Ведмед

(из книги "Люди Хорса")

Ведмед был бур, дороден и матёр.
Он брёл враскачку, как хозяин леса.
А поверху зелёных крон навесы.
А понизу древесный мелкий сор.
Порхали птицы. Воздух оживлял
шмелиный звон. Назойливая муха
кружилась над глазами, возле уха,
предупредить о чём-то норовя.
О чём она могла предупредить?
Он ведал обо всех секретах леса
и к тайнам мух не ведал интереса
всегда  предпочитая их давить.

Ведмед был сыт. Лоснящаяся шерсть
слегка переливалась при движеньи.
Он топал напролом, без береженья;
ему сегодня не хотелось есть.
Но косолапый бодренько шагал
и, знать, имел немалое желанье.
Он брёл и, сокращая расстоянье,
кусты малины походя ломал.

Ведмед спешил на запах диких пчёл
одной ему известною дорогой.
А человек, что был хитрей намного,
по следу зверя обережно шёл.
Как тень, как бестелесный ветерок,
он двигался, уверенно ступая,
присутствия ничем не выдавая,
сжав волю и внимание в комок.
Слегка прогнувшись, пристально следил
за шествием лесного великана
внимательно, спокойно, неустанно.
Вот двинулся, а вот опять застыл.
Широкие истёртые штаны
по голени обмотаны ремнями.
Босые ноги выбирают сами
дорогу среди мшистой целины.

Преследователь рус, простоволос.
Определённо, стричься нет привычки,
но на висках две толстые косички,
не стар, но бородой уже оброс.
На кожаных тороках за спиной
колчан и лук, и нож за запояской.
Он ловок, как увёртливая ласка.
Он воплощенье грации лесной.
И, как любой охотящийся зверь,
он часть природы царственного леса…
Лучи полуреальности белесой
цедили кроны. Дивно, хоть не верь!
Ни ветерка. Дубовый терпкий дух
мешался с ароматом свежей хвои.
Примятых трав воздушные настои
пьянили комаров и мелких мух.
Качнулась ветка. Капнула роса.
Усохший листик лёг на паутину.
День помрачнел, минуя середину.
Упала тень на влажные леса.

Два существа: ведмед и человек
шли через лес к одной и той же цели,
и достигали цели как умели
с рождения времён за веком век.
Лес был богат, доверчив и терпим.
В нём доставало места для обоих.
И вместе с тем, случалось, эти двое
несли в себе угрозу остальным.
Наученное опытом зверьё
остерегалось встречи с человеком.
И продолжалось так от века к веку.
И было так с рождения времён.

Гигант остановился, засопел,
поднялся на дыбы перед осиной,
почуяв наверху народ пчелиный.
Согнулся. Напружинился. Присел.
Подпрыгнул неуклюже и полез,
срываясь и обламывая ветки
упорно как его лесные предки,
что прежде населяли этот лес.

Ведмед был поворотлив и хитёр.
Произошло короткое сраженье,
в нём пчёлы потерпели пораженье.
Победу одержал медовый вор.
Лапищею прикрыв глаза и нос,
вычёрпывал пчелиные запасы.
А человек поблизости тем часом
стоял не шелохнувшись как прирос.
Он, очевидец множества побед
ведмеда над хранителями мёда,
был пастырем пчелиного народа
во много раз мудрее чем ведмед.

А тот наелся. Благостно урча,
спустился вниз, облизывая лапу.
Она блестела. Мёд уже не капал,
ведмежью шубу золотом крапя.
Немного потоптался и ушёл,
ломая подвернувшийся валежник.
Проломно, тяжело, необережно,
не торпясь, покачиваясь брёл.

Под деревом помятые кусты,
в сырую землю втоптанные листья.
Густой калины розовые кисти,
покой и ощущенье пустоты.
Охотник вынул длинную стрелу
из круглого заплечного колчана
с блестящим наконечником трёхгранным,
приблизился к древесному стволу
со свежими следами от когтей
и, бормоча невнятные заклятья,
(В них заключались тайные понятья,
которые священного святей.
И древние секретные слова
понятные хозяину лесному
звучали убедительно, весомо.
Охотник верил в силу волшебства.)
к матёрому, столетнему стволу,
увязшему в корней переплетеньи,
обозначая право на владенье,
он привязал калёную стрелу.

Ведмед лесным обычаем живёт.
Непосвящённым путь его не ведом.
Но потому зовётся он ведмедом, 
что без труда отыскивая мёд
в нетронутом, нехоженном бору,
указывает место медобору.
Кому лесное ведение впору,
тому и быть на выдумки хитру.
Ведмед не памятлив. Не надобно пенять
ему за то. Иное дело люди.
Ведмед уйдёт и накрепко забудет,
а медобор объявится опять.
Отешет вгладь саженное бревно,
подвесит супротив пчелиной борти.
Чтоб зверь не разорил и не попортил,
ему нести охрану суждено.
Приблудный либо давешний ведмед
взберётся, скажем, сладкого отведать,
а там, гляди, уж дожидают беды,
откуда и не ожидаешь бед.
Попробуй только лапу запустить,
бревно мешает к мёду подобраться.
И глупый зверь бросается сражаться,
являя удивительную прыть.
Послушное усилиям бревно
под градом беспорядочны ударов
летит налево, рушится направо.
Оно вращается и скачет, но
пренепременно воротившись вспять,
пребольно бьёт зарвавшегося вора,
спасая пчёл от дикого разора.
Безумная, бессмысленная рать…

Домой едва приметная тропа
бежит наискосок березняками.
Пологий скат. Овраг. Замшелый камень.
Упавший ствол. Истлевшая щепа.
Болотце. Над болотцем чёрный пень,
куски коры, поросшие грибами.
Мох прогибается под лёгкими шагами;
он движется бесшумней чем олень.
Обширный лес, просторный, дикий дом.
Он не был чужестранцем в этом доме.
(А дом неописуемо огромен.)
Живя в лесу, он растворился в нём.
Ни запаха, ни тени, ни следа.
Неуловим, невидим и неслышен.
Но лес живой. Он видит, чует, дышит.
Он начеку сегодня как всегда.
Лес очень много мог бы рассказать
из ныне отшумевшего былого.
Лесная Явь подслушивать готова.
Её глаза готовы примечать.

Из тёмной кроны, скрытые листвой
глаза блеснули и тотчас погасли.
Взгляд был не любопытен, не опаслив,
не злобный, не коварный. Никакой.
Довольно сильный и проворный зверь
неслышно соскользнул к подножью дуба.
Его пятнисто-палевая шуба
совсем неразличимая теперь
среди хаоса веток и листвы
его передвижения укрыла.
Четыре пуда в этом звере было,
а зрение и слух как у совы.

По топким и нехоженым местам
в тысячелетней отчине ведмеда
теперь не человек бежал по следу,
а ловкий зверь буквально по пятам
пружинисто и споро поспевал
за быстро уходящим человеком.
Так повелось в лесу ещё до века,
один ловил, другой всегда бежал.
Сырой овражек. Мелкий ручеёк,
виляя, протекал через поляну.
Ромашек - белоцветов запах пряный,
там пчёлы собирают свой оброк.
Песчаное укатанное дно
ручей подставил солнечному свету.
Там за дубравой, за холмами где-то
ему с рекой свиданье суждено.

Ладонью – горстью зачерпнув воды,
охотник пил, дождём роняя капли,
склонившись над водою в позе цапли,
собакой, изучающей следы.
Он пил и осторожно наблюдал,
почувствовав присутствие чужого.
Беспечный, под охраной Белобога
погожий день звенел и щебетал.
Червонный диск, развеяв облака,
сиял и по хорошему ярился.
Он колесом пылающим катился,
за Явью наблюдая свысока.
Над кронами деревьев, высоко
четыре ветра, властвующих буйно
по небу протекали многоструйно
широкою небесною рекой.

На бело-жёлтый ароматный луг
зверь смело вышел и остановился.
Охотник встал и в пояс поклонился:
-   Здоров ли будешь, мой любезный друг?
Тот заурчал, подняв обрубок – хвост
и ткнулся мордой в ноги человека,
испрашивая ласки и опеки,
издал густой мурлыкающий звук.
Большая кошка осторожный зверь
вела себя не менее чем странно,
ласкаясь дружелюбно и жеманно.
Неслыханное диво. Хоть не верь.
И человек по своему был рад
той встрече на ромашковой поляне,
чудесном месте для любых свиданий,
напоминавшем чародейныий сад.

Зелёный трепет резвых ветерков
вскипал местами, путаясь в вершинах
Дремотная, лесистая равнина
живого оборона и покров.
Под ветром лес очнулся, зароптал.
Качнулись стройно ели – великаны…
Они вдвоём покинули поляну.
Не всякому заметная тропа
их увела через сосновый бор,
пронизанный янтарными лучами,
что расстилал под мачтами-стволами
коричневый, игольчатый ковёр.
За ним пеньки, поросшие плющом,
украшенные яркими грибами.
И тут же за безжизненными пнями
плотина и бобровый водоём.

Упрямо возрождающийся мир
и умирающий, когда подходят сроки,
скопивший добродетель и пороки,
бесценный, как сияющий сапфир,
как оживлённый солнцем диамант,
желал, боялся, гневался и думал
то радостный, то дерзкий, то угрюмый
во власти обретений и утрат.
Надвременное Коло – колесо
Размеренно раскручивало время,
что властвует и помыкает всеми,
кто населяет пажити лесов.

Зайчишка кувыркнулся и затих
настигнутый охотничьей стрелою.
Зайчишка мелкий, выстрела не стоит.
Добыча маловата для двоих.
Охотник вынул ценную стрелу,
нечаянный трофей оставил зверю,
стрела, хотя и малая потеря,
напоминает пользою пчелу.
Известно всем с допращуровых пор,
пчела пропала, будет меньше мёда
у дружного пчелиного народа,
стрела пропала, в клетях недобор.

Пружинистый, широкий, лёгкий шаг.
Глаза читают малые приметы.
В его дыханьи ароматы лета,
созвучья лета у него в ушах.

Под кочками захлюпала вода,
тропинка выбегала на болото.
И может быть, сейчас подумал кто-то,
болото это скрытая беда
и тайна, порождающая страх
и холодок мистической угрозы.
Напротив. Эти  мрачные прогнозы
не находили почвы в головах.
У тех, кто жил в просторах вековых
нетронутого, девственного края
болото это горница родная
среди палат не менее родных

Подгнивших сосен павшие стволы
лежат, на кочки уложив вершины.
На тёмных окнах россыпи кувшинок.
Вода темнее ночи и смолы.
Пушистым мохом стелется ковёр.
На нём верба кустится островками.
И в тишину недвижную как камень
долбит лягушек неумолчный хор.
А по ночам здесь пляшут огоньки
холодными как духи светляками,
И топи попадаются местами
зыбучи и куда как глубоки

За чахлой рощей неплакучих ив
скрывается большой зелёный остров.
Попасть туда и просто, и не просто
и лишь тому кто сведущ и сметлив.
Избушка угнездилась высоко,
поднявшись на пяти дубовых сваях,
над островом болотным нависая
воздушным , рукотворным островком.
Строенье ростом в дюжину венцов
с дубовой, тёмной дранкою на крыше
окошками – отверстиями слышит
шумы болота ото всех концов.
Квадратный лаз в бревенчатом полу,
а лестница – наклонные жердины,
сучки – ступеньки. Дико и пустынно
в людьми не посещаемом углу.

Он направлялся именно туда,
тот бортник, прямиком через болото
уверенно, как будто он без счёта
ходил туда по собственным следам.
С бревна на кочку, с кочки на бревно,
Где утопая вязко по колено
но выбираясь счастливо из плена,
где обходя коварное окно.
За парнем наблюдала, затаясь,
десная Явь, живущая повсюду.
Творилось жизни медленное чудо
сквозь времени прерывистую связь.