Музыка названий

Эти ласки бухты Ласпи!
Танцплощадки Симеиза!
Позабыты наши распри
у скалы свонцово-сизой.
Я ли, ты ли
виноваты
в тех словах
обидных, резких?
На Шайтан-Мердвен когда-то
Пушкин сам
стоял с Раевским.
Мы не мыслили, не смели
всуе их затронуть дали.
По урочищу Тессели
мы до сумерек блуждали.
Альпинистским высшим классом
брали сосны высь любую.
Зависали над Мелласом
чайки,
красотой любуясь.
На заре баркас к Форосу
шёл.
Стрижи с утра носились.
На цветы, на грудь, на косы
смело бабочки садились.
И, как скалолазка, цепко,
над обрывом, скомкав дали,
устремилась в небо церковь
на Байдарском перевале.
Возле свайного причала,
где редел клочок тумана,
третий день баржа стояла
с белым камнем Инкермана.
Рыбаки из Балаклавы
камбал вялили на взгорье.
Лес сползал зелёной лавой
От яйлы к посёлку, к морю.
И, не убоявшись риска,
осыпь ли, иль скат пологий,
полыхали тамариски
над бордюрами дороги.
Айя мыс, как корпус шхуны,
Вал сминал волны солёной.
Мы с тобою были юны,
влюблены и несмышлёны.
Водопады, ливни света
пляж пронзали, меркли в гротах.
Кипарисы, как ракеты
за секунду до полёта.
Всё казалось – это снится:
та олива, тень, прохлада,
генуэзские бойницы
продувал левант Эллады.
С мыса тайно нам сигналил
маячок уже неделю,
всё вокруг владело нами,
всем вокруг и мы владели…

По холмам петляют тропы,
все знакомы петли эти.
в тихой бухте, где Кастрополь,
лобаны таранят сети.
Грузик с леской тихо булькнул.
Розовело спозаранку.
Эту рыбку барабульку
здесь не зря зовут
султанкой.
И туманно в подсознаньи
мысль мелькнула без ответа:
эта музыка названий –
а татар и греков нету?
Почему?
Лишь много позже
мы поймём всё шаг за шагом.
Поднимались, словно дрожжи,
облака над Аю-Дагом.
А-а, ликуй!
и радость пей-ка!
молодых бродяжек племя!
Куш-Кая, как тюбетейку,
тучку сдвинула на темя.
Время
всё расставит строго,
всё рассудит без обмана.
Византийская дорога
нас вела Батилиманом.
Взмыл дельфин – я это видел! –
в небо, с притяженьем споря.
Золотистый плов из мидий
пах легендами и морем…

Современник, брат мой, кто ты?
Здесь, в веках, прошли недаром:
караимы, тавры, готы,
скифы, эллины, хазары.
Тьма сгущалась,
падал свет ли,
ветры выли иль моторы,
всё несут зубцы Ай-Петри,
как рога олень матёрый…

В старом парке Мухалатки
светляков блуждали искры.
Быстро ставил я палатку
и снимал, коль надо, быстро.
Плыл ночами месяц тонкий,
бились волны день за днём всё.
Я запомнил смех твой звонкий
и твой шёпот: – Мы вернёмся!..

…Чёртов Палец, словно стопор,
всем грозит на белом свете,
по шоссе на Севастополь
шины обгоняют ветер.
Здравствуй, здравствуй, мыс наш Сарыч!
Что за зверь такой здесь – зона?
Лейтенант, как мы, не старый,
смотрит строго, напряжённо.
Ну а мы глядим – не верим.
Во дела!
Святые мощи!
Это чей же супертерем –
всех  генсековских похлёстче?
Ах, той вычурной госдачи
нам и даром-то не надо! –
светлая пора удачи
перечёркнута оградой.
Нам всего лишь к морю выйти!
Что в какой-то сотне метров!
Нам всего лишь ветра выпить,
пахнущего йодом ветра!
Но бросает страж: – Нет хода! –
смотрит, а глаза
пустые.
В общем: то же время года.
только
времена
другие…