Душам жаждущим

Болотный огонек – видимо, душа загубленного некрещеного младенца – скользил среди темно-зеленых, остро пахнущих зарослей. Мертвенный отсвет его выхватывал из темноты корявую кору деревцев, плотные восковые листья осотника, небольшие озерца мутной воды, просочившейся в неглубокие выемки - следы детских ножек. На одном долгом, много лет назад прерванном выдохе, бесшумно, ровно плыл огонек по следу заблудившегося ребенка. Через мшистые кочки, пятна сухой травы, не сомневаясь, не спускаясь к земле в поисках следов, неумолимо. Легкий шлейф живого тепла с нотками сладкого, пряного страха протянулся сквозь темноту крепкой, хорошо различимой нитью.
Около топи, в низине, где от самого гиблого места отделял лишь ствол повалившейся ели, нить делала широкую петлю: усталость и страх уже заставили ребенка бродить по кругу, отнимая последние силы. Здесь малыш замер, прижался к влажному деревянному боку сосны, его тело дрожало, воздух проходил в грудь с трудом - вздохнуть глубоко и вволю было так страшно.
В том месте, где нить человеческого тепла перехлестывала себя, огонек настиг ребенка. Дитя обернулось, в широко распахнутые глаза полился зеленый свет. Мерцающий шарик скользнул к теплым губам, силясь поймать живое дыхание, вспомнить, как воздух щекотал горло, наполняя тело током жизни. Ребенок закашлялся, повалился на сосну, побелевшие ручки силились освободить горло от невидимых пут. Кашель становился все слабее, глуше, сверху – верно, на самых небесах, - сухо треснула ветка, что-то протяжно замяукало в темноте, и сухие серые крылья коснулись синеющего личика. Громко чавкнула топь за поваленной сосной, зашуршали пересохшие ветки пихт, и к лунному диску взмыла большая серая сова, неся в когтях маленькое тельце. Птица летела, над гиблыми топями и трясинами к спящему лесному поселку, то взмывая, то приспускаясь вниз от тяжести ноши, но дитя в ее крепких лапах дышало ровно и улыбалось во сне.
А внизу, куда падала тень летящих, бродили зеленые болотные огоньки, одинокие-одинокие. И некому было согреть их…