Виола пела, пахла маттиола...

* * *



Меня смущало в детстве имя Павел -
аукались павлины-павы в нём…
Потом я слышал, Савл его прославил,
в камбэке поучительном своём.
Но, как по мне, верней звучит – Паоло,
и благозвучней – Поль, пусть даже Сартр.
Виола пела, пахла маттиола,
за годом год летел, за кадром кадр.
И повилика, око-поволока,
сулила Павлу Павлово простить.

Но информационного потока
опять неровно-нервно билась нить:
не Павлик возникал, так знахарь Глоба! –
Сквозь ассирийский волосатый сон
всё барабанил он по крышке гроба,
«Армагеддон – бубня – Армагеддон…»
К наплывам фальши стал мой слух привычен,
хотя и ропщет печень-камертон.
Скорей всего, не прав я, не логичен,
когда по-детски вновь гляжу, набычен,
когда всё тех же стерегусь имён...




Гостья



От чёрных кур – коричневые яйца,
от сонных крыльев – сумрачные сказы…
На ветках ночи – оторопь скитальца,
в зрачке нетопыря – осколок фразы.
Дошкольник и едок пустого супа,
над россказнями вскидываю брови:
от чёрных кур – кофейные скорлупы,
с двойным желтком, двойною искрой крови…

Вода на киселе, стократ прокислом,
старуха-гостья, плесени золовка,
носищем шевелит, до губ отвислым,
но как ведь врёт да как дурачит ловко!
На ужин напросясь, жуя, бормочет
про кума, что от ломтя в горле помер,
а в кукиши скукоженные очи
какой-то свой прикидывают номер.

От чёрных кур – серебряные яйца,
с налётом чая, как на старой ложке.
В Кощеевой клешне царевны пальцы,
а страхи разом – истинны и ложны.
Стращай, вещунья, чернобайствуй снова! –
Вокруг меня сбрелись, совсем живые,
собаки, черепахи и коровы –
все звери, шерстяные, роговые.

Все гербовые твари, родовые
стоят и дышат розовою пастью –
и заслоняют от Яги, от Вия,
от нежити, от выродка во власти…
Стогами пахнет, зверем и макухой.
От чёрных кур мой сон до жути ярок. –
Всего-то забрела на час старуха,
пяток яиц оставила в подарок…