словно снимет кто-то маску
и понятно станет всем,
что не надо ждать подсказку,
нет ее у этих тем!

В пустоту кричу впустую,
надрываюсь просто так,
надо спать, а я рифмую…
Я – законченный дурак!








Судьба сдала нам карты, передернув,
и развела фигуры по углам,
и шарик, замерев опять на черном,
оставил бурю красным берегам.
Кровь забурлила. Алкоголь прохладен.
Фортуна, как Фемида, в темноте.
Мурашки от следов скользящих гадин,
и странное стремленье к Пустоте.
Врата Вселенной, как всегда, открыты,
и звезды бесконечно холодны,
пусть Сталкеры убиты и забыты,
но мы в полете все равно равны!
Погас очаг и воет в трубах ветер,
горит душа в сжигающей любви…
Как далеко и близко мы на свете,
к тем, кого так и не уберегли.









Сорвать стоп-кран и спрыгнуть, к черту,
от всех любовей и проблем,
от склок, каких-то странных тем
и от надорванной аорты.

От крика спрятанного внутрь,
от честных взглядов лживых тварей
и от желанья заботварить,
немедленно, любую дурь!

Пусть поезд мчится в никуда,
и машинист, оскалив зубы,
рычит, как прорванные трубы,
в которых ржавая вода!

Пусть кровь течет из вечных ран…
Души желая обновленья,
взять, психанув, одним движеньем
сорвать стоп-кран, сорвать стоп-кран!










Осталась грязная посуда,
в затихшем доме пустота,
а сказка, что свершится чудо,
давно забыта. Навсегда.

Нет безысходнее и злее,
чем это слово «навсегда»…
А я когда-то тоже верил,
что стороной пройдет беда.

Я умирал и пил безбожно,
кричал проклятья облакам:
«Зачем же? Разве ж это можно?!»
И бил стеной по кулакам.

Боль разрывает в кровь сосуды,
улыбка маской на лице…
Осталась грязная посуда
и чьи-то слезы на крыльце.









Банальность слов – издержка Бытия,
в котором все достаточно банально,
ты постарела и немолод я,
слова затерты, мысли больно ранят.

Душе опасен возрастной стриптиз,
ей подавай из прошлого веселье,
морщины глубже и живот отвис,
с утра видок, как будто бы с похмелья...

Но неуемность идиотских сил,
что нам даны от Бога или черта,
дает возможность снова попросить
начала постсемейного отсчета.

Хотя закрыт кредит своих детей,
есть наслажденье в творческой замене,
игра на преимущество затей,
всегда ведет к супружеской измене.

Да, тот, кто предал молодой задор,
всегда готов к лирической балладе,
и даже, если ты циничный вор,
то остальные, безусловно, б---и!   











Я легко отпускаю тебя,
уходи.
Видишь – по  небу стаей летят
журавли?
Видишь – ветер уносит обрывки
слов?
Видишь – свет растворяет остатки
снов?
Слышишь – чьи-то шаги
в темноте?
Слышишь – кто-то кричит
в пустоте?
Слышишь – сердце стучит
не в такт?
Слышишь – скрежет ключей,
кто там?
Знаешь, двери открыть,
не закрыть?
Знаешь, легче любить,
чем забыть?
Знаешь, что за стезя
впереди?

Снова жду я тебя.
Приходи.











Я перестану есть романы,
пить чай из сухофруктов чувств,
вдыхать предательство, обманы,
и слушать звуки лжеискусств.
Я заболею тихой ленью
и, наплевав на общий вой,
уйду, легко предав забвенью,
все что мы прожили с тобой.
Я сяду в тихом старом сквере,
и, задремав, увижу вновь,
как кто-то открывает двери
туда, где есть еще любовь.
Сон тих, как ветерок, и где-то,
на этом свете, или том,
уже сбываются приметы,
и счастье рядом. За углом.
Напрасно ждет чекушку дворник,
по листьям катится слеза…
Да, я уснул еще во вторник,
а в среду не открыл глаза…











Я вновь сжимаю пустоту
в попытке звездный  свет зажечь,
вот кто-то тянется к кресту,
поняв, что ложь разъела речь.

Я растираю в пыль песок,
чтобы не стерлись ноги тех,
кто был вчера на волосок,
сегодня празднуя успех.

Я небо сделаю водой,
а воду в небо превращу,
назначу встречу нам с тобой,
я так давно тебя ищу…

Я между небом и водой,
песчинки растирая в пыль,
опять играю с пустотой
и превращаю в сказку быль.











Пустая вязь знакомых слов,
 открытый взгляд пустых глазниц,
 недоумение врагов
 и рамки призрачных границ.

 Распятый снова на кресте,
 воскресший снова не дошел,
 от вознесения к мечте
 до краха – просто разговор.

 Пустая вязь знакомых слов,
 опять молчание в ответ,
 и кто-то ко всему готов,
 а кто-то вновь ответил "нет",
 тому, кто тоже был распят
 и душу продал за "пятак",
 любовь, забытую в гостях,
 обычно покупают так...

 Любовь, обычно, устает
 от тех, придуманных оков,
 к которым точно приведет
 пустая вязь знакомых слов.











Над временем и над пространством,
где нет ни власти, ни измены,
нет ни наркотиков, ни пьянства,
где невозможны перемены,
где Бесконечность пьют как воду,
а Вечность – пенсионный возраст,
где нет красавцев, нет уродов,
где все предельно очень просто,
там где Создатель варит кашу
из звезд, комет, планет, галактик,
где нет чужих, где только наши,
где ни теорий нет, ни практик…..
Там очень холодно и скучно.
И нам с тобой туда не надо.
Мы на земле друг друга мучим,
и это высшая награда!











Кто шел подследственным по делу,
того Судьба судила строго,
душа легко прощалась с телом
пускаясь в дальнюю дорогу.

И каялась в грехах немного.


Кто шел свидетелем по делу,
тому Судьба глаза открыла
на то, что рассказать хотел он,
о том что, безусловно, было.

Когда его она спросила.


А что сказать о потерпевшем?
его судьба Судьбою стала,
святым путь указала, грешным,
вмиг оттолкнувшись от причала.

Отсчету положив начало…










Комедианты, не жалея грима,
раскрасили в веселые тона
плащ палача и посох пилигрима,
и написали добрые слова
в злой книге жизни, скорби и страданий.
В ней исключили смертную главу,
главу измен, предательств, расставаний,
нарисовав зеленую листву
там, где давно деревья почернели.
И ужаснулся праведный народ:
«Вы изменить сегодня захотели,
что Бог определил и нам дает?!»

Комедианты, не жалея грима,
закрыли лица ставшие мишенью,
сполна изведав муки и лишенья,
плащ палача и посох пилигрима.










Я наплевал на перспективы смерти
и угадал спросонья все три карты,
открыты настежь запертые двери,
и наконец-то опустели нары.
На волю уходили в полнолунье
те, кто забыл молитвы с покаяньем,
и шарики детишки им надули
и жены не считали расстоянье,
которое в столыпинских вдыхали,
которое заточками проткнули,
которое годами мы писали,
которое короче свиста пули.
Я снова раскумарился чифиром,
опять легка рука в любом движеньи,
забыт уют оставленной квартиры
и нервы в постоянном напряженьи…
Статья опять добавит четверть века,
но я вдыхаю снова запах счастья,
мне наплевать на право человека,
мне наплевать на грозы и ненастья!
Я разорвал натершие оковы
и сжег для всех проклятые галеры,
на двери всем опять прибил подковы
и возвратил утраченную веру.











Кто поднимался над обычной смутой,
купался в серебристых облаках,
тот не боится слабости минутной,
тем более «остаться в дураках».

Кто презирал границы и барьеры,
лакал взахлеб из Млечного Пути,
тот сохранит всегда частичку веры
и не захочет «вовремя уйти».

Кто не боялся силы и наветов,
плевал на то, что говорят враги,
тому открыты главные секреты,
тому не надо «вовремя уйти».

Кто, не волнуясь, называл три карты,
и сердце нес на поднятых руках,
жизнь у того наполнена азартом,
пусть даже он «остался в дураках»!










По облакам, как по парному молоку
скользит душа,
пью осторожно, по глотку,
едва дыша,
и ожидаю, не спеша,
заветной встречи,
которую, наверное, жду вечность.

На облаках нет ни дорог,
ни фонарей,
есть только знание, кто дорог
и скорей
в проемы незакрывшихся дверей
вхожу с желаньем встречи,
которую, наверное, жду вечность.

Он научил меня бродить по облакам,
там нет конвоя,
и волю не давать слезам,
побеспокою
его я глупостью, седою головою,
и тем, что не готовлюсь к встрече,
которую, наверное, жду вечность…











В бездушной суете пустых времен
нет отраженья звезд и небосвода.
Бог озабочен. Дьявол опьянен
успехами в растлении народа.

День начался ни снегом, ни дождем,
а легкой болью странных сновидений,
в которых мы с ушедшими идем
бок о бок только несколько мгновений.

Забавен иск к исходу бытия,
что поутру мы предъявляем сходу…
Бог озабочен. Дьявол опьянен.
А мы опять во всем виним погоду. 










Дождь, и опять вода – спасенье
от мыслей, горестей и бед,
я снова Богу дал обет,
что будет вечно воскресенье,
хоть есть, конечно, опасенье,
его нарушу. Просто бред
пытаться душу мыть до блеска,
да и не нужно, может быть,
но очень хочется забыть
про в ад пришедшую повестку,
хоть есть, конечно, занавеска,
которой можно все закрыть.
И в темноте спокойной, просто
забыть и отпустить грехи,
себе, любимому, стихи
сложить к далекому погосту,
хоть есть, конечно же, загвоздка,
соседи очень не тихи.
Соседи в стену бьют коленом,
хотят проверить, где же я
и, очень тишину любя,
я им советую вскрыть вены,
хоть есть, конечно же замена.
Пусть водку пьют. Но без меня.
Я пью небесную водицу
и легче, сразу же, дышать,
и снова хочется бежать,
чтоб жизнью вдоволь насладиться,
хоть, есть, конечно, небылица,
что лучше тихо подождать...










На черном зеркале воды
свет фонаря,
твои нечеткие следы
хранит земля,
цвет листопада золотит
аллеи ствол
и сердце бережно хранит
любви укол.
Дождь моросит и нет зонта,
и нет тебя,
то, что просеяло сто сит
храню любя,
то, что прошло и что, увы,
едва дыша,
на черном зеркале воды
хранит душа.













Какое милое созданье!
Какая дивная мечта!
На самом краешке желанья
все победила суета!

Закрыты солнечные люки,
свет затерялся в пустоте,
на самом краешке разлуки
твои друзья опять не те!

К чему бездарные советы?
К чему придуманная боль?
На самом краешке рассвета
не помогает алкоголь!

Запястья ломит. Не к дождю ли?
И сердце чуточку сбоит…
На краешке случайной пули
твоя любовь ко мне летит!












Я привыкаю жить не торопясь,
но все равно опять бегу по кругу,
крича, ругаясь, веселясь и злясь,
любя врага и ненавидя друга.

Все крепче паутина бытия,
запутаннее ход дневных событий,
и только ночь прохладою скользя,
качает нервы в колыбели свитой
из образов, что были, но ушли,
из мыслей, расфасованных как нужно,
из бурь, что  не боятся корабли
и из морей, спокойных словно лужи,
вот пью на коммунальной кухне чай,
хрипит у дяди Коли патефон…

Надежду изменений и печаль
опять приносит ангел смерти – сон.













Безночные сны, как бессонные ночи,
пусты и тревожны,
в них двери закрыты и плакать хочется,
надрывно, но осторожно.
Безночные сны бесконечно-тоскливы,
пот на подушке,
в них тихая флейта играет мотивы,
царапая душу.
Безночные сны повтореньем пугают,
как выстрелы,
и мысли в них легко умирают,
давно уже вызрели.
Безночные сны – черно-белое марево
дрожи и страхов,
в них нету спасенья от вечного варева
"охов" и "ахов".
Безночные сны, как бессонные ночи...












Ходили тени под окнами,
шептала тень что-то на ухо,
хотели тени по-доброму,
а получилось наглухо.
Бежали тени крылатые,
летела тень длинноногая,
становятся тени горбатыми,
когда их накопится много.
Спешили тени быть засветло,
включала тень электричество,
ложились тени все набело,
и цвет глушили количеством.
Играли тени днем в зайчиков,
а вечером я их вычислил,
пока в зеркалах маячили,
я свет поскорее выключил!










Контуры окна видны нечетко
и глаза мне тяжело открыть,
солнце, словно рыжая девчонка,
продолжает прыгать и шалить.
Ну, а я, заснув после обеда,
снова видел сказочные сны,
миновали в них меня все беды,
кто ушел – дожили до весны,
кто предал – наказан по заслугам,
кто помог – и счастлив, и богат,
кто бежал по замкнутому кругу
смог вернуться без потерь назад.
Веселился я и бил чечетку,
но порвал невидимую нить...
Контуры окна видны нечетко
и глаза мне тяжело открыть.











Рассвет пока не тронул занавески,
еще легка седая голова,
цветные сны опять смотрю по-детски,
в них я, еще одетый по-простецки,
не думая могу сказать слова.

И сны играют с нами злые шутки,
я помню, слава Богу, но живу,
а память гонит прошлого попутки,
то, возвращая сладкие минутки,
то я во сне, как будто наяву...

А в предрассветном ожиданьи чуда,
когда душа чиста, ну, как слеза,
не склеится разбитая посуда,
дорога в никуда из ниоткуда
закончилась...
И я открыл глаза.












Тебя я снова не люблю,
но почему-то сводит скулы,
когда себя опять ловлю
на мысли, что связался с дурой.

Твой запах мне осточертел
и от него я избавляюсь!
Потом, среди случайных тел,
опять найти его пытаюсь…

Смешны мне хитрости твои
и, ложь от правды отличая,
девиц меняю, как рубли…
так почему же я скучаю?










Я снова просыпаюсь и не сплю,
опять кружит из мыслей хоровод,
быть может я, конечно, идиот,
мне кажется, что снова я люблю...

Я растворился в призрачной сети,
и писем жду, как много лет назад,
они опять не могут не прийти
и бесконечно этому я рад!

Я отпускаю чувства в разгуляй
и оторвусь за прожитую тишь,
а ты сейчас, должно быть, крепко спишь,
во сне идешь в дурманящую даль.

Я поцелую спящие глаза
и проведу ладонью по щеке,
меня ты вдруг обнимешь вдалеке,
и на подушке высохнет слеза...










Снежинка бьется мухой о стекло,
на сковородке жарятся котлеты,
а я слагаю в честь тебя сонеты
и, допивая кислое вино,
ищу совсем ненужные ответы.

Снег принесет и свежесть, и мороз,
и сладкий сон под теплым одеялом,
залечит холод колотые раны,
которые я сам себе нанес,
во сне опять расскажет сказку мама.

Я растворюсь в борще и том тепле,
что даришь ты от края и до края,
и, словно фильм, смотрю я, замирая,
как пишет Бог на вымерзшем стекле
пароль к двери от солнечного рая.











Море растворит тоску-печаль
и раскроет мягкие объятья,
прочертив до смерти от зачатья
горизонта дымчатую даль.

Волны унесут меня туда,
где опять я счастлив, как когда-то,
пена скроет горестные даты,
поцелует в лоб меня Судьба.

Блики отразятся в облаках,
крепко я усну под шум прибоя,
ну, а ночью ветер на просторе
покачает нежно на руках.

Море звезд подарит тишину,
бесконечность жизни и удачи...
Даже если тихо ты заплачешь,
то тебя я сразу обниму!











Снег, и зима, и все сначала,
и снова тянется рука
чуть-чуть налить, отрезать сала
и песню спеть "как жизнь легка!"

Снежинки, весело болтая,
летят на свет от фонарей,
кружат и в их круженьи тает
свинцовый свет ноябрьских дней.

Ноябрь очищен снегопадом
и по законам бытия.
прощаю эту осень гадам,
что так измучали меня.

Ноябрь намылил белой пеной
лицо израненной земли,
душа открылась переменам,
как только начал снег кружить,
и по приметам добрых тетей,
вы, надкусив слегка снежок,
лет сто, примерно, не умрете,
так, может быть, тогда зажжем?










Зимний сон, снежный сон,
снова в белой канители
закружат опять метели,
вьюги песням в унисон.

Снежный сон, зимний сон,
в ожидании разлуки
почему-то ломит руки
пианисту всех времен.

Зимний сон, снежный сон,
он качает в колыбели
тех, кто к Богу улетели,
нам оставив тихий стон.

Снежный сон, зимний сон,
в черно-белом одеяньи
образам из подсознанья
путь к сознанью занесен.











Весна, бессонница, копанье
в своем уже вчерашнем дне
и в закоулках подсознанья,
в забытой папке с грифом «Знанье»
вся правда. Честно о себе
не каждый может даже думать,
а в суете дурацких дел,
лишь в ночь, когда полнеют луны
в душе бывает передел.
В ней ложь тогда сменяет правда,
а, может быть, наоборот
и нам достанется награда,
которой точно будем рады,
когда она нас всех найдет
там, где до нынешней субботы
закрытым был молельный дом,
и вдруг такие повороты,
что стали Божьими заботы
о нас. А мы куда идем?

Весна, распутица, давленье
и к рюмке тянется рука,
но у порога избавленье,
а за порогом обновленье.
И жизнь легка. Да…
жизнь легка…
 








Я утром посмотрел в окно,
смеется солнце переменам,
мне удалось разрушить стену,
на волю выйти, как в кино.
А думал-то, что не дано...

В ином развитии судьбы,
где Божий промысел угоден
я снова молод и свободен,
километровые столбы
я отмеряю, хоть бы хны!

Вот за окном весенний шум
и птицы радостно щебечут,
икру впустую кто-то мечет,
я не возьмусь уже за ум.

Я просто буду пьян и юн,
чтоб утром посмотреть в окно,
на волю выйти, как в кино.
А думал-то, что не дано!