Рак совести

               
               

Я открыла глаза.… Было около семи утра, чего это я вдруг..., в такую рань…? Лениво взглянула туда, где спал Егор. Егор не спал.… Он смотрел на меня. Он смотрел на меня так, словно хотел запомнить. Наша кровать по-имени «Титаник», видимо, вот-вот должна была кануть в бездну, и Егора вдруг стали одолевать самые противоречивые чувства прощания и разочарования одновременно: он любовался мною, безмятежно спящею, бессознательно желая найти, наконец-то, во мне какой-то дефект! Я и кровать были обречены, Егор же тонуть не собирался! Прощаться ему никто не мешал, и он мучил себя этими сомнениями с мазохистическим наслаждением. Он прощался, потому что мы снова «расстаёмся навсегда», по-моему, третий или четвёртый раз за полтора года.
Может быть, это было бы и лучше, но…! Лучшего-то ничего нет! «Какая я злая!» - подумала я. Всё-таки Егор любит меня. Но уж очень хочет разлюбить. Как-то всё не так! Конечно, мы - разные, но мы - и одинаковые! Кто способен без погрешностей оценить: чего больше: сходства или различий, и за что мы любим, или «уже» - любили друг друга?
Какой-то странный рассвет сегодня. Способность соображать возвращалась медленнее, чем было нужно. Я подумала, что моё сознание всегда притормаживает перед препятствиями, становится ленивым, когда на горизонте выплывают неприятности или проблемы. В очередной раз, без меня, решается моя судьба, а я сплю и ни о чём не догадываюсь. Моей жизнью, моими годами, наверное, я сама позволяла пользоваться? Старые, но нетленные грабли ждали своего часа, и я с завидным постоянством наступала на них снова и снова! Похоже, не последний раз! Понимать это было невыносимо.
Нет, всё-таки моё сознание никогда не спит! Оно, это моё сверхсознание бодрствует и во сне, этакое недремлющее око - наблюдающая часть моего израненного Эго, готовое изучать странные гипотезы о природе человеческих отношений, пытаясь дать им объяснение, обнаруживая в них закономерности и смыслы. Рассвет действительно был странным, потому что сейчас - «солнечное затмение века» (так написано было вчера в Интернете), я умудрилась проснуться именно в эту «счастливую» минуту.
Я почувствовала, что злюсь на себя за то, что не умела жить просто, за то, что во всём искала первопричины, да и поддерживать Егора в поисках моих несовершенств не собиралась. Что он там, морщины мои считает? Нужно было обрывать этот мучительный процесс - нечего расшатывать мою самооценку!
Беспечно улыбнувшись, с закрытыми глазами я поцеловала Егора во что-то волосатое: то ли плечо, то ли грудь. Нужно было как-то успокоить его, нет, не обмануть, но, может быть, отсрочить вопрос, на который у меня не было ответа. Он хотел удержаться в роли прощающегося, но не удержался: Влюблённый мужчина беззащитен и беспомощен перед ударами, нанесёнными ладонью любви.…
Я вспомнила свой сон: мне снился конец света, люди в панике метались, ища безопасного прибежища (чем не «Титаник»?!), и я с одеялами и постельным бельём наконец-то нашла и для себя какое-то укрытие. Опять во мне проснулся  психоаналитик: наверное, пришёл «конец света» нашим отношениям, вот только ничего надёжного наяву мне не маячило. Я рассказала Егору сон, дав заведомо успокаивающую интерпретацию сновидению: «никакая разруха нам нипочём, пока мы - под одним одеялом!» Причём тут «мы», когда я всю ночь одиноко металась по всей планете, волоча за собой бесценное одеяло? Н-е-е-т… утопающие удачнее всего спасают себя сами, кому ещё кроме тебя самого нужна твоя жизнь?!
Я ничего не хотела менять. Мне было хорошо рядом с его любовью. Я не хотела принимать никаких решений, я просто вообще ничего не хотела решать ни сегодня, ни вчера, ни завтра, ни через сто лет. Мне надоело решать. Но и дать возможность кому-то принимать решение за себя я была не готова. Я замерла, я исчезла из мира решений, я стала прозрачной, выпотрошив из себя всё своё прошлое, чтобы, избавившись от больного, заново заполнить себя жизнеспособным. Мне нужна была передышка. Я боялась снова ошибиться, не случайно став импотентом в принятии решений.
Я не хотела ссоры, не хотела объяснений. Я просто хотела нежиться в его объятиях и не вспоминать, хотя бы на какое-то время о том, что есть часть мира, в которой нужно принимать решения, а потом целую жизнь отвечать за них, а, если с ответственностью не всё получится, как мечталось, то до конца своих дней засовывать куда-нибудь очень далеко чувства стыда и вины. Я не хотела ничего обещать, потому что не умела и не знала, куда засовывать эти мучительные чувства. Я щадила себя таким безответственным способом, чтобы восстановить себя, поберечь, наверное. О его помыслах я ничего не знала, так же, как, впрочем, и он о моих. Потёмки – чужая душа! Егор был волшебной таблеткой, реанимацией для меня, а я - для него. Реабилитационный период закончился…. Было ли это любовью, я не знаю. Я сомневалась. Знает ли сомнения любовь…?
Вера в мужчин была моей врождённой патологией: я не училась ни на чужих, ни на своих ошибках - не хотела. Я упиралась, как осёл, до тех пор, пока моё желание, почти потребность, - верить мужчинам; не были убиты во мне моим собственным мужем пять лет назад выстрелом в спину. Затем весь коллектив самых близких «друзей» по очереди сделали по контрольному выстрелу, из благих, конечно же, побуждений, и со сладким чувством исполненного долга наблюдали, как меня разносит на куски. Но самое приятное было впереди: смотреть, как я, размазанная и униженная, отскребала то, что когда-то смеялось, пело и верило, потом отмывала всё это от нечистот и, одиноко, не ища помощи, выстраивала свой мир заново. Потрясающее шоу!
Егор целил и возрождал мою душу, как мог, оберегая и защищая меня от того, что он называл злом. Музыкант и поэт, мечтательный романтик и философ, чувственная и чуткая натура, непревзойдённый любовник - всё это мой Егор. Мы говорили на одном языке, понимали друг друга с полуслова, одинаково чувствовали. Замуровавшись в стенах моего дома, мы срослись и телами и душами, два одиночества, ушедших из огрубевшего и циничного мира.
Там, за пределами нашей камерной жизни, нас, словно, не было, мы плавно и красиво прорастали друг в друга, никого не посвящая в нашу небесную, а, точнее - неземную любовь. Прекрасным было это слияние душ и тел, но… я точно знала, что мир трёхмерен и вот этого третьего не было даже в зародыше, а, может быть, я не видела перспектив, или Егор был неубедителен? Но, видит Бог, на заре наших отношений я снова верила, упрямо верила и мужчине и в мужчину ещё раз. Мы отсутствовали во внешнем мире, в третьем измерении - материальном. Вернее, в этом измерении очень условно присутствовал Егор. Когда Егор совершал какой-нибудь «странный» поступок, я в очередной раз убеждалась, что он совершенно не приспособлен к жизни…и, «в оконцовке» (смешит меня это слово!), пришла к выводу, что я «доверяю», но с осторожностью и тревогой, просчитывая в целях безопасности, последствия его перспектив.
Более трёх дней без ссор мы не выдерживали. Не помню, когда мы заметили это. Мы ссорились интеллигентно и изыскано-больно, подбирая слова, оттачивая фразы, но, при этом, оставляя друг друга в зоне видимости и трепетно подстраховывая на случай «кондратия»: сердечного приступа или инсульта, например, или ещё какого-нибудь криза. Вот такие у нас были, то ли садистические, то ли истерические, припадки. Были, были и есть…. Но всё это быстро забывалось, мы всё прощали друг другу дня через три после очередной ссоры, иногда – сразу. Егор и я отправляли друг другу волшебные СМС-ки: стихи, стихи…. «Я бежала, летела, кувыркалась в ветрах, я неслась за тобою на всех парусах…». Тонкий, прекрасный мир строчек возвращал нас друг другу ровно на три дня. Потом наши музы «сваливали куда-то», извиняюсь за сравнение! И, прощаясь «навсегда» в очередной раз, мы снова начинали творить, но уже не оды, а потрясающие реквиемы…. Наверное, так нужно было нашим музам! А, может быть, я бессознательно пыталась оборвать отношения, у которых не было фундамента? Именно прошлое должно становиться будущим, но мы шли в будущее слишком разными дорогами, а на возведение новых опор у меня уже не было ни времени, ни сил.
Егор всё чаще напоминал мне Дон Кихота в современном варианте: было много экспрессии в желании предстать передо мной в обличии отважного рыцаря, но подвига не получалось. Желание быть защитником и способность защитить - это, увы, не причина и следствие! Не одно и то же - «желать» и «мочь»!
Он желал, но не мог, не потому, что не хотел…. Хотел, конечно же, но делал это несколько необычным способом. Он был верующим. В его мире сновали изобретательные и пронырливые демоны, которые хотели причинить мне зло, и он защищал меня молитвой, по-другому - не умел. Егор кромсал ветряные мельницы.
Я была признательна Егору, конечно, но «ветряные мельницы» меня серьёзно настораживали, потому что я их не видела! У нас всё обстояло всегда несколько то ли оригинально, то ли неполноценно. Неблагодарная я - Дульцинея Тамбовская! Знал бы Егор, о чём я думаю!? Но я «думала» дальше.
Мой мир был не проще, но видимее: добро и зло в человеческом обличье. Я старалась не обременять высшие силы своими проблемами и просьбами. Я не позволяла себе молитву «Дай!», и, если я и обращалась к Богу в минуты отчаяния, то только с молитвой «Помоги!». У меня был принцип: «мне никто ничего не должен, я - должна!». Егор же «просил» без стеснения, и меня не на шутку раздражало то, что Бог ему серьёзно «задолжал»!
Беззастенчиво позволив себе привычку к «Господи, дай!», он жил в ожидании бесплатного сыра. И я никак не могла убедить его в том, что это не кормушка, а ловушка. Случайными заработками он с трудом прокармливал себя сам, при этом, пафосно отстаивая штамб, что для счастья нужно очень немного. Видимо, его скудной «пенсии по инфантильности» было, по его мнению, нам вполне достаточно для счастья. «Любовь не ищет своего!» - цитировал он Библию. Я не оспаривала библейских истин: его любовь, наверное, и не искала своего, но мне всё чаще казалось, что его любовь ищет «моего». Я не верила в его безразличие к материальному, за его «божественностью» мне мерещилось изысканное, может быть, даже не осознаваемое, но приспособленчество. Егор был с Богом «на дружеской ноге», он умел с ним «договариваться», позволяя себе принимать в дар мир, созданный чужим трудом и молитвой «Дай!». Моя акция - «не дам уйти от просветления», не особенно задевала мужское самолюбие и достоинство Егора. Он высмеивал мой «бред», давая всем своим видом мне понять, что он выше всего этого, я же страдала, переживая, на мой взгляд, его пассивную позицию религиозного фаната, как неполноценность. «Одиночество вдвоём» - самый мучительный вид одиночества.

Феномен «голодного художника» был мне близок, но, наверное, я уже была не готова сублимироваться в этом направлении во имя мужчины, пусть даже любимого. Боже, как больно грызли меня эти мысли, как я не хотела им верить! Как я хотела не видеть этой тёмной стороны своего, увы, опять зыбкого счастья! Ища то объяснений, то оправданий, я блуждала, словно в трёх соснах, между желанием верить и неверием. Я верила Егору, как мужчине, но, как в мужчину, я в него уже не верила. Мои раны были несовместимы с абсолютным доверием. Я научилась различать, а не только сравнивать, предпочитала не путать свободу с безответственностью, называя свободой ответственность, а безответственность - незрелостью, отличать взлёты от падений, а простоту от примитивности.
Моя крона настойчиво простиралась к солнцу, а корни уходили всё глубже в землю: «…познавши рай, и ад познай!». И там, в этих невидимых глубинах, в недрах души, мои корни впитывали мудрость одинокого страдания, а крона, поднимаясь к солнцу, наполняла мою душу способностью благодарно любить.
Это помогало мне моделировать реальность без пелены иллюзий - болезненный процесс. Источником любви я называла страдание. Потребностью любить - страх одиночества.

Мы не виделись почти месяц. Встреча была настоящей встречей двух влюблённых: радость оттого, что мы снова вместе, вспышка самых нежных чувств, неудержимое желание быть рядом, насыщаясь друг другом и насыщая собою любимого. Но Егору этого уже было мало. Он хотел получить меня целиком и навсегда. Да, я ещё забыла, и полцарства в придачу!
Вчера был третий день. Егор снова «требовал», чтобы я вышла за него замуж, а я снова замолкла, взрывая его терпение вместе с надеждами. Казалось бы, о чём ещё мечтать? Я любима, желанна…. Короткое «да» могло навсегда избавить меня от одиноких ночей…. Ещё от чего? Я вдруг поняла, что опять не могу сделать выбор. Мой выбор заключался в том, что, стоя над пропастью, я должна была решить: с какого края, левого или правого, мне лучше сброситься вниз? Я не знала, что лучше: одинокие дни или одинокие ночи? Ночь и день решали разные задачи. Я ещё могла быть одинокой только днём или только ночью, но одинокие и ночи, и дни - это было уже слишком! Не было какого-то важного ответа, это мучило меня, потому что я не могла сформулировать вопрос.
Раньше, когда у меня была семья, моя картина жизни была, как бы, завершённой, дописанной. Всё было привычно и естественно: и разлуки были, но ведь разлуки отличаются от одиночества? День был просто день, и я не делила сутки на части, предпочитая какую-либо из частей, мне не нужно было делать этот странный и унизительный выбор «или/или». Теперь же эта целостность рассыпалась на куски и, вспоминая, я, словно, подбирала эти маленькие осколки прошлого, находя огромное счастье в каждом из них. Егор был всего лишь дубликатом одного из «осколков», он не воссоединял мой разрушенный мир, потому что не вписывался в него, не вписывался и всё! Такой - «ненастоящий сварщик»! Егор был «неодинокой ночью» и «одиноким днём» для меня, и из этого диссонанса я никак не могла слепить что-то полноценное. Я же ощущала себя гарантом Егору совершенно реальных перспектив, но я не хотела преподносить мужчине «неженский» дар.
Стоп, стоп, стоп…. Я вдруг поняла, что не тонет мой корабль, он просто плывёт не туда! Не было никакого капитана на моём корабле, случайные ветры трепали его по волнам, мы не плыли - нас несло. Куда? Да, - в никуда! Я мечтала о надёжном и умелом капитане, я верила в путешествие длиною в жизнь, я даже построила корабль, но…. Егор был пассажиром, а я была его и круизом, и капитаном, и попутным ветром, и синей птицей, и билетом в первый класс. Ему просто оставалось любить меня за всё это, «в комплекте», так сказать!
Мне стало стыдно за то, что я так подумала. Я, как будто, оклеветала Егора, нет - раскрыла заговор, и мне стало неловко за своё подозрение. Я ощущала Егора ребёнком, которого я решила наказать за поступок, которого он и не совершал вовсе, потому что не понимал. И чего мне вечно попадаются мужики, которые ничего не понимают!? Егор упорно пребывал в вечной иллюзии, не желая «иметь понятие» ни о своей, ни о моей реальности. «Бог послал, Бог послал!!!» Я, кажется, была кладом, который Бог послал Егору?! Я была джек-потом, беспроигрышной лотереей, дурацкой золотой рыбой, исполняющей все желания! Сомнения не давали мне покоя. Я боялась ошибиться: я ощущала себя мерзким монстром, мои сомнения казались мне предательством и нелепой гипотезой, они просверливали мой мозг насквозь. Но как её перепроверить, я не знала?! Я всегда щадила чувства других людей, изначально готовая верить, я не предполагала коварного замысла по отношению ко мне. Возможность устроить себе лёгкую жизнь за счёт другого, казалась мне очень редкой породой ловкачества, встречающейся исключительно в бразилеподобных мыльных операх или сенсационных рассказах профессиональных сплетниц. Подлог, где-то был подлог, и я стеснялась распознавать его! Беспомощность делала своё дело, я медленно наполнялась нелюбовью и нетерпением. Противно быть использованной, ощущать себя не целью, а средством для достижения цели.
Реальность - ужасно болезненная штука, мель, которая всегда становилась для меня большой землёй, давая возможность жить дальше. Как хочется быть счастливой! Но сколько не закрывай мечтательно глаза, рано или поздно их всё равно придётся открыть. Итак, я стряхнула с себя иллюзии, словно паутину. Ох, и липучие они, эти иллюзии, сладкие потому что! Да не любит он меня! Егор любит свои желания и себя в них! Красива, умна, богата: с таким набором легко стать мишенью для «любви»! А зачем он со мной прощается тогда? Фарс - всё это, манипуляции! Он хочет жениться на мне, чтобы получить статус «разделяй и властвуй», укорениться, вот и всё! Вечно он меня пугает одинокой и холодной постелью…. То ли мир в моей голове сошёл с ума, то ли моя голова тут ни при чём: мир на самом деле сошёл с ума, просто мой рассудок отказывается в это верить. Не любит Егор меня! А я? Я тоже хороша! Может быть, желание любить и быть любимой, я принимала за любовь? Уж слишком неровные отношения у нас, так…: то отрежем, то пришьём! А всё потому, что день расслоился, а мечты разбились…. Обида - это потребность изменить прошлое. Но прошлое исправить невозможно, может, стоит повнимательнее всмотреться в будущее? Но, как всматриваться в будущее, я тоже не знала. Осталось одно - настоящее.
Мои сомнения так и остались во мне. Не смогла я  вместе с водой выплёснуть из таза и ребёнка. Егор уверенно «сидел в тазу», вцепившись обеими руками за края. «Жихарка - так Жихарка!» - подумала я и встала с постели.


Наступил октябрь. Егор уже два месяца был в командировке - он работал в Новокузнецке. Мы перезванивались, переписывались…, всё, как всегда. Его присутствие в моей жизни поддерживало меня, придавая ей эффект полноценности. Я то скучала, то ощущала себя вполне комфортно. Я жила в своём доме за городом, и желание посещать городскую суету появлялось у меня всё реже и реже. Это не было ни затворничеством, ни одиночеством: ко мне часто приезжали друзья, подруги, дети, иногда - Сеня. Я бы назвала свою жизнь - уединением. Мне так хотелось - это был мой выбор. Я заканчивала ненавистную уже мне стройку своего загородного дома, торопясь завершить к зиме уличные работы. Каменщики, плиточники, кровельщики - все они были неплохими людьми, но строители - особая профессия. За ними нужен глаз, да глаз! Так и норовят - побыстрее, покривее и подороже!
Обычно такие стройки - мужская участь, но мне с моей участью «свезло», как всегда. Маленькая, беленькая, милая женщина, ведущая дневники, пишущая по ночам стихи, изучающая Конфуция, Ницше, Фрейда, Сартра, Кьеркегора*… была заброшена в мир матов-перематов и не совсем поэтов, как разведчик-дебил - в стан папуасов-людоедов. Они никак не могли вычислить, какую часть меня нужно сожрать, чтобы обезвредить. А я всё не хотела верить, что они давно бы меня сожрали, если бы я не была источником их заработка. Это была школа выживания, я отчаянно изучала строительные сметы, как древние манускрипты, пытаясь, отличать друг от друга шпаклёвку - шпатлёвку - штукатурку, саморезы - от «шурупов обыкновенных», дюбеля - от дюбель-гвоздей, и много ещё чего неведомого мне доселе. Я часто напоминала себе Бывалова - персонажа из фильма «Волга - Волга»: «Чтоб так плясать - нужно пять лет учиться!» Пяти лет у меня не было, и я плясала танец прораба – самоучки, на ходу осваивая немыслимые па!
Когда я шарахалась по этажам среди строительных материалов и цементной пыли, как фурия, на шпильках и в каком-нибудь сногсшибательном наряде - все замирали. Они не знали, чего от меня можно ждать. Но «ангелами» становились все, и продолжали оставаться «ангелами» ещё минут тридцать после моего ухода. Я продолжала видеть в них соавторов моего творения!
Но, самое главное, я спинным мозгом чувствовала, что меня «обувают» в сметах. Калькулятор и рулетка стали моими любимыми инструментами, а досугом - строительные сайты и журналы. Я научилась ругаться матом, потому что мой «сленг» они не понимали, говорить «нет», и шантажировать «рублём». Плоховыполненную работу я оплачивала не «плохо», а вообще - никак. На самом деле, это не было так весело, как я об этом говорю сейчас: я ошибалась, я отчаивалась, я тихо плакала от беспомощности по ночам, никого не призывая на помощь…. Некого было звать, и опереться тоже было не на кого. Плакала, но шла.




Сеня - мой муж. Бывший…. Я долго не могла осознать, что мужья могут быть «бывшими»? Мы не были разведены (может, потому и не понимала?), но вместе не жили уже три года - срок достаточный для того, чтобы отдалиться друг от друга навсегда. Я не ощущала себя ни замужней, ни разведенной. Но я, словно, закристаллизовалась в своём прошлом. Мой мир рухнул в одно мгновение - четвёртого июля пять лет назад. Это была суббота. В этот день должна была прилететь из Москвы Ева - наша дочь.
Я не знала, какая беда надвигалась на меня и мою семью. Я не знала, но чувствовала. Друзья знали, но молчали. Да и как, собственно, они могли повлиять на происходящее? Предупредить меня? Образумить Сеню? Мы давно - не дети, и причина нашего разлада - наша проблема. В ситуации беспомощности всегда есть соблазн «впасть в детство», переваливая ответственность на «взрослость».
Открытая конфронтация, ступор, побег…. Наверное, каждый выбирает свой способ реагирования…? Не имею я права никого судить, никто ничего мне не должен.
Нелегко сообщать такие «новости». Молчать безопаснее. Как бы поступила я? Я тоже смолчала, я тоже смалодушничала, и потому, что это угрожало нашей дружбе, и потому, что язык не поворачивался сообщить о конце света! Не моё дело? Жизнь - не моя! Была ли я другом, оставаясь безучастно-молчаливой к тому, что происходит в жизни близких мне людей? «И в горе, и в радости…». И о приближающейся беде стоит предупреждать, хотя бы «толстым» намёком. Всё-таки нейтральность и безразличие - разные понятия. Принцип беспристрастности не исключает присутствие личной жизненной позиции не только в теории, но и в реальной жизни.
«Цунами» возникло в стороне от их домов, она надвигалась только на мою семью, но я не видела ничего, кроме привычного неба и безбрежного океана. Замечталась я! Наивность, доверчивость…? «Наив» - видеть то, что происходит наяву и верить увиденному. Наверное, в этом моя вина? С тех пор я перестала мечтать: «любовь, в которой так стремилась жить, меня учила не любить!». Предательство…. Что это такое? Очень условное понятие, человеческая категория. «Предан» кому-то или чему-то (верность), или «предан» кем-то (из-ме-на - ушёл «из-ме-ня»). «Пре-данность» - высшая, сверх-данность, то, что отдаёшь другому, дар. «Предательство» - пере-дать прежде данное, забрать свой дар, передарить, перешагнуть «через» (обещание, например). Предательство всегда прикрыто собственным интересом. Можно ли предать себя? Можно. Когда принципы, как черви, шевелятся внутри, но не живут снаружи! Это, когда мы говорим, словно праведники, а поступаем, как наблюдатели, и подаём руку известному, практикующему негодяю, которому ещё не представился случай предать или подставить лично нас! Избирательные и «гнутые» - это не принципы, это - лицемерие и трусость. Синдром огруплённого или стадного мышления - «у всех так» или «я, как все», или философия - «сам дурак», снимают личную ответственность за происходящее. Часто я слышу фразу: «Не суди!». Да, не сужу я – рассуждаю, не примеряю я к себе божью привилегию! Нет мнения, и личности нет! Должна же, всё-таки, быть какая-то гражданская позиция у хомосапиенса!? Извечный вопрос: «Кто я - тварь дрожащая, или право имею?» Выбор –«вы-в-борьбе», может, в этом суть? Каждый миг, порой и не задумываясь, и не осознавая, мы делаем выбор, по кирпичикам выкладывая, выстраивая свой путь, название которому – судьба (суд божий)! Чужие не предают, предают родные…. Предать могут каждого, но не каждый способен предать!
Время - представитель реальности, наглядная жестокость внешнего мира по отношению к человеку: всему есть начало и конец! Время обесценивает все видимые смыслы, лишая смысла и саму жизнь, делая её, в итоге, конечной, но заставляет искать смыслы «невидимые», и, возможно, нетленные. Не верилось мне, что когда-нибудь без следа исчезнет Творец вместе со своим творением! Но ненасытное время пожирало всё на своём пути, неумолимо подталкивая к смерти, оно вселяло страх и, одновременно, заставляло искать пути спасения! В конце концов, я утешилась мыслью о том, что время управляет материей и не властно над «тонкими» мирами: душу нужно просветлять! Оказывается, я очень хочу жить вечно! Вот он – высший смысл! Не все, конечно, загружают своё земное существование подобными ребусами, многих и «здесь неплохо кормят»! Но, разве, можно «наесться» навсегда?
Я подумала о том, что это похоже на поиск клада. Кто-то ищет его в древней пещере или на дне моря, а я - внутри себя, причём, где-то в области живота! Все «набивают» себе живот, а мне хочется из него «извлечь»! Странная ассоциация!
Время не собиралось меня лечить, оно наносило новые раны. Это, наверное, потому, что Сеня был для меня сверхценностью, и все мои смыслы произрастали из него!?
Крах моей империи надолго взбодрил всех, кто знал нашу семью. Это потом, позже, когда я не понимала, жива ли я, друзья «расширяли мой кругозор» пикантными историями, наблюдая за моей реакцией. Все, оказывается, были очень осведомлены. В моих ранах ковырялись вилкой, видимо, пытаясь «гомеопатически» излечить мою боль болью, вбивая клин за клином прямо в кровоточащую рану.
Я ощущала себя потерянной и жалкой, я безмолвно взывала, мне нужна была их поддержка, я искала её. Я доверчиво протягивала руки, но в мои ладони вкладывали мою же собственную беду, только обсмакованную. Удивительно, но трагедии других очень часто являются для окружающих, как это ни парадоксально, не источником сострадания, а источником ощущения собственной исключительности и полноценности.
Знала же я, что мне никто не может помочь - зачем просила?! Потеряв статус замужней женщины, я приобрела статус «брошенной», а это уже сродни позору. Я, словно, источала вину, как будто я много лет своим совершенством прикрывала внутри себя какое-то уродство, и вот теперь невидимое вдруг стало видимым, и меня, лукавую, наконец-то разоблачили: «Вот ты и подумай, почему Сеня от тебя ушёл...? Сеня тоже имеет право на любовь…!» Я считывала контекст, переводя сказанное в подразумеваемое: «Сеня нашёл помоложе, потому что ты, наконец-то, износилась, отжила своё, чего тебе ещё надо? У тебя и так было слишком много счастья! Плати!». И я платила за своё счастье чудовищной болью. «Держись!» - говорили мне друзья, провожая меня восвояси, чтобы я не касалась их мира своей чумой. Я держалась, как могла. Не померкло солнце, не погасли звёзды, также плыли по небу облака, люди куда-то спешили, смеялись, мимо проносились машины - жизнь продолжалась…? Продолжалась, наверное…. Время остановилось и перестало интересовать меня: будущего не стало. Я не верила, что это происходит со мной наяву, что это - не страшный сон: слова превратились в невыносимый гул, я плакала, и плакала, и плакала, но этого никто не видел. Я умерла, но об этом никто не знал. И этот ад продолжался уже шестой год.
«Мои песочные часы
От грубости беспечной
Упали набок….
Может быть, уже навечно?

Мои песочные часы….
Мне страшно стало,
Что одиночество - навек,
Ведь время встало?»
Наша семья ещё существовала в какой-то извращенной форме: он жил с другой женщиной - ровесницей нашей дочери, совершенно открыто, второй семьёй. Сеня развёл гарем: я была старшей женой, а, видавшая виды Голопшихина, - младшей. Вот же, Господь заклеймил фамилией! Шельма есть - шельма!
У неё был очень неприятный взгляд: цепкий и напряжённый, ёрзающий и озирающийся - это был взгляд вора. Взгляд выдавал её намерения: он не познавал, он оценивал, прикидывая, можно ли это «поиметь»? Он выдавливался, словно паста из тюбика, и пачкал всё, на что попадал. Всё, что она «имела» было мечено завистью её глаз: «Совью уютное гнездо в вашем доме!»
Перебрав немало кандидатов, она побывала и в нашем доме с Антоном - другом нашего сына Адама. Возможно, там она и переключила своё внимание на Семёна. Не знаю я их истории. Оказавшись небрезгливым, он «удочерил» её, притомившуюся от изнурительного сексуального марафона по постелям кошелькастых мужиков нашего города, и, сказав: «Всё это было до меня!» - преисполнился высокой миссией Макаренко, при этом не на шутку увлёкшись своей воспитанницей, прошедшей Крым и Рым! Новая «дочка» была циничной, наглой, не обременённой ни интеллектом, ни высоким духовным законом. Про девичью честь она не знала, деньги для неё не пахли, а библейские заповеди она вымела из своего сознания, словно хлам. Она лезла в нашу семью «не в окно, так - в дверь». Её мёртвая хватка победила, я так не умела. Мы вели разные войны: она за Сенин кошелёк, а я за Сенину душу.
Я до сих пор не понимаю, как можно спать с «отцом»? Геронтофилия какая-то! Или, как можно лечь в постель с «дочерью»? Я испытывала чувство непроходящего омерзения и позора. Я прощала, возвращала, я пыталась его образумить, убедить, объяснить, расколдовать, «отсушить»…, но всё было тщетно. Словно одержимый, Сеня изменился до неузнаваемости, став каким-то безвольным и жалким, он не смел ни создать, ни разрушить. Мой муж, отец моих детей, осквернил свой род, заставив нас испытывать чувство стыда за него, обесценил нашу совместную жизнь, но самое ужасное - он преподал пример бесчестия, посягнув на то, что я называю почтением или верой!
«Идея Голопшихиной» приводила меня в ярость. Идея - это то, за что убивают, вера - это то, за что умирают. Не помню, кто это сказал, но я разделяла эту мысль. Каждый строит свой мир по своему внутреннему правилу. Я различала два таких правила: кодекс чести и кодекс бесчестия. А индикатором меры - категорию «можно/нельзя». Что я измеряла, что описывала? Объём и структуру совести, иерархию ценностей и смыслов…. Ну, нельзя лезть в чужую семью, нельзя! Красть нельзя! Грех это! Бесчестье это! Что эти люди скажут Богу, там, за «последней чертой»?! Но они, одержимые пороком, презрели в себе совесть, как божий замысел. Не Бог наказывает нас за грехи, сами пороки наказывают нас. Возможно, что в этом есть тоже высокий замысел?! Страдание, ведь, тоже разным бывает: светлым, как грусть, сострадание, например, или чёрным, как зависть! Не предавший «Бога в себе» никогда не предаст себя, и, значит, никогда не предаст другого!



Говорят, что кроме Голопшихиной у Семёна были ещё промежуточные варианты, типа - «кандидатов в депутаты». Живая очередь росла, так как спрос на «товар первой необходимости» - денежных джентльменов, пусть даже «не первой свежести», был огромен. Не знаю, какой по счёту я была в этой очереди, но это было очень больно и унизительно. «За чем стоим-то?» А раздавали, оказывается, моё будущее.
Целое стадо шакалиц, ощерившись, шли по моему следу, пытаясь выдрать из моего «будущего» кусок пожирнее. Природа зависти имеет свою генетическую историю: сначала формируется зависть, потом - жадность, затем - ревность. Зависть, или желание чужого - чувство наиболее архаичное, почти - животное, а сдерживать инстинкты способен только высокий духовный призыв. Миру хищников не свойственны категории совести, чести, сострадания, стыда, вины. Что им - чужие слёзы, боль, разбитые судьбы и мечты?! Этот зоомир ненавидел меня всеми своими ненасытными формами, они завидовали, потому что у них не было своего, я им мешала. Завистливые, потому что, бездарные и ленивые, а, поэтому и голодные. Вот вам и Голопшихина - то ли голая, то ли голодная, то ли всё - разом!? Она хотела кушать, а могла - только какать, но потреблять «продукт» собственного производства ей не нравилось.
Шмоток моего «откусанного» бока мог насытить её надолго. Я не защищалась до тех пор, пока не поняла, что организатором этой травли и зрителем был Сеня. Он был доминантным самцом этой наглой своры. И травил меня он.
Я была живой и не хотела жить с «откусанным» боком! Нужно было разделить с Сеней «наше» прошлое поровну, и пусть они рвут на куски его будущее! Общий бюджет у нас сохранялся, потому что все семейные активы были «доверены» ему, как «самому сильному» - защитнику, то есть!
«Общий бюджет» звучит, конечно, слишком громко. Равенства не было. Я чувствовала себя содержанкой. Я не могла планировать свою жизнь, я зависела от «милости» своего мужа. И я «приседала». Живя в шикарном доме, я не имела за душой ни рубля. Я лишь «производила» вид успешной леди, у которой «жизнь удалась». Но всё это было декорацией. «Аксессуары» обеспеченной жизни «производили» это за меня: дом, машина, шубы…, автоматически исключая, присутствие одиночества и пустоты. Я прятала свою грусть, но глаза выдавали меня: мой взгляд «не долетал», он «падал», словно убитая в полёте птица, вспыхнув, он мгновенно гас, словно бракованная спичка. Жизнь наполнилась хаосом, из которого я никак не могла вылезти. Хаос чувств рождал хаос поступков: я не понимала «кто я?», «зачем я?», «куда я?».
Семён не торопился с разводом или потому, что заканчивал строительные работы в своём институте, или ему было жалко отдавать мне мою долю? Возможно, что были и другие причины? Он тянул время в своих интересах, о которых я не знала, а он не желал объясняться со мной. Его жизнь превратилась в непроходящий праздник: охота сменялась рыбалкой, теннис или горные лыжи - баньками, массажами, ночными кутежами и клубами, чередуясь с тщательной диагностикой в самых дорогих клиниках города. Бомонду нельзя болеть - фейерверки пропустишь!
У меня же не было ни сил на борьбу, ни денег на адвокатов. Невыносимость позволила мне быть слабой и прощать эту слабость себе. Я действительно страдала. Нет, я не упивалась своим страданием, оно было нужно мне, оно имело смысл: я становилась другой!

Такова уж природа человека: чаще всего, считать успехи результатом собственных достижений, а неудачи списывать на обстоятельства. Каждый человек знает, какой путь - прямой, но пройти по этому пути труднее всего. И я - не исключение.
Я начала защищать себя и свою веру сама. Я била Голопшихиной морду, я давила её машиной…. Жаль, что не задавила - в тюрьму не охото из-за «шлюхи обыкновенной»! За то, после этого случая реализованной агрессии, я испытала чувство искреннего удовлетворения, физической победы и даже триумфа. Я не собиралась никого давить «насмерть», я загнала её в помойку, где она металась среди мусорных баков и вонючих пакетов на своих полусогнутых двухметровых ногах. Я «утапливала» педаль газа, мотор надрывно ревел, я разгонялась и резко тормозила в метре от обезумевшей от страха Голопшихиной. Потом я давала задний ход и «давила» её снова и снова…. на глазах у оторопевших прохожих в самом центре города. С неистовостью и фанатизмом я «уничтожала» её, словно классового врага.
Я перестала философствовать на темы, что такое хорошо, что такое плохо, я не сопротивлялась своему животному началу. Во мне проснулся дикий зверь, я не сомневалась, я готова была к прыжку, чтобы рвать, грызть, давить, душить - уничтожать! Сеня скрылся с поля боя, оставив мне свою «трепетную лань» на растерзание. Ну, я и трепала, и куражилась, как хотела. Сцены «возле помойки» мне показалось мало. Выскочив из машины, я догнала её, вцепилась в волосы, поставила на колени и, тыча её лицом в землю бетонного вазона с цветами, повторяла, словно заклинание: «Это тебе сука, за слёзы моих детей, это тебе за мои слёзы, это тебе - за мою разрушенную семью!» Мне не было стыдно, я вернула то, что было навязано мне помимо моей воли, что было несвойственно мне - унижение. Я встала с колен, я показала, что я сама могу защищать и свои поруганные мечты, и женское достоинство, и свою семью!
Это была не моя тропа, не я выбирала её, это была тропа потерь. Меня втолкнули на неё, не спрашивая, хочу я туда или нет. Ну, что ж, смотрите, что из этого получилось!? Шоу, так - шоу! Мой зверь хотел ни крови, он хотел мести. Может быть, и недостойным для цивилизации способом…. Может быть…. Да, я была похожа на сумасшедшую, но я ведала, что творю!
По-разному можно оценить этот мой «выход», но я знаю точно, что повторила бы снова этот свой странный бой, он был нужен мне. Это была моя первая в жизни драка. Я и сама не ожидала такой реакции. Напрасно тогда Голопшихина закричала мне в лицо: «Старуха! Сеня, посмотри, какая она старуха!» Я случайно столкнулась с ними на парковке. Тогда-то я и сказала Сене: «Наконец-то она назвала тебя стариком. Всё-таки, мы - ровесники». А «озверела» я после того, как села в машину. Так что, не такая уж я и беззащитная! Конечно, давить, наверное, нужно было их двоих, но Сеню мне было жалко.
Сеня частенько приезжал в коттедж, мы собирались здесь всей семьёй на шашлыки, шурпу, в баньку. Его телефон был всегда отключён, или лежал где-то в трусах и, по-шпионски беззвучно, вибрировал. Это из трусов на волю рвалась Голопшихина, желая узнать, когда Семён вернётся с охоты?! Он врал ей, так же, как когда-то врал мне. Сенечка проводил выходные с семьёй, забывая на это время Голопшикину со всеми её прелестями. Он врал всем, ложь была его способом адаптации в этом мире.
Каждый мой день начинался с его звонка: «Доброе утро...!» - его бодрый и полный непонятного мне оптимизма голос будил меня, напоминая детство: «По пионерскому лагерю объявляется подъём!» Видимо, после этого, я должна была упражняться и закаливаться? И я закаливала своё долготерпенье, пока Сеня рассказывал, во сколько он уснул, как спал, что ему снилось. С кем он спал, я знала. Наверное, нужно было давно прекратить эти его странные звонки…? Не знаю, почему я молчала, не знаю, зачем это делал он…? У него была какая-то странная потребность во мне, а, может быть, таким уродливым способом он «выполнял передо мной супружеские обязанности»? В строительстве дома он участвовал в качестве спонсора, оплачивая таким способом и моё одиночество, и мою разбитую жизнь
Вчера он приехал с очередной рыбалки, и часть своего улова привёз мне: нельма, стерлядь, огромная щука и какая-то еще засоленная рыба. Он поставил коробку у входа, в дом не стал проходить, сославшись на занятость, с нескрываемым удовольствием  и гордостью следил, как мы с Евой рассматриваем рыбу, но при этом, не смотрел в глаза. Он разучился смотреть в глаза открыто и естественно. Его взгляд стал юрким, колючим и никак не сочетался с блуждающей улыбкой, не понятно по какому поводу. Взгляд был фальшивым – неприятное наблюдение. Мне вдруг стало снова больно. Что с ним стало, с этим, ещё недавно самым родным и близким, достойным и полноценным мужчиной?! Он потерял всё: семью, авторитет отца, красивое и естественное будущее, а, самое главное, он потерял своё имя. Старый парень! Он стыдился, когда Ева или Адам называли его папой в присутствии его знакомых. Он предложил им называть его Сеней. И мне частенько приходилось слышать, как двадцатилетние королевишны, воспитанницы гнилого бомонда, рассказывали о крутом жеребце Сеньке которого, на самом деле, зовут Семён Петрович. А ещё они не знали, что он давно не жеребец, а старый конь, и, что коня выбирают по зубам! А Сенина улыбка давно уже являла собой восторг ортодонта! Сеньке было пятьдесят лет, и он не понимал, что чувствовать себя молодым и быть молодым – не одно и то же! Я уже не боролась ни за него, ни за его имя так, как делала это раньше. Мне уже не было стыдно - это был уже не мой стыд! Я больше не разделяла с ним всё, как когда-то… очень давно. Но Сеня оставлял дверь «полузакрытой», чтобы был шанс вернуться, я оставляла дверь «полуоткрытой», надеясь, что Сеня вдруг просветлится.
Мне вдруг захотелось всё это обесценить, вышвырнуть всю эту рыбу на помойку, так, как он когда-то вышвырнул туда меня. Я не чувствовала ничего, кроме злобы и разочарования. Это был не дар, это была взятка, и я снова принимала её, чтобы помочь ему успокоить его издыхающую совесть. «Зачем ты снова ищешь меня? В той помойке меня уже нет!» - Я хотела закричать, что я не настолько голодна, чтобы жрать эту чёртову рыбу, и, что это уже не его забота - кормить и одевать меня! Он снова и снова наносил мне удары, а я выносила их, не в силах отказаться от этого жестокого путешествия в прошлое, где нам было хорошо вдвоём. Я молчала - я снова принимала смертельную дозу яда, но, что я умру ещё раз, знала только я.
Медленно, один за другим, отмирали мои «смыслы», потому что умерла «цель». Я так долго жила с чудовищной болью внутри, я боролась с нею, я пыталась победить её, став сильнее. Я истощила себя в этой борьбе. И, когда не осталось сил ни плакать, ни сопротивляться, когда я вдруг поняла, что в этой жизни разрушено всё, я осознала бессмысленность моей жизни. Боль никуда не ушла, она просто вышла из меня и встала рядом, обнаружив себя, как нечто самостоятельное, и, назвав себя «смыслом». Мир сильнее меня. Я, дерзкая, пыталась взрастить в нём свои красивые и светлые дерева, чтобы они чувствовали свои сильные и здоровые корни, и, радуя и восхищая мир своей благородной статью, давали ростки новой жизни. И так: цикл - за циклом.
Нет семьи, и цели нет - оборван цикл. Я, словно, утратила способность творить, создавать. Сгнил корень - Сеня. Разрушены идеалы, ценности. И мои дети - веточки уже не знают, какого они рода - племени. Отец осквернил свой род. И я, обезумевшая, укореняю, не верящие жизни черенки, и отчаянно пытаюсь вести их туда, откуда их изгнал отец. Но я слаба, я не могу изменить мир, в котором разврат и похоть именуются любовью, праздность и распущенность - успешностью, безответственность - свободой, а предательство и продажность оскалились своей торжествующей усмешкой, с наглой уверенностью заявляя, что они правят миром. И, всё-таки, пока боль тащится вслед за мной, а не я - за ней. Как-то всё вывернулось наизнанку, извратилось, и мало кто хочет различать это. Спиваются и утопают в праздности мои дети, не желая ничего создавать, а только потреблять. И я, со своей «странной» моралью, нагружаю их, раздражаю и мешаю им из этого свиного чана алкать удовольствия, то, что почему-то называется смыслом и счастьем. А где цель? Куда вы идёте? Что там, впереди? Когда душа отмирает раньше, чем отживает тело - не это ли и есть дорога в «ничто»? Не это ли - самая страшная смерть? Как объяснить им это, как спасти? Целое поколение умирает заживо, не желая очнуться от какого-то чудовищного наркоза! Я не хочу, чтобы были сломаны жизни моих детей. Стремление к духовной жизни требует мужества. Пусть боль станет моей тенью, я должна помочь своим детям и спасти их.
Жизнь - это шанс на просветление, на познание себя в Мире Людей через Мир Вещей, или Мир Совести - через Желания, как бы, вечное - через тленное, но, в итоге, понимания себя, как вечного - среди Вечного, которое постоянно в своём непрерывном течении - изменении. Противоречие - не всегда парадокс! У выпущенной стрелы есть два смысла: пролететь и упасть или - долететь до цели. «Таких, как ты, Инга, - не больше трёх процентов! Оглянись вокруг - все так живут!» - прокричал мне однажды Сеня. Малодушие - двусмысленность и лживость, любит быть «за компанию» с другими. Он был искренне возмущён моей дремучей несовременностью, он «открывал» мне, незрячей, глаза на мир, в котором я была неуместной и нескладной, женщина - бегемот! Интересно, откуда у Сени такая удобная статистика?! Я, явно, была непопулярна со своей картиной мира. Чем больше я это понимала, тем выше становился мой рейтинг внутри меня самой: человек, выбирающий честность, является одиноким и становится личностью.


Жизнь шла…, а время бежало…. Как же так? Разве возможны разные ритмы жизни и времени? Возможны, когда время сжигается. Я сжигала своё время, потому что жила на пепелище. Господи, как мне нужен был кто-то сильный, кто смог бы вытащить меня, из этого воющего уныния и тоски! Но «сильный» всё не приходил, он не знал обо мне, а тот, кто знал, забыл! Я много раз пыталась стать сама себе бароном Мюнхгаузеном и вытащить себя за волосы из своего болота, но кроме циничной бравады и самообмана ничего не получалось. Во мне выживала маленькая женщина, не желающая вырасти до размеров мужчины. 
Не оседали во мне мои разумные аргументы, причинно - следственные умозаключения, оптимистические настрои. Огонь моего оптимизма напоминал мне искусственно - поддерживаемый  «вечный огонь» у могилы моих погибших товарищей - надежд. «Могли бы жить и жить!» - я скорбела. Мой разум - приспособленец и виртуоз лжи обнаружил свою беспомощность перед миром чувств, у которых отсутствовала логика.  У чувств нет логики! В этом вечном огне сгорали мои мечты и я вместе с жизнью. Я вдруг подумала, что хочу разделить себя и жизнь, как синоним мечты! Наверное, когда сгорают мечты, нет смысла искать виноватого, процесс необратим? Смысла не было и жалеть себя, никто не мог начать мечтать вместо меня, да и, к тому же, не хотелось мне сгорать заживо! Пусть сгорают мои несбывшиеся мечты, но мечты не всегда означают будущее, иногда они - нерождённые дети прошлого. Прошлое завершило свои видимые смыслы, чтобы познакомить меня с таинством будущего. Я почувствовала, что приближаюсь к состоянию или ощущению, труднопонимаемому, смутно – тревожащему, к черте, за которую, быть может, никто не заступает по доброй воле…. До этой черты нужно «дойти»! Я прикоснулась к шансу на абсолютное одиночество, пусть, на мгновение. Я почувствовала себя фигурой без тени, потому что стала фоном, а фигуры других людей, как действующих лиц, свидетелей и соавторов моей жизни, вдруг застыли, словно скульптуры…. Они были вписаны в меня, как в полотно. Я могла менять содержание картины, оставляя на своём фоне видимыми только те образы, которые были значимы для меня! Я одна была автором своего мира, и в этом была божественность подобия. Неподвластными мне остались только ветер, небо…, безразличная стихия, созданная высшим творцом, и я  в ней - всё и ничто одновременно…. И я была вписана в эту вечную картину по неведомому мне замыслу.  Власть имеет смысл тогда, когда  защищаешься. Я могла «признавать» или отвергать этот мир, но мир просто «был» и в моём признании не нуждался, моё присутствие в нём не было причиной его существования, так же, как моё исчезновение, не угрожало исчезновением ему. Я подумала, что для того, чтобы «быть» во всеобъемлющем смысле этого феномена, я должна стать частью этого мира, раствориться в нём, войти в него и позволить миру пройти сквозь меня, и, влившись в эту вечную картину, занять  в ней своё  место, став фигурой и фоном одновременно. Принятие, вот что могло дать мне равновесность. Слово-то, какое?! Равновесность – равный вес, усвоенное правило уважительного взаимного проникновения друг в друга. Равное право желать или не желать и смиренное нежелание править!

Я смотрела на свой каменный дом и видела в нём песчаный замок, который неумолимо «старел». Ветры, дожди, выдували, вымывали предательские песчинки, беспощадно показывая мне тленность моего творения, пугая безразличием и неумолимостью задуманного и неведомого мне плана. Я неутомимо реставрировала своё «сегодня». Чтобы восстановить мой ветшающий замок, я лепила отвалившееся «вчера» на «завтра», которому ещё предстояло отвалиться! Моё усердие проигрывало в войне со Временем. Я слышала тиканье часов, даже, когда останавливала стрелки! Ничто не вечно…! В чём же тогда смысл?! В Великом Тлении? Конечно же! Я удивилась, что эта «эврика» не пришла мне в голову раньше! Тление - медленный процесс (есть что-то общее с «ленью»), уж очень он похож на неспешное творение! Я тоже была «песчаным замком», мои покровы изнашивались, и Время угрожало превратить их в лохмотья! Прекрасная бабочка обнаружила, что скоро станет, если очень повезёт, мерзким червячком!
Время дразнило меня, оно глумилось надо мной, заставляя меня понять, что я зрячая и слепая одновременно, и, что для изучения «невидимого» мне нужен особый орган, существование которого мне предстоит открыть, проделывая бесконечную работу по изучению анатомии души! Когда щемит сердце, я знаю, что это болит сердце. А, когда я печалюсь, грущу, когда я чувствую, а не ощущаю, в какой части меня живут эти чувства, чем я их чувствую? Не спинным же мозгом?  Вот о спинном мозге я думала беспечно мало!
Я училась понимать простое в сложном, искать большое в малом, объяснять необъяснимое, бесконечно обновляя свою картину мира. Но во мне всегда «шипело» сомнение, уважающее моё время, не позволявшее тратить его на фальшивку. Бдительное сомнение подсказывало, что природная леность тела поощряет привычку к подобной лености у души. И я дала себе слово: не лениться переписывать свою картину заново, и не выставлять свою, даже самую кропотливую,  работу, как «шедевр», если мой спинной мозг посматривал на неё с недоверием. Я назвала свой спинной мозг Станиславским, и, как только он выдавал своё знаменитое: «Не верю!», - я искала новых красок в поисках гармонии. Когда мне это удавалось,  моя душа, на какое-то время, успокаивалась, время переставало спешить, и я, вдохновляясь увиденным, благодарила мир за то, что я есть. Пусть у чувств нет логики,  их невозможно усмирить разумом, но у чувств есть смысл, они отвечают на вопрос «зачем?»!



Я мучилась, оттого, что никак не могла простить Сеню, моя память цепко держалась за обиды, не желая отпускать восвояси ни Сеню, ни преследующие меня горькие воспоминания. Прощенный, он исчез бы из моей памяти навсегда. Простить так, чтобы забыть, я, наверное, и могла бы, но не решалась. Наши судьбы были сплетены в одно целое, и невозможно было отсечь одну половинку от другой. Предав забвению всё, что было связано с Сеней, я должна была похоронить свои самые лучшие годы, сохранив лишь ту часть жизни, которую я называю девичеством. Тридцать лет  жизни вычеркнуть и забыть…? Непрожитая жизнь….  Невозможность ещё одной попытки, необратимость…. О, нет! Что может быть страшнее!
Моя память служила каким-то моим интересам. Я почувствовала сильное волнение, я искала ответ, и я боялась найти ответ! Любовь и ненависть одновременно парализовывали меня, они  жили вместо меня,  растрачивая мои дни и годы. Они сидели друг на друге, как две противные мартышки, корча мне рожи, с воплями перескакивая с места на место и наслаждались своей властью! Но, не могла я не любить своего палача!
 И, вдруг, я поняла: страдания нужны были именно мне, я сама удерживала их, они развивали во мне тот невидимый орган, ту часть меня, которая называется Душой. Страдая, я совершенствовала чувствительность своей души, способность улавливать и различать   тончайшие и редчайшие переливы особого невидимого мира, я училась сострадать, взращивая в себе качественно новое невидимое тело – Душу. Разница в том, что тело физическое хочет «иметь», а душа – хочет «быть».
 Телесная любовь конечна, она обречена. Ветшает тело, и всё проходит. Кого может вдохновить увядший цветок или трухлявый пень…? Старая любовь, какая нелепость!
Игнорируя необратимость Времени, глупое и сладострастное  тело, старея, начинает искать тело молодое и сильное, в надежде прожить в соседстве с ним несколько жизней. Каким-то жалким и нелепым действом увиделась мне презентация нагрянувшей «непервой молодости», похожее на запрыгивание в молодёжный вагон, в котором для того, чтобы «сойти за своего», неадекватные дяди корчат из себя ретивых мачо и неутомимых самцов, нарочито слышно шурша в карманах денежными купюрами, с одной лишь целью – поиметь. А на дне кармана, помятый и пожелтевший от времени, лежит давно использованный билет, на поезд их собственной юности.  Невозможность быть молодым, в патологии, возбуждает низменное желание «поиметь» молодость. Извращение, конечно, но…, если молодость - «не против», сделка возможна. Дурненько всё это воняет и похоже на грязную возню, Садом и Гоморра. 
  Не бывает сытым тело, ведь у тела жизнь одна! А брошенная душа растерянно бродит по одиноким тропам, ненужная хозяину, она умирает.
Всё в этом мире наоборот: в стареющем теле расцветает душа, и мудрое понимание жизни открывает скрытые до поры смыслы и ценности, способность любить «всей душой». Не всем, а только тем, кто обрёл Душу.  И нет на Земле ничего совершеннее этой Любви! Сеню любило моё невидимое тело, а земное было оскорблено приметами старения.  Мне больше не нужно было Сеню, прощая, забывать, мне хотелось, простив его, пожалеть. И моя память бережно сохранила наше прошлое в своих файлах, благословив меня на благодарность и долготерпение. Мир улыбнулся мне вместе со Станиславским. Мир посвящал меня в таинства благородной любви, не исповедующей ненависти, мести, обид, зависти, лжи – чувствам, пожирающим и обезображивающим, лишающих высокого смысла саму жизнь! Любовью не насыщаются, любовью насыщают! Как просто и как красиво! Это - та красота, которая способна спасти любой мир! Я ответила себе на вопрос «зачем мне нужна была обида?». Чтобы закончить одну из своих величайших картин, стать автором своих чувств, чтобы впитывать жизнь, не как горькую конфету или подгнившую ягодку. Любовь не ищет своего, когда невидимое становится видимым! Теперь мне предстояло усвоить этот урок, а экзамен я буду сдавать всю жизнь!
Наслаждаясь картиной выстраданной и, казалось бы, достоверной, я внезапно набрела на некоторую неувязочку. Итак, если наш мир трёхмерен: тело, душа…, а где же дух?!  Образ, вот, что дополняло ощущение и чувство! Образ связывал чувства и ощущения, являя собой символического представителя материи в тонком мире души.
На какое-то время я забросила свой странный монолог «о себе», увлёкшись новыми знаниями в области мистицизма Гурджиева, психологии, учениями Ошо, каббалиста Лайтмана, прониклась уважением к смерти, и ещё, и ещё, и т.д…. Я «прежняя» была непригодна в моём мире, я переделывала себя, безжалостно кромсая то, что болело больнее всего. Я  «складывала в сундук» немодное, нежизнеспособное, но  живое и важное, до лучших времён, наверное…?   Моё душевное состояние было разрушительным, я провалилась в хаос, я пыталась там уверенно расхаживать, выпячивая, своё бесстрашие и неуязвимость. Но мне было страшно, и силы мои были на исходе. Я знала лишь одно: кто я?  Но на вопрос: зачем я?- ответа не было. Причём, я уже не различала, что именно так разрушает меня? В хаосе никто и ничто ничего не знает, в хаосе знания складываются собственными усилиями, если сам ты больше, чем «ничто»! Во мне начался конец света. Я чувствовала себя наивным фонариком в этом царстве тьмы! Как радовали меня светлые мудрости величайших Учителей. Но я не могла встретить никого рядом, кто смог бы разделять моё вдохновение. Моё одиночество наступало на меня, демонстрируя всё новые и новые стратегии. Меня уже не  страшило ни одиночество в пространстве, ни женское одиночество. Болела душа, и в этой боли одиночество было особенно тягостным. Не у всех болит душа. Душа – особый орган, и, наверное, не у всех она взрощена до страдания и сострадания?   Мудрость – нелёгкое бремя, необратимый опыт, приводящий через страдания к принятию. Мудрость превратила меня в песчинку, и я дала на то согласие, отказавшись от ощущения собственного всемогущества. Слава Богу, я осознала себя, я дала себе имя. Да, я – песчинка, конечный продукт пылеобразования. Я ничего не могу изменить, я могу, лишь, изменяться сама. Был найден ответ на вопрос: зачем я? Новая «Я» рождалась в муках. Ну, и как я выгляжу? Снова – одна!?