Божеская любовь в русской поэзии

        В русской литературе есть словосочетание, выражающее особое чувство, – «божеская любовь». Именно такую любовь открывает для себя князь Андрей Болконский незадолго до смерти. Это любовь не за что-нибудь и почему-нибудь, это любовь-прощение, любовь-сострадание и самопожертвование. Божеская любовь доступна только душам сильным и благородным. Она делает человека лучше, чище, прекраснее, приближая его к Богу. В поэзии самым высоким проявлением божеской любви является знаменитое пушкинское «Как дай вам Бог любимой быть другим». Верность этому чувству сохранили многие истинно русские поэты.
       В интимной лирике русских поэтов XIX века чаще всего воспевалась не эгоистическая страсть, не требование взаимного счастья, а желание этого счастья тому, кого любишь. Способность поставить интересы любимого человека выше своих страданий – одно из неотъемлемых проявлений божеской любви. «Пусть буду мучиться, страдать!.. Но для тебя!» - вот один из ярких примеров жертвенной любви в творчестве А.Н. Апухтина. [1] В муках неразделенной любви поэт винил самого себя за недостаточно сильное и самоотверженное чувство:
                Хотел все помыслы, желанья, наслажденья –
                Всё в жертву принести.
                Я жертвы не принес, не стою я прощенья…
                Прости меня, прости! [2]
       Размышляя над этим лирическим откровением, можно предположить, что жертва поэта не состоялась не по его вине, а, скорее, потому, что эта жертва не была принята. В таком случае «прости» можно понять как извинение за напрасно нарушенный покой любимого человека. Похожее «прости» звучит и в стихах А.А. Григорьева:
                И никогда, ни словом, ни мольбою,
                Не отравлю покоя твоего…
                Прости, прости! да будет Бог с тобою! [3]
       Самоотречение в данном случае заключается в том, что поэт не только прощает любимую за муку неразделенного чувства, но и сам просит у неё прощения. Он видит виновного не в другом человеке, а в самом себе. Подобное самоуничижение может показаться недостойной слабостью, однако не уязвленная гордыня, а благородное смирение, которое требует огромной душевной силы, является двигателем божеской любви.
       Побудительной причиной самоотречения нередко является сострадание. Нежелание переносить свою боль на плечи любимого человека свойственно людям, умеющим жертвовать собой. Пожалуй, самую  горькую чашу страдания  и  сострадания  в  любви  к  женщине   пришлось   испить
Ф.И. Тютчеву. Чувство божеской любви с особой силой выразилось в знаменитом «Денисьевском цикле». Эти стихи пронизывает волнение за близкого человека, растворение в его душевной боли, ощущение вины за страдания любимой, муки совести, острая боль сопереживания, покаяние, жертвенность, невозвратимость утраты, благословение любви, признание её вечной ценности. Любовь-страдание и любовь-сострадание – слагаемые того чувства, которое испытал сам Тютчев и которое он возводил к христианскому пониманию любви. Недаром его душа была готова, как Мария, «к ногам Христа навек прильнуть». В библейской притче о грешнице, омывающей ноги Христа своими слезами, сказано: «Говорю тебе, что её грехи прощены, потому что она проявила такую большую любовь» (Лука. 7:47). Большая, самозабвенная любовь искупает все грехи. Именно о таком чувстве сказано у Тютчева:
                Перед любовию твоею
                Мне больно вспомнить о себе –
                Стою, молчу, благоговею
                И поклоняюся тебе… [4]
       Ценя высоту жертвенной любви, поэт забывал о себе и поклонялся ей, как божеству. Самоотречение доходило до полного растворения его «я» в страданиях любимой женщины. Неслучайно одно из стихотворений «Денисьевског цикла» написано Тютчевым как бы от лица возлюбленной: «Не говори: меня он как и прежде любит…» Здесь поэт так близко принимает чужую боль, что ощущает душу другого человека, как свою собственную. Сопереживание достигает наивысшей степени сопричастности. Подобное перевоплощение доступно только человеку, способному на истинную божескую любовь.
       Страдание, прощение, самоотречение, сострадание, нахождение в этом истинного пути к Богу – эти ведущие мотивы русской классической поэзии   были унаследованы поэтами «серебряного века». Продолжая великие традиции Пушкина, Лермонтова, Тютчева, В.Я. Брюсов выразил трагедию неразделенной любви ещё более печальной и вместе с тем ещё более возвышающей:
                За все, за все тебя благославляю!
                За скорбь, за боль, за ужас долгих дней,
                За то, что влекся за тобою к раю,
                За то, что стыну у его дверей! [5]
       ХХ век оказался более жестоким, чем предыдущий. Безбожность, как следствие нравственного кризиса, отразилась на всем, в том числе и на отношениях между женщиной и мужчиной. Пушкинские «богини» превратились в бессердечных и пустых искусительниц. Это однако не привело к исчезновению божеской любви, только степень прощения стала ещё более высокой.   
                Страстная, безбожная, пустая,
                Незабвенная, прости меня! [6]

                К вашей своре собачей
                Пора простыть!
                Дорогая, я плачу…
                Прости… прости… [7]
       О неизменной устойчивости и одновременно о прогрессирующей силе  прощения в руссской поэзии ХХ века  свидетельствуют многие примеры. Кроме уже приведенных строк, можно обратиться к сопоставлению стихотворений «Зимний ветер играет терновником…» (1903) А.А. Блока и «Можжевеловый куст» (1957) Н.А. Заболоцкого. Первые две строки блоковского стихотворения представляют собой ряд символических образов:
                Зимний ветер играет терновником,
                Задувает в окне свечу. [8]
       Зимний ветер – это холод, пронизывающий душу поэта; терновник – символ страдания; свеча – символ любви и надежды. Очень важна форма глагола «задувает», форма настоящего и ещё длящегося во времени действия. Измена любимой женщины уподоблена ледяному зимнему ветру, однако этот ветер, играющий терновником, приносящий страдание в сердце поэта, ещё не задул свечу его любви и надежды. Последняя строчка четверостишия проясняет весь символический ряд: «Я один. Я прощу. Я молчу». Любовь, которая предана жестокому поруганию, настолько сильна, что поэт прощает изменщицу. Именно сила прощения и не дает ветру задуть свечу.
       В стихотворении Заболоцкого можжевеловый куст также является символом серденчных страданий. Однако, если у Блока измена любимой женщины наносит укол, то у Заболоцкого этот укол становится смертельной раной: «Проколовший меня смертоносной иглой!» [9] И все же степень прощения остается по-прежнему самой высокой: «Да простит тебя Бог, можжевеловый куст!». Последнее восклицание вовсе не означает, что сам  поэт не прощает изменщицу. Данное обращение к Богу напоминает пушкинское «Как дай вам Бог…» Следовательно, Заболоцкий не только простил, но и благословил ту, которая принесла ему страдание. Подобное самоотречение свидетельствует о явном продолжении лучших традиций русской классической поэзии.
       Глубокую духовную связь поэзии ХХ века с поэзией  века XIX  интересно обнаружить и при обращении к такому своебразному жанру современной культуры, как рок-поэзия. Лучшие представители этого жанра не забыли про божескую любовь. Например, А. Башлачев в одной из своих песен выразил главное качество истинной любви:
                Прости – и возьмешь,
                И возьмешь на ладонь мой огонь
                И всё то, в чем я странно замешан.
                Замешано густо. Раз так, я как раз и люблю. [10]
       Форма данного четверостишия (каждая новая строка длиннее предыдущей), и внутренняя рифма во второй строке (ладонь – огонь), и мастерское использование  многозначности слов («замешан» - причастен и «замешан» - сделан), и игра  перестановкой слов (раз так, я как раз) – всё служит для выражения важной мысли: любить значит прощать.
       Стихи Башлачева отличаются особой ёмкостью. Поэт как будто спресовывал богатейший духовный опыт своих предшественников в сжатые афористичные строки:
                Нет тех, кто не стоит любви. [11]
       «Люби и жалей людей – и преступников, и подлецов, и лжецов, и страдальцев, и праведников: ты мог и можешь быть любым из них», - писал С.А. Есенин. [12] Этот великий христианский принцип, пронизывающий всю русскую литературу, в поэзии Башлачева получил, пожалуй, самую краткую и исчерпывающую формулировку.
Каждый истинно русский поэт был склонен видеть хорошее даже там, где его трудно отыскать; он всегда стремился понять грешника, поставить себя на его место и простить; он мудро понимал, что нет людей, не таящих в себе хотя бы частичку Духа Божьего. Гуманизм русской поэзии заключен в бескорыстном прощении, в бесконечном сострадании и в святой уверенности в том, что «нет тех, кто не стоит любви».
       Перечитывая стихи Пушкина, Тютчева, Блока, Есенина, Заболоцкого и многих других замечательных русских лириков, можно с уверенностью заключить, что любовь в отечественной поэзии, будь то любовь к женщине, любовь к «несчастным и сирым», любовь к ближнему, любовь в самом широком смысле этого слова, глубоко проникнута духом христианского, «божеского» чувства. Сострадание и прощение – это именно те «чувства добрые», которые ведут поэтов к бессмертию.

                Примечания:
1. Апухтин А.Н. Собрание стихотворений. – Л., 1991. – С. 28.
2. Стихотворение А.Н. Апухтина «Прости меня, прости! Когда в душе мятежной…» // Апухтин А.Н. Собрание стихотворений. – Л., 1991. – С. 28.
3. Григорьев А.А. Стихотворения. Поэмы. Драмы. – СПб., 2001. – С. 42.
4. Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений в 6-ти т. – М., 2003. – Т. 2. С. 39.
5. Брюсов В.Я. Стихотворения. Поэмы. – М., 1987. – С. 31.
6. Блок А.А. Поэзия. Драмы. Проза. – М., 2002. – С. 223.
7. Есенин С.А. Собрание сочинений в 6-ти т. – М., 1980. – Т. 1, С. 197.
8. Блок А.А. Поэзия. Драмы. Проза. – М., 2002. – С. 84.
9. Заболоцкий Н.А. Столбцы и поэмы. – М., 2004. – С. 281.
10. Башлачев А. Стихи, фонография, библиография. – Тверь, 2001. – С. 178.
11. Башлачев А. Стихи, фонография, библиография. – Тверь, 2001. – С. 63.
12. Из письма Есенина к Панфилову 23 апреля 1913 года // Есенин С.А. Сочинения. – М., 1994. – С. 294.