лирическое недоэссе о природе геронтофилии

Это был октябрь, как и сейчас.
Определённо конец октября.
В той местности, где я родился и провёл несколько первых лет - в октябре может уже вовсю гулять зима, но в тот год она пощадила наши аскетически строгие палисадники, и в конце первой четверти моего первого учебного года стояли необычайно тёплые золотые дни, и перед крыльцом дома моего деда роскошно и долго цвели георгины. Совершенно охренительные цветы. Плотно набитые сильными тугими лепестками. Тёмно-бордовые. Гордые.

Это было раннее утро - почему я ночевал у деда, а не в доме матери - не помню уже, но видимо были причины, сейчас мне не интересные и не важные для этого воспоминания. Важно лишь то, что я проснулся внезапно и по видимому ещё до рассвета, некоторое время лежал в жаркой тишине маленькой чужой спальни, таращась в темноту с гулко колотящимся о тощие рёбра сердцем, а потом, повинуясь неясному но очень сильному, почти болезненному порыву, вскочил и тихо, как настоящий индеец, прошмыгнул через спящие сумрачные комнаты и коридоры на застеклённую веранду, прыгающими пальцами кое-как справился с замком и выскочил на крыльцо.

Снег.
Темнеющие под высоким холодным начинающим смутно светлеть небом громады дедовой бани, сараев и прочих построек, и на всём этом, и на деревьях, заборах, на скамейках, перилах и досках крыльца - тонкий ровный торжественный белоснежный пушистый покров.
Я задыхался и поскуливал от слишком мощных для моего слабого детского сердца восторгов, но не уходил в спасительную тёплую сонность дома, продолжая плавить голыми горячими ступнями кристаллики первого снега, пританцовывая и тихонько бормоча на неизвестном даже мне самому языке - ну да, был такой грех в детстве, помню, что маму это очень напрягало, а меня веселил ее жутко испуганный взгляд в моменты моих глоссолалий.

А затем взгляд мой упал на георгины покрытые снегом.
И я замолк и замер. И было тихо, и было прозрачно. И не было в мире больше ничего, не было мира и не было меня, а была лишь эта абсолютная, совершенная, гордая и пламенная последняя красота цветов, умирающих под абсолютно совершенным ледяным кружевом.

Жизнь. Горячая, тугая и сильная. Красивая, ярая, плотная пульсация жизни - и на ней - невидимое, почти неощутимое, но уже подошедшее так близко ледяное дыхание неизбежного увядания и смерти - это заставляет моё сердце учащённо биться. Это плавит меня болезненным восторгом и чувственным ужасом. Это тянет меня к вам, очутившимся в сумрачном лесу. К вашим недоверчивым от множества разочарований, но таким чутким, умелым рукам и губам. К тёмным, мерцающим глубиной утрат, но таким жадным до нашей глупой и нежной щенячьести взглядам. К вашей горячей и зрелой, тугой и сильной, ярой и плотной пульсации последней, в полной мере осознающей себя, гордой умирающей красоты.