Питерские прогулки

               
Остроги севера, места,
в тайге осевшего чухонца,
здесь чаще спрятанное солнце,
за серой площадью холста.

У солнца праздник, выходной,
задёрнув шторки-занавески,
есть повод выпить очень веский –
и дождь сливается с тоской.
               
Бывают дни, когда надраен,
штиблетным блеском острый шпиль,
в заливе, значит, будет штиль,
несётся эхом весть с окраин.

На фоне ярком, многоцветном,
художник пишет свой этюд,
а в это время деньги льют
с орлом двуглавым на монетном.

На медном всаднике вновь голубь,
пометив темя, восседает,
как дума, с думами витает,
и метит зряче прямо в прорубь.
               
В двенадцать ровно у реки,
пальнут из пушки в облака,
и как в петровские века,
уносит ветер парики.
               
И те уходят в кругосветку,
напоминая о балах,
а на далёких берегах,
судьбу кидают вдаль монеткой.

«Аврора» встала на прикол,
здесь каждый дворик знаменит,
«Петровский» верит в свой «Зенит»,
который жаждет на престол.

Пекутся в пасху куличи,
от службы, пройденной в церквах,
я чистоту найду в словах,
и лёгкость в пламени свечи.

Поток туристов многолюден,
что у Васильевской стрелы,
на память фото у Невы,
их возвращает в бремя буден.

Мосты, колонны, вязь дворцов –
наследство рук мастеровых,
напомнил камень мостовых,
своих талантливых творцов.

Кварталы – улицы из Линий,
тоннель из арок сквозняком,
шум коммунальный тут знаком,
он выше здешних ватерлиний.

На стенах год, под ним полоски –
отметки уровня воды,
то затоплений знак беды,
немые внемлю отголоски.

Ночь белая, как озаренье,
вдохнув её, наполнив грудь,
и глаз не хочется сомкнуть,
внутри, рождая вдохновенье.

Багаж искусства триста лет
несёт культурная столица,
приятный взор, простые лица
рубили окна в высший свет.

Прогулки памятны на Невском,
язык несётся вразнобой,
а Питер говорит со мной,
на мне понятном – королевском.

«Поэт - Петербург» И.Бродскому

В именах гордо выбито плато,
медь и соль талисман, оберег,
у Невы здесь стихами когда-то,
заболел навсегда человек.

Град Пальмиры под гимны ветров
стережёт рубежи у страны,
для спокойствия жителей снов
слух ласкает приливом волны.

И внимательно, слышит среда,
колыбель укачала – плеяда,
здесь словесность в приоре всегда,
с чистым звуком из нотного ряда.

Приходилось под бойкие речи,
торговать домотканым бельём,
обмотает рассветом, залечит,
так как их исполняет живьём.

Дух поэзии, впитанный в землю,
след испарин висит в облаках,
о великом наследии внемлю,
нет его ни в каких городах.

«Рубинштейна, 13»

Рубинштейна, дом тринадцать –
обкрошившийся порог,
до сих пор здесь стенам снятся,
как рождался русский рок.

Начиналось время рока,
дан отсчёт, старт кораблю,
в небо впялилось с востока,
утро солнечному дню.

В "кочегарке" треск углей,
разговор не знал забвенья,
ведь по сущности своей,
это место – дом рожденья.

Посетителям хотелось,
заходить на огонёк,
ведь душе свободно пелось,
глядя в печь, на уголёк.

Под вино велись беседы
и травились анекдоты,
а бывало, что ответы
в такт ложились и на ноты.
               
Под гитару с хрипотцой
рвали струны, рвали жилы,
Башлачёв и Виктор Цой,
вечно с нами, вечно живы.

Нет хранителей, всё стёрлось,
дом скривился и поник,
краска сажею натёрлась
и другой там истопник.

Вот бы жизнь направить вспять,
уповаем мы на если,
и кино на память снять,
где живьём звучали песни.

Не о звёздах и кометах,
о простых таких парнях,
голоса – их на кассетах,
а сердца – у нас в сердцах.

Рубинштейна, дом тринадцать –
почему в ночь новых лун
начинает грусть стенаться,
под аккорды белых струн?